Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский
Затем Сигизмунд прервал меня:
— То, что является долгом, надобно исполнить. Сделаю, что обязан, но справлюсь ли я?
И, не дав мне ответить, он начал меня расспрашивать, какими силами располагал Глинский. Как раз это было для всех тайной, потому что он это скрывал. На один поход против татар нужно было по крайней мере несколько тысяч, и наверняка они были у князя, раз собирался выступить против них.
— Если уже сейчас он думает оторвать Литву, — сказал Сигизмунд, — и договорился с Русью, что я могу выставить против его тысяч, когда в поспешности, какой вы от меня требуете, больше пары сотен всадников не могу в поле вывести?
— Но ваше имя, авторитет и права, которые к вам привязаны, сойдут за тысячи, — ответил я. — Лишь бы знали, что вы взяли дела в свои руки и действуете наступательно, силы сами к вам будут притекать.
Королевич мгновение помолчал, глядя в пол.
— А кто же гарантирует, — сказал он, — что, как после смерти Ягайллы, как после смерти моего отца, они не захотят снова привести и поддержать Пястов?
— Если бы даже кому-нибудь это и взбрело в голову, — сказал я, — что столько раз не удавалось, не удасться и теперь, тогда вашей милости останется Литва, которая является вашим неоспоримым наследством, и сначала нужно защищать её.
Сигизмунд мне на это ничего не говорил, встал задумчивый, пошёл к окну, посмотрел на письмо Ласки и, не поворачиваясь ко мне, казалось, целиком погрузился в себя.
Опасаясь, как бы это раздумье не ослабило в нём решение, я сам прервал молчание, напомнив, что Александр был почти при смерти, что мы, наверное, в живых его уже не застанем, и что, не теряя ни одного дня, нужно было собираться и готовиться к походу.
— Я это знаю, — сказал он, выслушав, — идите отдохните и оставьте мне всё предприятие.
Так попрощавшись со мной, он поручил каморникам, чтобы показали мне комнаты внизу и обеспечили меня всем, что мне нужно.
В этот день меня не пригласили к столу королевича, меня угостил пан Крупа, его маршалек, у себя, усердно расспрашивая о том, что творилось в Литве. Не зная, стоило ли хранить тайну, или сказать открыто, я с пятого на десятое рассказывал о болезне короля.
Потом у меня было время, в этот день и в следующий, присмотреться, что делалось в замке, и восхититься порядком, который там царил. Всё на первый взгляд шло медленно, не спеша, но люди не спали, была строгая дисциплина и послушание.
На следующий день Сигизмунд позвал меня к себе. Когда я пришёл, он ждал с письмом в руке.
— Из Польши от сенаторов тоже пришло письмо, склоняющее меня поспешить в Литву и спасать от гибели это наше государство, если даст Бог! — начал он, подходя ко мне. — Доброй воли и охоты хоть отбавляй, но больших сил нет. Могу выступить едва в несколько сотен рыцарей. Уже распорядились, чтобы люди на завтра собирались; осмотрев и поделив их, как следует, мы вскоре во имя Бога выступим. Но по той причине, что я со своим отрядом не смогу быстро идти, — прибавил он, — не лучше было бы вам, опережая меня, ехать вперёд к Ласки и объявить обо мне. Моя Силезия, — говорил он дальше, — никакой войны не боялась, а всякий солдат дорого стоит, поэтому у меня не было их больше, чем мне нужно в замке. Соберу двести добрых всадников, собрать больше труднее.
— Ваша милость, — сказал я, — вас хватит за тысячи.
Он многозначительно и грустно улыбнулся.
— На сильную любовь ко мне я не рассчитываю, — ответил он, — потому что я не мог её заслужить. Не знают меня. Она принадлежала деду, должна была принадлежать отцу, а всё-таки её у них не было; как же я мог её приобрести?
Так он меня отправил; я, однако, в страхе, как бы королевич не задержался, под разными предлогами тянул с отъездом до тех пор, пока не увидел, что он в полной готовности с людьми и повозками выступить.
В замке ничто не ускользнуло от моего уха. Среди людей была великая грусть, которую, по-видимому, эта Екатерина Силезская, возлюбленная королевича, вызвала своими рыданиями и сетованиями, чувствуя, что теперь, когда Сигизмунда ждал трон, он, наверное, будет вынужден расстаться с ней.
А оттого, что до сих пор она была словно княгиня и госпожа, и ребёнка её высоко превозносили, упасть с этой высоты много стоило. Сигизмунд, как говорили, просиживал у неё. Держал маленького Янусика на коленях, утешал, успокаивал, как умел, но и сам грустил.
Это было не удивительно, если посмотреть, как он по-пански, счастливо, богато там жил и практически без всяких забот, а приходилось из этого тихого угла выйти в театр, где горячие дела не дадут вкусить ему и часа отдыха.
Рыцарей, которые собрались в поход, я осмотрел с большой сердечной радостью. Их было мало, это правда, но они были так вооружены, так подобраны, так красивы и ловки; я ещё таких не видел.
Для эспедиции уже всего было в достатке, когда я пошёл на прощальную аудиенции. Во время её Сигизмунд подарил мне богатую шубу с красивой оторочкой и неплохое кольцо, поручив мне заверить Ласки, что по дороге отдыхать не будет и поспешит, насколько сможет.
Тогда я снова со своей маленькой горсточкой, поменяв в Глогове коней, которые оказались более слабыми, пустился прямо к Лиде, где уже короля застать не надеялся — живым или мёртвым. Бог знал. Я ехал с таким нетерпением, что не знаю, каким чудом кони и люди могли выдержать, а пала только одна кляча у экипажа, без которой можно было обойтись.
Ближе к Литве я ловил в дороге более плохие новости и, как это обычно во время войны, ходили такие противоречивые слухи, что от них только увеличивалось раздражение и кружилась голова. Говорили о битвах, о поражениях, о победах, а одно не согласовалось с другим. Некоторые утверждали, что король умер, другие — что его татары поймали в плен.
Я ничему не верил, пока в окрестностях Лиды от прямых свидетелей не узнал, что Александр жив, но очень слаб, был с королевой и двором в Лидском замке, Глинский же со всеми
