Станислав Калиничев - Невенчанная губерния
— Долго в цепях нас держали! Долго нас голод томил! Братья и сестры! Воистину, чёрные дни миновали — час искупленья пробил! Не подумайте, что я собираюсь распевать тут псалмы с большевистской начинкой. И без меня слишком много партийцев развелось: эсеры, меньшевики, народные, независимые, украинские и даже иудейские националисты типа поалей-цион. Но все мы давно в одной партии — партии Господа нашего! Ибо сказала святая Мария о Нём: «Низложил сильных с престолов и вознёс смиренных, алчущих исполнил благ, и богатящихся отпустил ни с чем».
Сергей посмотрел на Худякова и покачал головой.
— Ну, поп! Как на митинге.
— Погоди, ещё и не то услышишь, — прошептал ему Алексей Сергеевич.
Он уговорил парня зайти в церковь на Ветке, где послушать священника собирались люди с нескольких окрестных посёлков: Гладковки, Бутовки, Путиловки… Поп отличался экстравагантностью, мог ошарашить паству эсеровским девизом: «В борьбе обретёшь ты право своё!» или большевистским «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Правда, тут же пояснял: «Не о том ли говорит Всевышний — приидите ко мне все страждущие и обременённые? Все люди — братья. Значит, не важно, с кем объединяться, важно — под какими хоругвями!»
Сергей мял картуз, поглядывая то на Худякова, то на проповедника, который увлекался всё больше. Толпа слушала. Уже не кашляли, не шаркали подошвами, только в паузах, когда Алексий переводил дыхание, потрескивали в тишине дешёвые свечи.
— Братья и сестры! Вы устали от смут и расстройства. Так поддержим же Временное правительство! Всякая власть — от Бога, и временная — тоже от Него. Помогите добиться достойного завершения войны. Ибо мир не выпрашивают, его завоёвывают! Не путайте истинных революционеров с большевистскими смутьянами, которые готовы отдать нашу святую Русь немцам на поругание. Самым великим революционером был Сын Божий, «низложивший великих с престола», однако Он в своей Нагорной проповеди говорил, что пришёл не за тем, чтобы нарушить Закон, а чтобы утвердить его!
Сергей тронул за рукав Худякова и, проталкиваясь среди разинувших рты слушателей, направился к выходу. Едва не наступая на протянутые руки нищих, культи изуродованных конечностей — всё это на паперти обнажалось как на выставке, — вышел за церковную ограду. Через минуту появился и Худяков.
— Баламут он, ваш отец Алексий, — сказал Сергей.
— Дело не в нём… Я затащил тебя, чтобы посмотреть на толпу. Это и есть народ. Не нужны ему большевики — ты сам убедился.
Обидно стало Сергею. В шахтной кузнице случалось видеть, как рихтуют, выправляют рельсы. Но где найти способ, чтобы выправить человеку его убеждения! Он уважал Худякова. Когда приходил повидаться с матерью и Таськой, Алексей Сергеевич беседовал с ним, а при Шурке — и с обоими — на равных. Многому научил когда-то. Но вот после февраля с каждым разом Сергей всё чаще не понимал его. Ну почему такой умный, такой порядочный человек, а смотрит совсем в другую сторону!?
В Юзовке социал-демократы имели общий комитет. Большевики с меньшевиками, как тогда говорили, сожительствовали в одной организации и какое-то время особых неудобств не испытывали. В Советах сидели меньшевики… Впрочем, почему «сидели»? Их туда избрал народ. Милицией заправляли эсеры, в городской думе — кадеты, а представитель всемогущего концерна «Продауголь» Лев Сергеевич Кадомцев стал… комиссаром революционного Временного правительства.
Кто жил на юзовских «линиях»? Лавочники, конторщики, домовладельцы, сдающие комнаты, закупщики и перекупщики — все те, кто кормился возле шахт и заводов. Много было и заводских, но тон среди них задавала сбережённая от мобилизации мастеровщина. Ей надоели митинги, беспорядки… Революцию совершили? Совершили. Царя скинули? Скинули. Разрешили всякие собрания и общества, замели в действующую армию бывших стражников, полицейских, жандармов… Что же ещё надо? Ну, поднатужтесь немного, надуйтесь! Расколошматим немцев и заживем… как при царе, только без царя. Господи, да если сын лавочника или портного имеет возможность попасть в городскую думу — что ещё надо? И действительно — что ещё надо?
