Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)
«Сейчас что-нибудь сообразим. Есть хочется зверски. Во время завтрака я задам Лизе два вопроса. Ее ответ на второй вопрос все прояснит окончательно».
И Жозеф приступил к приготовлению импровизированного завтрака на двоих — он умел и даже любил это делать.
…Уже на сковородке потрескивала яичница с ветчиной, на тарелках разложены маленькие сандвичи с сыром и копченой скумбрией, в чайнике вскипела вода, на столе живописно расставлена посуда («Маленького букета цветов не хватает»,— подумал Жозеф) — на этой стадии приготовления завтрака в кухне бесшумно появилась Лиза в пестром халатике, накинутом на голое тело, с мокрой головой: она, оказывается, успела принять душ.
— Смотри-ка! — удивленно сказала хозяйка непонятной квартиры,— Ты прямо волшебник.
— Волшебник, переполненный любовью.— Он смотрел на свою женщину, не в силах оторвать от нее взгляда.— Прошу!
Лиза села к столу.
— Кофе, чай? — спросил Рафт.
— Да не суетись ты,— сказала она, и в голосе Лизы Жозеф услышал легкое раздражение.— Я сама себе налью. И тебе тоже. Чай, кофе?
— Мне все равно,— сказал он, обидевшись.
— Тогда чая,— сказала она.
Ели молча. Настроение американского журналиста портилось.
«Да что происходит, в конце концов?» — с удивлением подумал он.
— Вкусно,— нарушила молчание Лиза.— Молодец! Только под такую закуску… У тебя когда начинается рабочий день?
— За мной в отель заедут в одиннадцать.
— Так у нас уйма времени! Сейчас всего лишь восьмой час. А сна — ни в одном глазу, верно?
— Что значит — ни в одном глазу?
— А! Ну тебя! Постой-ка! — Лиза поднялась со стула, подошла к кухонному столу, запустила руку за его угол,— Вроде бы оставалось. Точно!
Она извлекла бутылку пятизвездочного армянского коньяка, наполовину пустую. На столе появились две приземистые рюмки.
— Давай-ка, Жозеф.— Лиза разлила коньяк по рюмкам.— Это у вас вроде бы по утрам не пьют. Но ты, милый, в России. Один мой знакомый говорит: с утра выпил — весь день свободен. Поехали!
— Поехали, Лиза.
— Жаль, лимончика нет,— сказала она, закусывая куском уже остывшей яичницы.
Тепло, благодать, радужное восприятие жизни — все эти великолепные чувства разом посетили американского журналиста. Сначала он, с неожиданным удивлением, подумал: «Я с Лизой и своими опекунами за последние дни выпил алкоголя столько, сколько дома не осилил бы и за год». И потом подумал: «Наверняка Лизе так же хорошо, как мне. Самое время задать первый вопрос».
— Лиза,— сказал он, смущаясь.— Я хочу у тебя кое-что спросить… Ну… Может быть, это нескромно…
— Валяй,— перебила Лиза, рассматривая пустую рюмку на свет.— Спрашивай.
— У тебя на животе, от пупочка и вниз — шрам. Откуда?
— Да зачем тебе это? — перебила Рафта «единственная женщина».
— Я хочу о тебе знать все! — пылко воскликнул Жозеф.
Лиза неожиданно рассмеялась, встала со стула, подошла к американцу, обняла его голову, прижала к своей груди. Через тонкую ткань халата он ощутил запах ее тела, губы сами нашли напрягшийся сосок.
— Стоп, стоп!
Лиза отстранилась и, довольно грубо оттолкнув Жозефа от себя, отошла к окну, облокотилась о подоконник.
— Глупенький…— Голос ее звучал устало и с сожалением,— Если ты все узнаешь обо мне… У тебя, америкашка, крыша сдвинется, увезут в дурдом. А из наших психушек мало кто возвращается в нормальную жизнь.— Лиза усмехнулась.— Если только можно назвать нормальной жизнь так называемого простого советского человека,— Она налила себе полную рюмку коньяку,— Тебе — нельзя, тебе — работать. А я еще день свободна как ветер,— Лиза медленно, с удовольствием отпила половину рюмки, вытерла рот ладонью, закусывать не стала,— А шрам на животе… Что же, изволь, раз ты такой любознательный. Ты, конечно, знаешь, что такое групповой секс? — Рафт молчал.— Это сто лет назад было, когда я еще в пэтэухе обреталась. Была у нас компания: подружки мои, все вчерашние деревенские малолетки. Но все девки разудалые, других к себе не подпускали. А с той стороны — блатари местного масштаба, мальчики — оторви голова. Вот и собирались на одной хате для групповых утех. А в меня тогда — надо же! — студентик первого курса консерватории втюрился, на скрипочке пиликал. Такой пай-ребенок: в кудряшках, с галстучком, носовые платочки духами пахнут. «Лизонька, примите от меня этот скромный букет». А я, дура бестолковая, затащила его в ту нашу компанию, не скрою: интересно было, как мой воздыхатель Петя… Его Петром звали. Как он на все это прореагирует. Прореагировал… Когда все началось на его глазах, когда я по рукам пошла да при ярком свете… Кинулся Петя меня отбивать у очередного партнера… Нет, их тогда сразу два было. Он на них бросился. Драка. Я — разнимать. Вот и получила свое перо. С тех пор шрам, память о кудрявом Петеньке. Интересно? — Лиза, не отрываясь, в упор смотрела на Жозефа Рафта. Зрачки в ее глазах расширились.— Тебе что-нибудь еще рассказать из своей быстротекущей жизни?
