Михаил Ишков - Супердвое: убойный фактор
Не допускать тревоги.
Действовать строго по инструкции».
Закруткин с любопытством наблюдал за мной. Непонятно, что он нашел странного в этом документе? Спроси любого немца, и он подтвердит, лучше иметь инструкцию, чем не иметь.
У Первого, правда, хватило ума не начинать дискуссию по поводу нашей национальной привычки к порядку. Он отыгрался на пьесе.
— Сюжет проще не бывает. Некая фрейлейн, член Союза нацистских женщин, получает с фронта известие о том, что ее жених пропал без вести.
Я не стал дожидаться, когда герой, сумевший пробиться к своим через тылы большевистских зверей, устоявший перед чарами очаровательной унтерменши, завербовавший по дороге красного генерала, а также сколотивший группу таких же отважных, как и он, оказавшихся в окружении суперменов, окажется в Берлине и попадет в объятия любимой. Я последовал за Волошевским. Тот сумел свободно пройти за кулисы, а это много значило.
Коротко об обстановке. Зал не слишком вместительный, но красивый. На третьем ярусе, прямо напротив сцены, государственная ложа. Попасть туда невозможно, но за определенную мзду можно устроить ее посещение. Мне намекнули, мол, в этом нет ничего невозможного.[70] К сожалению, этот вариант вряд ли что-либо дает нам в смысле результата, так как никто не может сказать, когда фюрер появится в театре. К тому же для нас участие в темных делишках исключается. Наиболее реальная возможность — взорвать нижнюю ложу. Там тоже есть охрана, но пустяшная, из каких-то инвалидов.
Я познакомился с ними. С инвалидами можно договориться. Они же намекнули насчет ложи фюрера — если есть желание и деньги?..
Бойкого я дождался на улице. Он появился из служебного входа и двинулся вниз по Бремерштрассе. Топтунов не было, выходит, коллеги из гестапо еще не добрались до него. Затем нажал на газ, догнал боксера, остановился, распахнул дверцу.
— Не подскажете, как мне добраться до Фридрихштрассе?
Бойкий наклонился и начал объяснять: сначала налево, потом направо… Я кивал и как бы между делом назвал пароль. Он на мгновение замер. Я предложил ему сесть в машину. Он подчинился. Приказание захлопнуть дверь выполнил беспрекословно, чем сразу подкупил меня. Я спросил, куда он перебрался?
Он ответил, что это далеко, в Лихтенберге, и скоро комендантский час.
— Ничего, у меня есть пропуск, — успокоил я Бойкого, затем спросил. — Приказ из Москвы получил?
Он кивнул.
— Почему не выходишь на связь?
Волошевский усмехнулся.
— Когда все готово?
— Решил, что умнее других?
Он ответил не сразу. Видно, тысячу раз проигрывал в голове этот разговор — прикидывал, как вывернуться. Сначала решил давить на психику.
— Вы были в Ленинграде зимой сорок первого?
— Нет, не приходилось.
— А мне приходилось. Что же это за приказ такой — миловать убийцу?
— Он не только убийца, но и руководитель государства, с которым мы ведем войну.
— Это оставим для партсобрания, а пока…
В следующий момент он ловко, коротким правым крюком ударил меня в лицо. Удар у него оказался что надо. Я сразу вырубился, а когда пришел в себя, Бойкого и след простыл.
Первый с нескрываемой тоской признался.
— Выходит, я не Трущев. Не смог найти подход. Впрочем, хоть ты и хитрый, он и тебя бы уделал. Я, может, и справился бы с ним, но не в машине.
Я незамедлительно набрал по телефону условленный номер в Кладове. Попросил к телефону фрау Снегову. Она подошла. Я напомнил о букете.
Артистка положила трубку. Я с недоумением уставился на Второго. Тот развел руками.
У нас не было времени разводить руками. Пришлось, невзирая на риск, вновь торчать возле служебного подъезда. Я не мог поручить связь с артисткой этому простофиле Закруткину. Спасало только, что октябрь того года выдался в Берлине на редкость дождливым, это защищало от бомбежек. Руин вокруг театра было достаточно. Непонятно, как он сам еще уцелел.
* * *18 октября.
Поджидая Снегову, я действовал на авось. Мало ли куда могла закатиться государственная актриса рейха после спектакля! Может, к самому Геббельсу, который любил собирать артистов у себя на даче в Ланке. Это по дороге в Пренцлау, шестьдесят километров от Берлина. У меня бензина не хватит.
