Нина Молева - Софья Алексеевна
— Отпустила ты, Софьюшка, царицу Наталью в Преображенское, и слава Богу.
— Да уж сил нет больше отродье это что ни день видеть.
— Хорошо, когда сама решать можешь, не то что при покойном братце: проси, не проси, все на своем стоит. Доказательств слушать не хочет. Неужто Наталья тебя не просила остаться аль с нами вместе поехать?
— Что ты, Марфушка. Она рада радехонька, что царицею опять стала. Двор для Петра Алексеевича собирать хочет.
— Молод еще царевич, а подумать о людях нужных исподволь придется. Пока-то, видишь, ему больше в игры играть хочется. Ему, поди, лучше Преображенского ничто и не снится. Робят там набрал народу простого и потешается, нет чтоб за книгами посидеть, науки превзойти.
— Откуда бы охота такая у него взялась? На матушку родимую как посмотрит, а она, акромя кушаний разных, ничего и знать не хочет. Да впрочем, у него там молодые люди из знатных домов, хотя бы в стольниках.
— Ну, это-то как положено. Стольники, чай, не пойдут в солдаты играть, потешными называться. Невместно им.
— Веришь, и они среди озорников Петра Алексеевича есть. Поди, не поверишь, когда скажу, кто в потешные записался. Семейство Брюсов помнишь? Тех, что при государе Иване Васильевиче в русскую службу вступили?
— Это из королевского семейства шотландского?
— Они и есть. Батюшка покойный еще Вилиму Брюсу полком поручил во Пскове командовать. Вот полковник двух своих сыновей в потешные и определил. Рассудил к царю поближе.
— Что ж, от тебя подальше будет.
— А князь Василий Васильевич говорит, переманить бы их лучше. Хороши больно для нарышкинского двора.
— О наемниках-то беспокоиться? Да они, где будут деньги, туда и повернут. Ни корней, ни семейства. Одним словом, перекати-поле. Думать-то о них, головы жалко. За царицей Натальей дослеживать надо, глаз с нее не спускать.
— Сказывают, ни она никуда, ни к ней никто не ездит. Разве только матушка ее Анна Леонтьевна, да ее доченька не больно жалует. Один Петр Алексеевич со своими озорниками бушует.
— Что это, Софья Алексеевна, денег у тебя на доносчиков не найдется? Уж на что на что, а на них скаредничать не приходится. Ведь как без ушей да без глаз останешься.
— Известно, деньги найдутся. Только князь Василий Васильевич на своем стоит, негоже, мол, соглядатаев повсюду держать. Добра от них не жди.
— Слушай, Софьюшка, давно с тобой поговорить хотела. Знаю, любишь князя Василия Васильевича.
— Пуще жизни, сестрица, и крыться с тем не собираюся.
— Любишь — люби, а крыться придется. Куда ты семейство его денешь? Как от детей, внуков и супруги законной, венчанной спрячешься?
— Что мне до них! А княгиня Агафья — так ведь и в монастырь при живом муже постригаются.
— Коли патриарх благословит, а то и целый Собор. Сама знаешь, во всем тебе преосвященный помощник — только не в этом. А ссориться тебе с ним рано. Еще не окрепла ты, Софья Алексеевна, еще чужими именами правишь.
— Еще, говоришь?
— Пока, могу сказать. Неужто правительницей так собираешься и остаться?
— При двух государях венчанных много ли сделаешь!
— Это как за дело взяться. Сама рассуди, от нашего Иоанна Алексеевича добра ждать не приходится. Ни воли нет, ни здоровья. Зато Петр Алексеевич растет кровь с молоком, об дорогу не расшибешь. С ним тебе воевать, вот ведь что.
— Вижу. Князь Василий…
— Хватит, Софья! Слыхать не хочу, что князь Василий тебе поведал. Ума у него палата — ничего не скажешь. На трех языках, как на русском, рассуждать может. Вон как на латынь перейдет, иноземцы лишь руками разводят. Книг перечитал великое множество. На скольких инструментах играть умеет. А вот дворцовой премудрости никогда не превзойдет, как погляжу.
— Да почем тебе знать!
— Гляжу за ним, оттуда и знаю.
— Мало этого, Марфа Алексеевна, слишком мало. Послушала бы, как он на Боярской думе мысли свои излагает! Хоть в книгу записывай.
— О том и речь. В книгу, может быть, а к делу никак. Во дворце не наука нужна — хитрость да изворотливость. Вон как Тараруй за прямоту свою поплатился, и поделом. И пойми ты, растолковать он тебе все растолкует, а как поступать, тут уж тебе одной решать. Ты в деле, ты и в ответе. У князя там родственник, там свойственник, там друг закадычный, а ты одна. Ошибешься — никто на помощь не придет.