— А что с ним? — тихо спросил американец.
— С кем?
— С этим Петром.
— Не знаю… Не помню. Слинял куда-то. Всех, дорогой мой, не упомнишь.— И вдруг Лиза закричала: — Что ты ко мне прицепился? Скажи? Чего ты мне в душу лезешь? Все! Все! — Она залпом допила коньяк,— Уходи! Я хочу побыть одна. Проваливай!
Лиза вытолкнула американца из кухни.
Оскорбленный, ничего не понимающий, Рафт трясущимися руками оделся и бросился к двери. В передней его остановил тихий голос Лизы:
— Подожди, Жозеф…— Она подошла к нему, нежно, осторожно обняла, прижалась всем телом.— Прости. Прости, милый. Завтра мы не встретимся. Мне надо к родителям. Обещала. Я сама позвоню тебе.
— Когда?
— Завтра вечером. А сейчас — иди! — Лиза подтолкнула Жозефа к двери.
Он очутился на улице, по счастью, тут же подвернулось такси. Не прошло и часа — в своем номере отеля «Националь» американский журналист лежал на своей беспредельной кровати, рухнув в нее не раздеваясь. Было четверть одиннадцатого. Через сорок минут за ним приедут Ник Воеводин и Валерий Яворский — работа продолжается, господа!
«Что же такое произошло? — мучился Жозеф.— Что случилось?» И вертелся в голове Рафта второй вопрос, который он так и не задал Лизе (ночью, проснувшись рядом с ней, он искал ему наилучшее словесное оформление, и варианты менялись один за другим): «Прости, Лиза… Мне в «Пельменной» показалось… Может быть, все это бред. Конечно, бред! Но скажи… И я пойму, я все прощу, потому что я люблю тебя. Скажи: ты не приставлена ко мне вашими спецслужбами?»
Он не успел задать этого вопроса.
Журналист Михаил Нилович Бурчатский произвел на Жозефа Рафта уже в момент знакомства странное, хотя и сильное впечатление, скорее отрицательное. Они встретились в холле Дома журналистов на Суворовском бульваре, спустились в пивной бар, в предобеденное время — двенадцать тридцать — там было пусто, и короткая беседа состоялась за распитием пива с раками, которое подавалось в пузатых, похожих на маленькие бочки, кружках.
— Рад с вами познакомиться, коллега.— Это было сказано еще в холле. Сильное, энергичное рукопожатие. Сам Михаил Нилович крупного телосложения, с продолговатым лицом — нос с горбинкой, полные губы, крепкий подбородок; бегающие зоркие глаза стального цвета; на этом лице постоянно вспыхивает какая-то искусственная улыбка,— К сожалению, во времени ограничен, в час тридцать должен быть у атташе по культуре в английском посольстве. Может быть, мы спустимся в пивной бар и за кружкой пива…
— Очень дельное предложение! — нетерпеливо перебил Ник Воеводин, облизав пересохшие губы.
Валерий Яворский в это позднее утро был непроницаемо хмур и явно чем-то озабочен.
— Я одобряю ваш выбор, господин Рафт,— говорил известный советский журналист-международник Бурчатский уже за кружкой пива.— Юрий Владимирович Андропов из всех современных руководителей Советского Союза, безусловно, самая яркая и, добавлю, перспективная фигура.
Американец хотел было что-то спросить, но Михаил Нилович, поморщившись, остановил его жестом,— похоже, он собирался произнести монолог.
— Вам повезло, дорогой мой! Вы слушаете человека, который не только лично знаком с товарищем Андроповым, но и находится с ним в дружеских отношениях многие годы. Ведь я был еще в шестидесятые, когда Юрий Владимирович работал в ЦеКа партии, одним из его консультантов по ряду специфических международных вопросов, связанных прежде всего с творческой интеллигенцией европейских социалистических стран. С тех пор наши контакты постоянны, я и сейчас, не скрою, с некоторой гордостью могу сказать вам: свободно вхож в кабинет Юрия Владимировича, стоит мне только поднять трубку телефона.
— Михаил Нилович,— перебил Яворский,— пожалуйста, делайте паузы. Я не успеваю переводить.
