Проклятые короли: Негоже лилиям прясть. Французская волчица - Морис Дрюон
Усталым жестом он провел пальцами по векам и отвернулся к стене.
Мортимер-младший снова подошел к окошку, просунул руку между прутьями – она лежала в пыли, словно неживая.
«Теперь до вечера дядя будет дремать, – думал он, – а потом, в последнюю минуту, решится. С ним и впрямь будет нелегко; как бы из-за него не провалилась вся затея. Ага, вот и Эдуард».
Птица остановилась недалеко от неподвижно лежавшей руки и принялась чистить лапой свой большой черный клюв.
«Если я его задушу, побег удастся. Если нет – мне не убежать».
Это была уже не игра – Мортимер как бы заключил пари с самой судьбой. Чтобы хоть как-то заполнить часы ожидания и отвлечься от тревожных мыслей, узник изобретал всевозможные приметы. И теперь пристальным взглядом охотника следил он за огромным вороном. Но ворон, словно разгадав опасность, отошел подальше.
Солдаты выходили из трапезной с сияющими лицами. Они разбились на группки во дворе, и начались игрища с состязаниями в беге и борьбе, которые по традиции устраивались в этот праздник. В течение двух часов, сняв рубахи, солдаты потели под солнцем, мерились силой, стремясь прижать противника к земле, или демонстрировали ловкость, норовя попасть булавой в деревянный кол.
В темницу доносился крик констебля:
– Награда короля! А ну-ка, кому она достанется? Один шиллинг[44]!
Затем, когда уже начало смеркаться, солдаты отправились к водоему помыться, после чего, обсуждая свои подвиги и поражения, вновь вернулись в трапезную, где продолжалась пирушка, еще более шумная, чем утром. На того, кто не был пьян к вечеру в праздник святого Петра в оковах, презрительно косились товарищи. Узник слышал, как там, внизу, стражники набросились на вино. Двор постепенно окутывали сумерки, голубоватые сумерки летнего вечера, и снова из крепостных рвов потянуло запахом тины.
Внезапно неистовое, хриплое карканье, протяжный звериный крик, от которого человеку становится не по себе, раздался около окошка.
– Что случилось? – спросил старый лорд из глубины камеры.
– Я его упустил, – сказал племянник. – Ухватил не за шею, а за крыло.
В руках у Мортимера осталось несколько черных перьев, которые он грустно рассматривал в слабых отсветах сумерек. Ворон исчез и на сей раз больше не вернется.
«Глупость, ребячество придавать этому значение, – думал Мортимер-младший. – Ничего, заветный час близок». Но он не в силах был прогнать дурные предчувствия.
От мрачных мыслей его отвлекла необычная тишина, вдруг воцарившаяся в Тауэре. Из трапезной не доносилось больше ни звука; пьяные голоса стихли; прекратился стук подносов и кувшинов. Были слышны лишь лай собаки в саду да далекий крик лодочника на Темзе… Уж не обнаружено ли предательство Элспея? И не потому ли все замолкло в крепости, что вслед за раскрытием великих заговоров обычно наступает оцепенение?
Прижавшись лбом к прутьям решетки, узник, затаив дыхание, пристально всматривался в темноту, ловил каждый звук. Какой-то лучник, шатаясь, пересек двор, уперся в стену в приступе неудержимой рвоты, потом свалился на землю и застыл. Мортимер разглядел неподвижную фигуру, лежавшую в траве. На небе появились первые звезды. Ночь обещала быть светлой.
Еще два солдата, держась за живот, вышли из трапезной и рухнули на землю у дерева. Это было какое-то необычное опьянение, оно словно ударом дубинки намертво оглушало человека.
Роджер Мортимер шагнул вглубь камеры; на привычном месте, в углу, он нашел свои сапоги и обулся; он сильно исхудал за это время и натянул их без труда.
– Что ты делаешь, Роджер? – спросил Мортимер-старший.
– Готовлюсь, дядя, час близок. Кажется, наш друг Элспей поработал на славу, можно без преувеличения сказать, что весь Тауэр просто вымер.
– Нам и в самом деле не принесли ужина, – заметил старый лорд, и в голосе его прозвучало беспокойство.
Роджер Мортимер заправил рубашку в панталоны и затянул поясом свой походный камзол. Его одежда износилась и измялась, так как все эти полтора года ему отказывались выдать новую и он носил тот самый костюм, в котором сражался, когда его захватили в плен и сняли с него смятые доспехи; нижняя губа у него была рассечена подбородником.
– Если тебе удастся бежать, их месть падет на меня, – добавил дядя.
В том упорстве, с каким старик всячески старался отговорить племянника от побега, таилась немалая доля эгоизма.
– Слышите, дядя, к нам идут, – сказал Мортимер-младший ясным и властным голосом. – Вставайте.
В мощенном каменными плитами коридоре гулко отдавались шаги, кто-то спешил к их двери. Чей-то голос позвал:
– Милорд!
– Это ты, Элспей? – спросил Мортимер-младший.
– Да, милорд, но у меня нет ключа. Ваш тюремщик напился и куда-то задевал всю связку, а сейчас он в таком состоянии, что добиться от него толку невозможно. Я все обшарил.
С нар, где лежал дядя, послышался ехидный смешок.
От досады Мортимер-младший выругался. Может быть, Элспей просто струсил в последнюю минуту? Но тогда зачем он пришел? Или это была нелепая случайность, та самая случайность, которую узник старался предугадать в течение целого дня и которой суждено было принять вот эту смехотворно нелепую форму?
– Все готово, милорд, уверяю вас, – продолжал Элспей. – Полученный от епископа порошок, который подмешали к вину, оказал превосходное действие. Они уже были совсем пьяны и ничего не заметили. А теперь все лежат, как трупы. Веревки готовы, лодка ждет вас. Но нет ключа.
– Сколько у вас времени?
– Часовые спохватятся не раньше чем через полчаса. Они тоже приняли участие в пирушке, прежде чем заступить в караул.
– Кто с тобой?
– Огл.
– Пошли его за молотком, клином и ломом, и отвалите камень.
– Я пойду с ним и тотчас же вернусь.
Они удалились. Роджер Мортимер отсчитывал время по ударам своего сердца. Подумать только, какой-то затерявшийся ключ! А теперь достаточно, чтобы часовой по самому пустяковому предлогу покинул свой пост, и все пропало… Даже старый лорд хранил молчание, и из дальнего угла доносились лишь его тяжелые вздохи.
Вскоре в щелку под дверью проник луч света. Элспей возвратился с брадобреем, который нес свечу и инструменты. Они обрушились на камень в стене, в который на глубине двух футов был вделан засов. Несмотря на их старания заглушить шум ударов, им казалось, что гул разносится по всему Тауэру. Осколки камня сыпались на пол. Наконец кладка поддалась и дверь открылась.
– Быстрее, милорд, – проговорил Элспей.
Его раскрасневшееся лицо, освещенное свечой, было покрыто потом, руки дрожали.
Роджер Мортимер подошел к дяде и склонился над ним.
– Нет, иди один, мой мальчик, – сказал старик, – ты должен бежать. Да хранит тебя Бог. И не сердись на меня за то, что я стар.
Взяв племянника за рукав,
