Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня
Казалось бы, пустяковый случай.
Я бы не стала так подробно о нем рассказывать и сама быстро забыла бы, кабы из него не выросла большая беда…
Скоро о нашей потере узнала вся улица. И тут выяснилось, что в последнее время куры пропадали еще на двух или трех дворах. Но там пропажу не находили. Кинулись рыскать – нашлось сколько-то куриных лап и костей. Ну, так что? Да под всяким тыном куча мусора. Кто в нем роется, кроме собак?
– Я видел тут одного, рвань причальную, – сказал Бьярки Кривой, – бежал довольный, как засватанный, и тоже с курятой. Вот, говорит, бог послал, в луже нашел!
Бьярки так и остался жить у нас на дворе – я привела его с собой, когда вышла замуж. Он пошел, махнув рукой: убьют так убьют, было б о чем жалеть… И понятно, что после Коляды у меня было еще больше оснований молчать о том, что я от Бьярки узнала. Да и какая теперь была разница! Свадьбу Эльги справили благополучно, о позорных слухах забыли, а Мистина если и жалел, что замысел раздобыть в жены старшую племянницу Вещего сорвался, то никак этого не показывал. Ему досталась младшая племянница, и теперь они с Ингваром были свояки.
Мистина только ухмыльнулся, когда увидел Бьярки.
Надо думать, не считал его опасным для себя. Истасканный бродяга, уже не годный к службе в дружине, разве что двор ночью сторожить! Если он станет на кого-то вины возводить, решат, что окончательно ум вышибло в последней драке на торгу, да и все.
Но дураком Бьярки не был (хоть и беседовал лунными ночами с покойными Плишкой и Шкуродером). Он прав: если другие дохлые куры тоже были брошены на улице, то их быстро утащили нищие и собаки. А может, съел сам похититель. Ведь не для того же он крал домашнюю птицу, чтобы бросать!
После этого муж велел челяди примечать, не пожалуется ли еще кто на кражу кур и не будет ли пропажа найдена на улице. И жалобы появились: куры пропадали и с богатых дворов, и с бедных. И еще двух нашли брошенными, с откусанными головами. И кто-то даже заявил, что из тушки выпита вся кровь!
– Уж не кудесник ли какой озорует? – стали говорить люди. – Духов скликает да кормит!
– Своих кур пусть разведет! А поймаем – самому голову откусим!
Но таких «кормильцев» мы не знали. В Киеве не было кудесников, а жертвы Велесу каждая торговая дружина приносила сама.
И вот тогда…
Наверное, я зря начала с дохлых кур, потому что началось все с отца Килана.
В Киеве уже тогда были христиане, или «люди Христа».
Их было примерно столько же, сколько «жидов», то есть наших местных хазар-иудеев и приезжих рахдонитов. Я слышала, будто Аскольд когда-то крестился вместе с дружиной, но его людей в Киеве совсем не осталось. Половину здешних христиан составляли торговые варяги: они крестились ради удобства ведения своих дел – частью в Царьграде, частью в Стране Франков, Стране Саксов и Стране Фризов. Все они платили князю за право принимать участие в принесении треб: они говорили, что в каждой земле свои боги, а умный гость уважает хозяина. Их считали за своих, кресты они носили на виду только в том случае, если те были из серебра и выказывали их богатство.
Другую общину составляли моровляне, прибывшие сюда еще тридцать лет назад с княгиней Святожизной и юным князем Предславом, а также те, кто подтянулся вслед за ними. Многие тогда бежали из Моравии от угров, а Олег Вещий хорошо принимал их. Настоящие моровляне уже почти все умерли, но у них остались дети, которых они воспитывали в Христовой вере. Они сами в ней родились: первые моравские христиане появились еще при князе Ростиславе, двоюродном дедушке Предслава.
Моровляне никогда не участвовали в наших жертвоприношениях, и за это их недолюбливали наряду с «жидами». Если случался неурожай, или повальная болезнь, или падеж скота, виновными считали их.
Однажды, мне рассказывали, дело дошло до погрома, из-за чего большая часть киевских моровлян отселилась подальше от киевских гор. А в другой раз им и Козарскому концу пришлось собирать деньги и откупаться от мнимой вины.
При этом отправлять свои собственные обряды христиане не могли: у них не было священника.
Узнав об этом впервые, мы с Эльгой удивились. Казалось, князь Предслав – достаточно знатный, зрелый, удачливый и образцовой жизни человек для того, чтобы отправлять какие угодно обряды и приносить жертвы.