Мне повезло на третью ночь. Снегова последней вышла из служебного входа. Дверь за ней закрыл какой-то безрукий инвалид. Актриса вместо того, чтобы сесть в свой припаркованный возле театра «фиат», помчалась к трамвайной остановке, чтобы успеть на подходящий состав.
Не успела.
Я подъехал к остановке, распахнул дверцу, тихо выговорил по-русски.
— Госпожа Снегова, у меня нет другого выхода.
Анна поколебалась и села в машину.
— Я запомнила вас, — неожиданно резким, недовольным голосом, заявила она. — Это вы подарили букет?
— Так точно. У вас прекрасная память на лица.
— Иначе мне не выжить в этом лучшем из миров. Зачем звонили по телефону? Что вы хотите?
— Прежде всего, подбросить вас домой. Почему вы не воспользовались своей машиной?
— Потому что простым гражданам выдают пятнадцать литров на месяц. Это как раз на одну поездку до моего дома в Кладове. Все остальное топливо — собственность вермахта.
— Считайте, вам повезло и сегодня вы сэкономите. Мне приказано выразить вам соболезнование по случаю кончины матери.
— Приказано? Я полагала, что это долг каждого порядочного человека.
— Именно так. Приказ я исполнил, а теперь от имени родины прошу — держитесь, Анна Константиновна. Еще немного, еще чуть-чуть…
Мы ехали по ночному Берлину. Анна молчала, а мне стало хорошо, будто я еду по ночной Москве и в машине рядом со мной сидит Тамара. Впрочем, я не отказался бы и от Магди, но только по мирному Берлину.
Наступит ли такое время?
— Что вы хотите?
— Мне нужен пропуск в театр. Пусть это будет контрамарка. Это трудно?
— Нет, это не трудно, но… и это все?
— Нет. Мне бы хотелось пройти к вам за кулисы. Пусть охрана увидит меня, пусть меня увидят ваши коллеги. Хотелось бы познакомиться с директором театра. Возможно, я буду со своей невестой.
— У вас есть невеста?
— Да, и она очень любит меня.
Анна возмутилась.
— Какая душераздирающая сентиментальность! Особенно в сопровождении непрекращающихся бомбежек. Вы зря нахватались от немцев подобной ерунды — это очень практичный и жесткий народ.
— Я — немец, мне всегда была чужда сентиментальность.
— Я не хотела вас обидеть.
— Что вы, фрау Снегова, — я перешел на немецкий. — Вы упомянули о бомбежках. Кстати, как у вас соблюдается инструкция о поведении граждан в момент объявления воздушной тревоги?
— Неукоснительно. Никого не надо подгонять. У нас есть команда — два негодных к службе инвалида, они строго следят, чтобы все вовремя покинули здание. Потом сами со всех ног мчатся в укрытие. Назад практически никто не возвращается, разве что инвалиды. Они запирают служебный вход и тоже уходят.
— Где расположено бомбоубежище?
— Через площадь.
Она молчала до самого Симменсштадта, потом спросила по-русски.
— Что там, на фронте?
— Победа будет за нами.
— И на том спасибо.
* * *20 октября.
Мне не пришлось уговаривать Магди посетить театр. Она, при всей неприязни к большевикам, мечтала познакомиться со Снеговой. В свою очередь прима представила нас директору, который любезно согласился показать нам свой театр. Мы осмотрели зал, посетили фойе, прошли по внутренним помещениям.
Сигнал воздушной тревоги застал нас на третьем ярусе, где располагалась государственная ложа. Услышав сирену Снегова, Магди, директор, все прочие сотрудники — осветители, гримерши, инвалиды во главе с уполномоченным от партии — во исполнение инструкции, прихватив плащи и шляпы, со всех ног помчались к выходам.
В этой суматохе было проще простого затеряться в фойе.
Гул нарастал, было страшно. С первыми бомбовыми раскатами, покатившимся по затемненному Берлину, я тщательно осмотрел запломбированную дверь, ведущую в отсек, где помещалась ложа фюрера. В окнах подрагивали стекла, стены, словно живые, ходило ходуном, однако дверь держалась намертво. Не только Волошевский, но и мышь, не смогла бы проникнуть в расположенные за дубовой дверью помещения.
Пришлось взять паузу.
Через окно я наблюдал за цепочкой ярких вспышек на противоположном берегу Шпрее. Это было далеко, где-то на юге города в районе аэродрома Темпельхоф.
Мне припомнился рассказ Снеговой — за день до посещения фюрера в театр налетала орда всякого рода следопытов. Они вскрывали заветную дверь и начинали обыскивать государственную ложу и все примыкающие к ней помещения. Вынюхивали каждый сантиметр.
