Гор Видал - Империя
— Плон хотел сбежать из Парижа. Я хотел сбежать из Нью-Йорка. Вот мы и сняли виллу старого Джейми. Она вся заплесневела, — добавил Блэз, пристально глядя на Лера, словно он был за это в ответе.
— Слуги не проветривают Каменную виллу как следует. Потому что хозяин никогда здесь не появляется. Я должен представить этих двух прекрасных юношей миссис Фиш…
— Я с ней знаком, — отрезал Блэз.
— Фиш это poisson? [109]— спросил Плон своим глубоким голосом.
— У нас в Америке забавнейшие имена… — начала было Каролина.
— А Лер это вовсе не menteur [110], — сказал Лер, подхватывая реплику Плона. Молодые люди засмеялись и Лер триумфально удалился в Фишландию.
— У нас в Париже тоже есть такой, — задумчиво сказал Плон. — Не знал, что такие водятся в Америке.
— Тебе следует больше путешествовать, cheri[111]. — Каролина наградила его сестринским поцелуем, чего не удостоился Блэз. — Здесь есть все. В том числе самый эксклюзивный пляж в мире.
— Он всегда похож на помойку? — Плон потер нос, словно пытаясь отогнать запах.
— Человеческую помойку, — уточнил Блэз.
В эту минуту на дорожке, тянувшейся во всю длину клубного здания, появилась миссис Джек. На ней был так называемый теннисный костюм: белые теннисные туфли, черные чулки, белая шелковая блузка и смелая короткая юбка, под которой виднелись короткие спортивные штаны; матросская шапочка была снабжена двумя вуалями, что создавало впечатление москитной сетки. Увидев молодых людей, миссис Джек откинула обе вуали, чтобы они могли ее видеть.
— Каролина, — позвала она. — Иди сюда и приведи молодых людей. — Каролина сделала, как ей приказали. Молодые люди понравились миссис Джек, а она им, особенно когда они узнали ее имя; они слушали ее имперскую, хриплую, в духе Комеди Франсез, болтовню. — Вы как раз мне и нужны. Вы оба играете в теннис?
— Да, но… — начал Блэз.
— Отлично, — сказала миссис Джек. — Я бросила теннис ради бриджа, когда мой муж увлекся теннисом. Теперь он снова играет в бридж и даже устраивает вечеринки бриджа. Поэтому я пойду на корт с этими двумя прекрасными молодыми людьми. Как это умно с твоей стороны — обзавестись таким количеством братьев.
— Сводных братьев.
— Еще лучше. К ним можно испытывать полурасположение. — Сказав это, миссис Джек удалилась.
— И такие есть у нас в Париже, — сказал Плон, — но она очень стара.
— Ты имеешь в виду мадам Астор. А это ее невестка. La Dauphine[112]. Тебе с ней будет смешно. Она ненавидит все вокруг.
— Она вполне ничего, — сказал Плон. — Она… умеет радоваться жизни?
— Не забывай, что это Америка, Плон. Здесь леди ведут себя безукоризненно. — В тоне Каролины слышалось предупреждение.
— Знаю, — грустно сказал Плон. — Мне незачем было приезжать.
Половина гостей в доме Асторов играла в теннис, другая половина — в бридж. Миссис Джек выбрала в партнеры Блэза; Плон остался с Каролиной. Он был как всегда добр, рассеян и нищ.
— Когда Блэз узнал, что мой кошелек… vide, как это сказать по-английски?
— Пуст.
— Вот именно. Он предложил оплатить мой приезд сюда на лето. И вот я здесь.
— Ищешь новую жену?
— Мы пока еще католики. Разве не так?
— Да, конечно. Но всегда находится способ это уладить.
Плон покачал головой, вперив взгляд в элегантную фигуру миссис Джек и наблюдая за ее довольно посредственной игрой.
— Может быть, я мог бы давать уроки тенниса, — сказал он. — Здесь играют неважно.
Они праздно беседовали, устроившись в тени громадного бука. Время от времени полковник Астор появлялся на террасе и несколько озадаченно смотрел на жену. Это была эксцентричная личность с густыми усами и крупной залысиной впереди, гармонировавшей с безбородым подбородком. Говорили, что счастливее всего он бывает на своей яхте «Нурмахал», вдали от миссис Джек. С тех пор, как миссис Бельмонт столь решительно проложила новую заманчивую тропу через пустырь общества, размахивая не булатным мечом, а разводом, сегодня впервые стала реальностью перспектива развода даже для одного из Асторов. Считалось, что Вандербильты все еще стоят на несколько ступенек ниже на золоченой лестнице, но то, чего добилась Элва Вандербильт Бельмонт, могла теперь добиться и Эва Уиллард Астор.