Но нет, как он нам объяснил: у людей Христа служить Богу может только особым образом посвященный. А получить это посвящение можно от епископа, который сам поставлен от другого, самого главного епископа – римского папы, а тот передает от предшественника к преемнику посвящение, полученное от святого Петра, который знал Христа в его земной жизни.
Выходило, что не имеющий доступа к наследникам святого Петра не может получить благословения, а без этого никакая община не может отправлять обряды и угождать своему богу.
Это казалось нам до крайности нелепым: все равно, что дышать только по разрешению чужого человека, живущего за морями. У нас все обряды отправляет старший в семье – рода или племени, то есть князь – как стоящий ближе всех к чурам и богам.
Христовы же люди без священника оказывались беспомощны и покинуты своим богом, поэтому их число и не увеличивалось. Князя Предслава уважали и слушали, если он рассказывал людям о Христе, но прибиться к его стаду в глазах людей было все равно, что наняться в дружину к безрукому и безногому вождю.
А взять священника в Киеве им было негде.
Моравский князь Ростислав когда-то посылал за учителями в Рим и в Царьград, но отсюда это было уж слишком далеко, и от Царьграда киевляне хотели совсем иного…
И вот однажды для киевских Христовых людей настал день ликования.
Я в тот час сидела у Эльги, когда к нам заглянул Мистина:
– Не скучаете? А хотите, диво покажу?
– Что за диво?
– А вот идемте со мной.
Мы вышли вслед за ним со двора и почти сразу оказались на Подоле – нужно было лишь спуститься с верхнего уступа.
Мистина повел нас на средний уступ: здесь стояли большие навесы для привозимых рабов, которых потом перекупали жиды и отправляли дальше – на запад, к Дунаю и через горы до самого Кордовского халифата.
– Витолюб сию невидаль привез, – рассказывал муж по пути. – Там все чудь разная, какую по дороге набрали, а этого везет из самого Велиграда. Говорят, там ему даром отдали: только забери!
Витолюб был торговец невольниками, бодрич родом; Свенгельд вроде даже насчитывал какое-то очень дальнее родство между ним и своей покойной женой – словом, это был «его человек». Прибывая в Киев, свой товар он оставлял на Подоле, а сам устраивался у нас, так что я его уже знала.
Перед загородкой шумела непривычная толпа, доносился смех и разные выкрики.
– А ну, дорогу! – заорал Мистина, как он это умел, а его кмети раздвинули толпу, чтобы мы могли подойти.
У самой ограды, с внутренней стороны, сидел на земле какой-то человек. Был он средних лет, не юноша, но и не старик, скорее даже молод; рослый, но уже лысеющий, очень худой, но бодрый в отличие от понурых невольников. Одет он был в длинную рубаху из грубого серого льна и какую-то чудную накидку из серого войлока, округлую по крою, с дырой для головы; очень потасканную, местами обожженную и с оторванным краем.
И он что-то очень громко говорил.
Мы прислушались.
– Расторгнем узы их и отвержем от нас иго их! Живый на небесех посмеется им, и Господь поругается им! Тогда возглаголет к ним гневом Своим и яростию Своею смятет я…[17]
– Да он что, на мятеж подбивает? – удивилась Эльга. – Узы расторгнем… свергнем… Витолюб пусть его в поруб для буйных посадит, а не то беды не оберемся.
– Послушай! – Я схватила ее за руку.
– Проси от мене, и дам ти языки достояние твое и одержание твое концы земли! Упасеши я жезлом железным, яко сосуды скудельничи сокрушиши я…
Невольник, только собиравшийся расторгнуть узы – кстати сказать, связан он не был, – уже собирался раздавать кому-то народы во владение!
Мы слушали, ничего не понимая: его речь казалась нам кучей бессвязных слов. Иной раз кудесник, не в силах управиться со своими кудами, несет такое же! К тому же говорил пленник не слишком разборчиво, и было ясно, что язык славян ему не родной.
– И охота была помешанного везти в даль такую! – воскликнул рядом с нами купец-савар. – Он ведь работать не будет! У меня глаз наметанный, я уж вижу.
– Зачем браните меня умалишенным? – немедленно отозвался невольник в серой накидке и повернулся к старику. – Сами вы безумны в невежестве своем, вот и не видите мудрости Божьей! А я несу вам речь пророка Давида, что предвидел Мессии приход и многие гонения, что будут на Него и рабов Его. Но тщетно сонмы нечестивых мятутся против Мессии! Вы безумны, что ругаетесь на помазанника Божия! Вы будто скоты, что топочете копытами на хозяина своего без смысла и пользы…