Но на рудниках, да и среди обольщённых громкими фразами мастеровых, вызревали иные настроения. Простой человек полагал, что раз революцию сделали, то где же она — обещанная красивая жизнь? Работали, как и раньше — по двенадцать часов в сутки, за те же деньги, а цены росли. К тому же Временное правительство запретило забастовки. Теперь если ты бастуешь, значит — против революции. Чтобы не бастовали, велено было создать примирительные камеры. В Назаровке в такую камеру вошли пять человек от конторы во главе с Клупой и пять человек от рабочих. Одним из пяти выбрали Сергея.
Теперь если есть претензии к хозяевам — подавай заявление в примирительную камеру, а сам поезжай в шахту и работай, а не бегай на митинги. Будет твоё требование разбираться и месяц, и другой…
Хозяйская половина камеры просто заговаривала рабочую всякими цифрами: цены, тарифы, кредит, сальдо… Послушаешь, так шахты обществу почти в убыток, ещё немного — и сам управляющий суму через плечо и на паперть. В пятёрке от рабочих был инженер Басалыго и, что касается технических премудростей — давал отпор, но в финансах и он путался. Вот и зачастил Сергей к Худякову. Тот знал итальянскую двойную бухгалтерию, сыпал словами «авизо», «акцепт»…
— Вы мне это… — просил Сергей, — без колдовства. Скажите только, как называется бумажка и где её искать. А там мы уж разберёмся.
Худяков в общих чертах объяснял ему систему бухгалтерского учёта, какие документы хранятся в банке, а какие на шахте. Можно сказать, прочитал парню несколько лекций и кое в чём просветил изрядно. Только делал всё это с грустным, порою даже ехидным смешком.
— Способный ты парень, Серёжа, тебя и учить интересно. Жаль только, что всё зря. Ну, найдёшь нужный документ, припрёшь к стенке Клупу, а он тут же на другой сошлётся, а тот — в банке, который по закону хранит коммерческую тайну.
Не раз пытался он перетащить Сергея на свою точку зрения, причём делал это от души, искренне.
— Давай исходить из фактов, — предлагал он. — Революция в феврале свершилась? Свершилась. Хорошо ещё, что не возражаешь. Это этап исторический? Значит, тоже согласен. А теперь пойми: исторический этап это не какой-то класс гимназии: за год закончил, перешёл в другой. В жизни огромной страны это десятки лет. А Ленин предлагает уже сейчас готовить патроны для новой революции. Только она кроме новой крови ничего не даст. Чтобы всех накормить — надо время, чтобы вырастить. Чтобы всех одеть, надо долго и долго работать. Если из вашего Котлетного посёлка выселить всех, то рабочим шахты и по четверти комнаты на семью не достанется…
Особенно стал он наседать на Сергея после Первого Всероссийского съезда Советов. Делегатов туда избирали свободно, народ кого хотел, того и послал. И эти представители народа по всем статьям поддержали Временное правительство. Числа десятого июня газеты сообщили и про состав съезда. Худяков торжествовал: меньшевиков и эсеров среди делегатов оказалось в пять раз больше, чем сторонников Ленина.
Алексей Сергеевич по-отечески втолковывал Сергею: сотня большевиков на восемьсот делегатов — это жалкие остатки былой популярности. Пройдёт месяц-другой и от них вообще отвернутся. Или будут вылавливать как пораженцев, чтобы судить по законам военного времени. Для большей убедительности своих слов он и уговорил парня зайти в церковь на Ветке.
Расстались они у церковной ограды часов около восьми вечера. Один из самых длинных дней в году клонился к закату, духота отступила, но было тепло и по-вечернему грустно. Сергей обогнул небольшое кладбище Гладковки и вниз, по бесконечному косогору вдоль Кальмиуса спустился к заросшему камышами берегу.
Это было значительно выше по течению от того моста, по которому он шесть лет назад бежал от господина Рожкова. Во многом изменился тот прежний Серёжка. Хоть уступал в росте старшему брату и в кости был потоньше, на свои восемнадцать лет выглядел неплохо: стройный, ловкий в движениях, чистое, почти девичье лицо, под сросшимися на переносье бровями посверкивали хитроватые карие глаза. Они всегда оставались в тени козырька, лихо врубленного в тулью картуза.
Перейдя по камушкам и пешеходному мостику на левый берег, направился по степной дороге в сторону Игнатьевского рудника. Степь отдавала дневное тепло. Одуряюще пахли ещё не до конца выгоревшие травы, в них улавливался давно забытый, стесняющий душу запах припалённого утюгом чистого белья. Где это было? Когда? И вдруг вспомнил. Мать гладила белую рубаху уже больному отцу. Собирались на Дусину свадьбу… Аж глаза защипало от такого воспоминания.
Сошёл с дороги и напрямик, оставляя справа новый копёр Рыковской шахты, поспешил в Назаровку.
