Иван Басаргин - Дикие пчелы
А следом за корневщиками шли Безродный и Цыган. Узнать их следы было нетрудно: корневщики были обуты в остроносые улы, а Федька – в тупоносые ичиги. Бандиты побывали у шалаша. Затем пошли по следам корневщиков. Крались, как рыси. К обеду услышали громкий крик: кто-то нашел корень.
– Корни нашли. С первым тебя корешком, Цыганище, – сказал Безродный.
К корневщикам подбежал Федька, наклонился. Ничего особенного. Шапка красных ягод, посредине пятипалые листья. Богатая плантация. Около пятнадцати корней были годны к копке, около полсотни молодых оставили расти.
Начали выкапывать корни. Работа эта тонкая, мудрая. Надо каждый корешок откопать костяной палочкой, не повредить нежную кожицу. Из тысячи разных корней выплести мочку женьшеня.
Медленно и утомительно шла работа. Федор почти не смотрел на нее. Он зорко осматривал сопки. Ему показалось, будто у скалы блеснул на солнце ствол ружья. А может быть, это роса блеснула. По взлобку метнулась черная тень – не то зверя, не то собаки. Пристально стал смотреть на скалу. Снова блеснуло что-то. Стало тревожно на душе: богатство в руках, а если за этим богатством уже следят злые глаза, если вприщур смотрит глазок винтовки?
Было жарко и парко. Тишина.
– Цыган, ты дуй на ту сторону, там занимай позицию, а я залягу на скале. До моего выстрела не пали. Знаю я тебя, мазилу. Первым я беру Козина, а остальных мы доконаем просто, – приказал Безродный.
– Добре. Ну я пополз. Буду ждать. Видно, добрый куш мы с них сдерем.
Безродный поднялся на скалу: отсюда корневщики были видны как на ладони. Залег за камень. Сто сажен для его винтовки – плевое дело.
– Ну вот, лиходей, пересеклись наши тропки. Отходил ты свое. За все сочтемся: за ошейник, за доносы, за Груню, – хрипло говорил Безродный, удобно укладываясь для стрельбы. – Изрежу тебя на кусочки и разбросаю на корм колонкам.
У Безродного чесались руки, чтобы дать выстрел, но его сдерживало то, что корневщики еще не выкопали корни. Ему же с Цыганом их копать не приходилось, куда легче было забирать готовенькие, в лубках-конвертах, обложенные мхом. Терпеливо ждал, как харза в засаде. Сорвал травинку, уже по-осеннему жухлую, и медленно жевал ее.
Цвиркнул поползень на березе, под чьей-то лапой ворохнулась листва. Безродный сжался, икнул, да так и застыл. Почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Стоит и смотрит настороженно, а можем быть, злобно, изготовясь для последнего прыжка. Часы в нагрудном кармане отсчитывали секунды. Те же секунды отбивало сердце, тяжко бухая в груди. Глаза застлал туман страха. Корневщиков он уже не видел. Весь ушел в себя. Обернуться бы!..
Корневщики выкопали корень, показывали друг другу находку, а это был царственный корень, корень-женщина, которому еще нет в мире цены. Корень-сказка.
Цыган хмыкнул:
– Везет же нам. Ишь, какой корнище выкопали.
Безродный продолжал лежать в той же позе, застывшей, занемевшей, не смел пошевелить рукой. Боялся даже потянуться к нагану, что был засунут за пазуху. Невольно вспомнилась занемевшая спина Макара Булавина, его опущенные плечи. И, пересилив первый ужас за свою жизнь, с зыбкой надеждой, что ему померещилось, что за спиной никого нет, он резко повернулся и мгновенно застыл: понял – не будет спасения. Нагадал Цыган судьбу. И вот она, пришла. Сник Безродный. Над ним стоял во всей звериной красоте и дикой силе Черный Дьявол. Сволочь этот Гришка-подкидыш, как в воду смотрел. Пришел, видно, час. А если все же уйти от судьбы? Безродный застонал, жить захотелось, пополз на спине прочь от пса. Про все забыл: про револьвер, про винтовку, нож. Лишь стучала в висках кровь да навязчиво слышались из безвременья слова Цыгана: «Пес – твоя судьба. А судьба не конь и не баба: мы ее не выбираем – отродясь дается…» Черный Дьявол не спешил, он будто наслаждался страхом своего врага, наслаждался его унижением.
– Шарик! Шарик! Шарик, прости! Я…
И казалось, Шарик – Буран – Черный Дьявол сейчас скажет: «Да хоть смерть-то прими по-людски». Дрогнули рыхлые губы пса – Черного Дьявола, собаки-легенды, он прыгнул на грудь Безродному, тот пытался оттолкнуть его руками, но было поздно – впились клыки в горло…
Предсмертный вскрик, а затем визг, похожий на поросячий, повис над тайгой. Вскочили с колен корневщики, насторожились.
А горы все так же голубели, нежились в мирной дремоте, и не было им дела до того, кто кого убил. Они – исполины, человек в них – букашка.
