Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)
Их повезли в Петроград. С вокзала отправились прямо в Смольный. Там Каменев с женой устроили обед. «Каме нев же сказал, что лично он отпускает нас на все четыре стороны».
Их отпустили, но велели на следующий день утром прибыть в Следственную Комиссию. «Все газеты были полны нами, писали скорее сочувственно. Обед же, которым нас угостили в Смольном, был описан во всевозможных вариантах. Целые статьи были посвящены мне и Каменевой: пошли легенды, которые окончились рассказами, что я заседаю в Смольном, что меня там видели «своими» глазами, что я катаюсь с Коллонтай и скрываю Троцкого и т. д.
Так кончилось мое второе заключение: сперва «германская шпионка», потом «контрреволюционерка», а через месяц — «большевичка», и вместо Распутина повторялось имя Троцкого».
К слову:
Так вот варварски «тонко» была разыграна трагикомедия с фрейлиной Ея Величества Анной Вырубовой. Конечно же, все это было разыграно с величайшим и наигнуснейшим лицемерием, с одной — единственной целью — вытащить из Вырубовой какие‑нибудь гадости о царской чете. К ней были применены самые грязные методы устрашения, травля в печати, на что большие мастера евреи всех времен и народов. Устрашение сменялось благоволением, извинениями, освобождением. Снова арестами. И злобным преследованиям.
В Следственной Комиссии сказали, что дело Вырубовой окончено. В Министерстве внутренних дел объявили, что высылка ее за границу отменяется, но она будет под надзором милиции.
«20 октября ожидали беспорядков, и я переехала к скромному добрейшему морскому врачу и его жене. В это время происходил большевистский переворот, стреляли пушки, арестовали Временное правительство, посадили министров в ту же крепость, где они нас так долго мучили. Керенский бежал».
«Кто не сидел в тюрьме, тот не поймет счастья свободы. На время я была свободна, виделась ежедневно с дорогими родителями; двое старых верных слуг жили со мной В крошечной квартире, разделяя с нами лишения и не получая жалования — лишь ограждали от врагов. Любимые друзья посещали нас и помогали нам».
Вырубова познакомилась с Горьким. «Я говорила более двух часов с этим странным человеком, который как будто стоял за большевиков и в то же время выражал отвращение и открыто осуждал их политику, террор и их тиранство. Он высказал свое глубокое разочарование в революции и в том, как себя показали русские рабочие, получившие давно желанную свободу. То, что он говорил о Государе и Государыне, наполняло мое сердце радостной надеждой. По его словам, они были жертвой революции и фанатизма этого времени, и после тщательного осмотра помещений царской семьи во Дворце они казались ему даже не аристократами, а простой буржуазной семьей безупречной жизни. Он говорил мне, что на мне лежит ответственная задача — написать правду о Их Величествах «для примирения царя с народом».
Наступили Рождественские праздники. «Я пошла к обедне в одно из подворий, — я ходила часто в эту церковь. Подошел монах, прося меня зайти в трапезную. Войдя туда, я испугалась: в трапезной собралось до двухсот простых фабричных женщин. Одна из них на полотенце поднесла мне небольшую серебряную икону Божией Матери «Нечаянной Радости». Она сказала мне, что женщины эти узнали, кто я, и просили меня принять эту икону в память всего того, что я перестрадала в крепости за Их Величества. При этом она добавила, что если меня будут продолжать преследовать, — все дома открыты для меня».
25–го умер отец Вырубовой, композитор Танеев.
Наладилась переписка с царской семьей. Нашлись люди, которые под страхом смерти доставляли почту туда и обратно.
Лазарет Вырубовой был закрыт большевиками. Инвентарь разворовали служащие. Оставшуюся корову и две лошади присвоил себе, писарь. Вырубова стала возражать против такого самоуправства. Писарь написал на нее донос е ЧК. На основании этого доноса Вырубову снова арестовали. Отвезли на улицу Гороховую. Наутро вызвал к себе комиссар и успокоил, мол, ее освободят. Однако ее продолжали держать в кошмарных условиях, и снова начались допросы.
«Ночью «кипела деятельность», то и дело привозили арестованных и с автомобилей выгружали сундуки и ящики с отобранными вещами во время обысков: «тут была одежда, белье, серебро, драгоценности, — казалось, мы находились в стане разбойников!» Как‑то вошли два солдата и выкрикнули ее фамилию, добавив: «В Выборгскую тюрьму!» «Я была огорошена, просила солдата показать ордер, но он грубо велел торопиться». За деньги наняли извозчика, и за деньги солдат согласился остановиться возле дома, чтобы она смогла попрощаться с родными.