— Развод скоро станет обычным делом. — В голосе Каролины звучала назидательность, вошедшая у нее в привычку с тех пор, как ее стали воспринимать всерьез как авторитетного газетного издателя.
— Но не во Франции. Не у нас, — сказал Плон. — Мне нравится ваша миссис Астор.
— Ты хочешь ее соблазнить? Все-таки ты до мозга костей француз.
— А ты стала до мозга костей американкой, — грустно ответил ее сводный брат. — Мне сказали, что этот забавнейший тип, с которым мы говорили на пляже…
— Приятный мужчина?
— Милейший человек… Что он продает богатым американцам шампанское. Я бы тоже мог этим заниматься. В винах я хорошо разбираюсь. — Он заморгал своими бездонными глазами, и Каролина вдруг поняла, что перед ней глаза ее покойной матери. Миссис Делакроу вдохновила ее на поиски соответствий и скрытых пружин.
— У тебя глаза нашей матери, — сказала она.
— Говорят. — Плон посматривал на коленки миссис Джек, время от времени мелькавшие, когда она стремительно носилась по корту.
— Какая она была?
— О ком ты? — Все внимание Плона было обращено к корту.
— Эмма. Твоя мать. Моя мать.
— О, это было так давно. Она, как и ты, была американка.
— Плон, ты, действительно, так глуп, или это твой способ очаровывать американских дам?
Красивое лицо с орлиным профилем повернулось к ней, он улыбнулся, блеснув превосходными зубами.
— Какой толк очаровывать собственную сестру? Или в вашем Ньюпорте есть что-то египетское?
Каролина оставила эту сомнительную галантность без внимания.
— Как ты думаешь, могла Эмма…
— … убить первую миссис Сэнфорд? — Плон по-прежнему смотрел на площадку, где миссис Джек наконец-то, наверное впервые в жизни, выиграла сет. — Браво! — крикнул Плон. Миссис Джек обернулась с присущим ей неизменным раздражением, но, увидев стройного восхищенного француза, слегка поклонилась.
— Ты заслужил, по крайней мере портсигар, — кисло заметила Каролина, — за внимание.
— Боюсь, мне нужно нечто большее.
— До тебя дошли слухи?
— Только то, что известно всем. Полковник Астор зануда, он предпочитает своей жене яхту. У них сын, так что свой долг она выполнила…
— Я имею в виду Эмму!
— Да что ты цепляешься за прошлое? Ну ладно. Для меня она всегда была предметом обожания. Когда мы куда-нибудь выходили вместе, я всегда надеялся, что люди примут ее за мою возлюбленную. Да-да, я знаю. Я француз до мозга костей. Мне было четырнадцать, когда она умерла, и я был не по годам взрослый.
Каролина попыталась представить себе Плона-мальчика и темную даму с портретов, в открытом экипаже проезжающих по Булонскому лесу, но у нее ничего не вышло.
— Конечно, у меня было предубеждение к твоему отцу. Я находил его чистым… чистым…
— Американцем?
— Именно это я и хотел сказать. Он был чистым американцем, хотя напрочь лишенным энергичности — нелепое сочетание, считали мы. Но маман делала все, чтобы мы сблизились. Она была очень слаба последние месяцы, особенно после того…
— Как родилась я.
— Да. Она угасала прямо на глазах. Мы были очень огорчены, брат и я, видеть ее в таком состоянии.
— Только огорчены?
— Таковы уж мальчики. Сердечность приходит позже.
— Если вообще приходит.
— Маман не могла никого убить.
— Тогда откуда этот слух, который в очередной раз обрушился на меня прямо здесь?
Плон чисто по-французски театрально пожал плечами и скрестил ноги.
— Слухи вечны, как мир. Нет, cherie, если кто-нибудь и убил первую миссис Сэнфорд, — в чем я сильно сомневаюсь — то это был твой мерзкий отец, который был способен на все.
Каролину словно током ударило.
— Я не верю тебе, — это было все, что она смогла сказать.
— Мне все равно, чему ты веришь. — Темные глаза смотрели на нее с выражением ей прежде незнакомым. Может быть, это Эмма, подумала она, что столь пристально смотрит в глаза своей дочери?
— Теперь ты вдруг отдаешь должное его энергии. — Каролина отвернулась. Глаза Плона стали внезапно ни человеческими, ни зверскими, они выражали иную природу, некую субстанцию, не способную ни на какие чувства.
— На это его энергии должно было хватить. — Плон зевнул. — Но что было, то было. Это чисто по-американски, — усмехнулся он вдруг, — все время думать о прошлом.
Каролина с ужасом почувствовала внезапную привязанность к князю Агрижентскому, совершенно не похожую на порочную привязанность к ненавистному врагу — Блэзу.