Цыган тоже слышал визг и рев, но подумал, что тигр задавил поросенка. Он ждал выстрела Безродного. А выстрела все не было и не было. Вот корневщики докопали корни и ушли, но все же сделали традиционные затески, чтобы люди знали, когда и где были взяты корни.
– Струсил Степан, бога мать! Дура, корни-то ушли.
Цыган поднялся из-за валежины и пошел к напарнику. Вышел к скале, тихо свистнул. В ответ услышал тревожный шепот листвы, беспокойный говорок ключа. Над головой крутился юркий поползень. Он все видел и что-то хотел рассказать человеку. Цыган снова свистнул. В ответ тоскливо прокричала желна: пи-и-ить! пи-и-и-и-ить!
Упал листок клена, первый осенний листок. Цыган его поймал, размял в ладонях, понюхал: листок пах осенью. Нехорошее предчувствие сперло дыхание. Цыган вбежал на скалу и едва не споткнулся о труп Безродного. Он отпрянул в сторону, вскрикнул, круто повернулся и, ломая чащу, пробираясь через нее, бросился под гору. Запутался в лианах лимонника, рванулся, но тут же сорвался с обрыва и рухнул грудью на острый еловый сук. Еще нашел в себе силы вскочить, сделать шаг, другой, увидеть Черного Дьявола и упал головой в воду. Безродному нагадал судьбу, а про себя забыл. Вот и переплелись их судьбы, затерялись следы в тайге…
Пристав Баулин еще с вечера собрался поехать в Божье Поле и навестить вдову – Груню Безродную. В том, что Степан погиб в тайге, не было сомнений. Он обещал прийти к концу августа в Ольгу, а вот уже половина сентября – и нет о нем слуху. Но тут пришел пароход, а с ним грозный циркуляр, где Баулину приказывалось: ловить русских бандитов, бороться с нашествием беспаспортных закордонных, гнать из устьев рек японских рыбаков… И устья рек отдал на откуп Баулин. Японские рыбаки во время хода лососевых перегораживали реки сетями и вылавливали почти всю рыбу. Переселенцы и коренные жители оставались без рыбы. Они писали в губернию, силой отгоняли пришлых рыбаков, бунтовали. Ловили браконьеров и разных бродячих людей. Баулин прочитал приказ и по-мужицки выматерился. Он знал, кто оговорил его, – это генерал Крупенской, это Силовы, которые заперлись на хуторе и дрожат за свое богатство.
– Ну погодите, найду я на вас управу, – пригрозил Силовым Баулин, потому что Крупенскому он не мог насолить. Не тот чин. – Хорошо писать циркуляры, сидючи в кабинетах. Сотня казаков на всю тайжину. В бога мать! Сгинул Безродный, а где? Кто убил? Тут и с десятком тысяч казаков не отыскать его следы.
Баулин мысленно представил свои владения, которые растянулись на тысячи верст к северу и на сотни верст к западу и к югу. А потом за эти годы столько выросло деревень, за которыми тоже нужно неусыпное око пристава: там подрались, там кто-то кого-то убил из-за хорошего покоса или куска земли. Хотя той земли край непочатый. А потом этот суматошный тринадцатый год, когда люди ехали и ехали на вольные земли, в глушь таежную, сами выбирали себе места под деревни и строили дома-времянки. Выросли Крещатик, Брусилове, Импань… На Голубой реке – Кавалерово, на берегу моря – Нерпа… Но самой большой болячкой было Тетюхе, где постоянно бунтовали рабочие купца Бринера. Бунты тоже должен подавлять Баулин.
«А ведь едут те, кто бунтовал в России, у кого не было земли, едут злые, жадные. Я не Моисей, чтобы накормить всех двумя хлебами. Манны с неба тоже не могу добыть. Проклятие! Попробуй справиться с таким народом, распочали божьепольцы – теперь разная рвань норовит в морду плюнуть. Силу почуяли. Ничего, закрутим. Но как? Начальству хорошо, а Баулин за все отдувайся. А платят, что и на жратву денег не хватает, самому хоть подымай бунт. Как не разрешишь тому же японцу ловить рыбу в устье, ежели он дает за то деньги, разные сладости!.. А, плевать на все!»
Край грабился, столбились рудные участки, которые тут же продавали геологам, купцам: зверя били круглый год, горела тайга. За границу шло все, что добывалось в тайге. Купцы собирали добычу и контрабандой увозили за границу.
«Поеду к вдовушке Безродного. Эта бабенка озолотит меня, и не надо будет думать о хлебе насущном. Могу подать в отставку, сам купцом заделаюсь», – решил Баулин, приказал вестовому седлать коня, поднимать по тревоге сотню…
Груня непочтительно приняла пристава. Стоя у стола, не пригласила сесть, спокойно выслушала известие о гибели Степана.
– Все обыскали, но Степана не нашли. Убит он, это точно. Слышал я от корневщиков, будто видели кости человека и винтовку с револьвером. Но когда мы поехали, то ничего не нашли на том месте. – Усмехнулся. – Хоть бы сесть пригласила.