— Мне одного князя Василия Васильевича хватит.
— Не хватит. Потому что и его тогда не будет.
— Ты что, разозлить меня, Марфа Алексеевна, собралась? Не советую, ой, не советую.
— Тебя разозлить? Одно слово правды сказать, сестра. Правды! Кто, акромя меня, тебе ее скажет? И злость никакая тут не поможет. Вот собралась ты делами иностранными заниматься — не одного Голицына, ты и Федора Леонтьевича Шакловитого[121] послушай. И не потому, что теперь его поставила Стрелецким приказом ведать. Дальновиден Шакловитый и расчетлив, худого не присоветует. И Голицына, и его послушай, а там и решай.
— Может, и так.
— Только так. Ума твоего на них двоих с лихвой хватит, лишь бы сердце твое жаркое его не помутило. А что любить можешь — твое счастье. Не такого ты, Софья Алексеевна, стоишь, да ведь суженого на коне не объедешь. Все едино с ним встренешься на счастливой дорожке аль несчастливой — про то знать нам не дано.
3 сентября (1683), на день памяти блаженного Иоанна Власатого, Ростовского чудотворца, священномученика Анфима, епископа Никодимийского, и с ним мучеников Феовила дьякона, Дорофея и прочих, приходил к патриарху за благословением после женитьбы стольник, брат царицы Натальи Кирилловны, Лев Кириллович Нарышкин, и патриарх послал с ризничим жене его Прасковье Федоровне образ Богородицы Владимирской.
15 сентября (1683), на день великомученицы Евфимии всехвальной и святителя Киприана, Московского и всея России чудотворца, патриарх освятил в Кремле, под Тайницкими воротами церковь Черниговских Чудотворцев, куда были перенесены мощи святых из Архангельского собора. На освящении присутствовал царь Петр Алексеевич.
17 октября (1683), на день памяти присномученика Андрея Критского, мучеников бессребреников Космы и Дамиана Аравийских и братий их мучеников Леонтия, Анфима и Евтропия, патриарх благословил прудовых дел подмастерья Илью Пилатова, за его прудовую работу, что он строил на Пресне, под Новинским монастырем домовый пруд.
— Свадьбу, свадьбу играть надобно, да поскорее.
— О чем ты, царевна-сестрица? О чем, Марфа Алексеевна?
— А, это ты, Федосьюшка. Это я мысли свои вслух по ошибке высказала. Не бери в голову, ни к чему.
— А мне про них знать не мочно? Раз свадьба, так и тайны никакой скоро не станет, правда?
— Болтлива ты больно, сестрица, как разговоришься с Катериной да Марьей, удержу на вас нет, а дело это потаенное. До поры до времени.
— Дай сама угадаю, Марфушка. Бесперечь о братце государе речь вела. Мамки давно толковать начали, наследника бы от него нужно, а то, того гляди, Петр Алексеевич в возраст войдет, уж у него-то детки пойдут любо-дорого смотреть.
— Уж и мамки болтать принялись! Худо. Еще как худо. Да все верно разочли: без деток какая надежда на род наш. А государь-братец плох, ой, плох.
— Ты о том, что видеть плохо стал, так это с каждым случиться может.
— Да не в семнадцать лет. Ходит тоже нетвердо. В речи запинается.
— Веришь, Марфушка, мы тут с Катериной Алексеевной на днях в сенях государя-братца окликнули, а он на нас глядит и ни словечка в ответ. Катерина за рукав его потянула, едва не уронила. Зашатался, а все молчит. Потом повернулся да прочь пошел. Испугалися мы незнамо как, едва к себе добежали. Что бы это с ним, как думаешь? Может, дохтура какого позвать? Аль знахарку — от порчи освободить? Жалко уж очень.
— Ни-ни, Федосьюшка, о лекарях раз и навсегда забудь.
— Да почему же, сестрица?
— Да потому, что тотчас по всей Москве слух пойдет, а уж Нарышкины, известно, им воспользуются.
— Так ведь помочь бы…
— Ничего братцу нашему не поможет — уродился таким. Нешто не помнишь, покойный братец-государь Федор Алексеевич тоже тихим был. Неразговорчивым.
— Да он-то хоть улыбался всегда — все не так страшно казалося. А и людям как объяснишь, что молчит государь-братец Иванушка?
— Чего тут объяснять — думы свои думает. Али молится.
— А поверят?
— Хоть и не поверят, вслух не скажут. Пока власть у государыни-правительницы.
— Как же женить-то его? Согласен ли братец-государь?
— Кто у него спросит!
— Вдруг заартачится? С ним бывает.
— Уговорим. Докажем. Может и так случиться, молодая жена его разговорит. Была бы добрая да веселая.
— Знаете уж такую? И она согласится? Целый век с государем-братцем в молчанку играть?