«В канцелярии Выборгской тюрьмы нас встретила хорошенькая белокурая барышня, она обещала помочь меня устроить в тюремную больницу, так как хорошо знала начальника тюрьмы и видела мое болезненное состояние».
Но сначала Вырубову поместили в камеру — одиночку.
«Выборгская одиночка построена в три этажа; коридоры соединены железными лестницами; железные лестницы, железные лестницы и посреди камеры, свет сверху, камеры, как клетки, одна над другой, везде железные двери, в дверях форточки». «Самая ужасная минута, — это просыпаться в тюрьме». «После обморока меня перевели из «одиночки» в больницу». «Сорвали с меня платье, надели арестантскую рубашку и синий ситцевый халат, распустили волосы, отобрав все шпильки, и поместили с шестью больными женщинами», «…одна ужасная женщина около меня с провалившимся носом просила у всех слизывать их тарелки. Другие две занимались тем, что искали вшей друг у друга в волосах. Благодаря женщине — врачу и арестованной баронессе Розен меня перевели в другую камеру, где было получше». «Кроме баронессы Розен и хорошенькой госпожи Сенани, у нас в палате были две беременные женщины, Варя — налетчица и Стеша из «гулящих». Сенани была тоже беременна на седьмом месяце и четыре месяца в тюрьме; потом еще какая‑то женщина, которая убила и сварила своего мужа». «По ночам душили друг друга подушками, и на крик прибегали надзирательницы». «Но к ворам, проституткам и убийцам начальство относилось менее строго, чем к «политическим», каковой была я, и во время «амнистии» их выпускали целыми партиями». «Были между надзирательницами и такие, которые, рискуя жизнью, носили письма моей матери и отдавали свой хлеб». «В верхний этаж перевели больных заключенных мужчин из Петропавловской крепости. Так как все тюрьмы переполнены, то часто, чтобы отделываться от них, расстреливали их целыми партиями без суда и следствия».
Пришел приказ препроводить Анну Вырубову снова на улицу Гороховую. Утром в сопровождении солдата она отправилась на Гороховую. Там сейчас же вызвали на допрос. «Допрашивали двое, один из них еврей; назвался Владимировым. Около часу кричали они на меня с ужасной злобой, уверяя, что я состою в немецкой организации, что у меня какие‑то замыслы против чека, что я опасная контрреволюционерка и что меня непременно расстреляют, как и всех «буржуев», так как политика большевиков,
— уничтожение интеллигенции и т. д. Я старалась не терять самообладания, видя, что передо мной душевнобольные (!!! — В. Р.). Но вдруг после того, как они в течение часа вдоволь накричались, они стали мягко допрашивать о царе и Распутине и т. д.».
Вырубова ничего криминального им не сообщила. Вернулась в камеру совсем обессиленная. «Кто‑то из арестованных принес мне немного воды и хлеба». Через некоторое время пришел солдат и крикнул: «Танеева! (Девичья фамилия Вырубовой. — В. Р.). С вещами на свободу!» На улице ее оставили силы. «Какая‑то добрая женщина взяла меня под руку и довела до извозчика».
Дома ее ждала неприятная новость: сестра милосердия, служившая в ее лазарете, украла золотые вещи и сбежала. Жить стало не на что. «Многие добрые люди не оставляли меня и мою мать, приносили нам хлеба и продукты. Имена их Ты веси Господи! Как могу я отблагодарить всех тех бедных и скромных людей, которые, иногда голодая сами, отдавали нам последнее?»
Летом начались повальные обыски. У Вырубовых с обыском побывали семь раз. На них был донос, что‑де у них хранится «оружие». И хоть ничего не нашли, Петерс приказал доставить Вырубову в штаб на Малой Морской. Там шло уже совещание по поводу нее. Потом начался допрос. Рассматривали фотографии и требовали объяснений по каждой из них. Те же вопросы — о царской семье. Затем объявили, что отпускают домой.
Белые предприняли наступление на Петроград. Город был объявлен на военном положении. Обыски и аресты еще больше усилились. В городе начался голод и холод. В ночь с 22–го на 23–е сентября видела во сне о. Иоанна Кронштадтского. Он сказал ей: «Не бойся, я все время с тобой!»
После обедни на Карповке она вернулась домой, дома ждала ее засада. Ее снова арестовали как заложницу за наступление белой армии. Привезли на Гороховую. По утрам оглашали списки, кого повезут в Кронштадт на расстрел. Перед этим комендант, огромный молодой эстонец, кричал своей жене по телефону: «Сегодня везу рябчиков в Кронштадт, вернусь завтра!»
