Юрий Вяземский - Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Из Рима не отлучались трое: Пизон, Страбон и Максим. Но сильно постаревший Пизон — в консульство Нервы и Аспрената ему исполнилось семьдесят лет — не ведал теперь легионами и легатами, ибо после заговора Павла и Цинны принцепс взял за правило напрямую сноситься с легионными командирами, самолично отдавать им приказы и принимать от них доклады. Сей Страбон по-прежнему был префектом претория, но часть работы за него выполнял его возмужавший, тридцатилетний сын Луций Сеян, и, когда вспыхнул паннонский мятеж, часто случалось, что Страбона-отца с каким-нибудь поручением отправляли в Иллирик, а в Риме на преторианской префектуре оставался Сеян-сын, и тогда именно он имел ежедневный доступ к Отцу Отечества.
Лишь Фабий Максим, казалось бы, ни на палец не утратил своей близости к Цезарю. Но иногда начинало казаться, что утратил, и не на палец, а на ладонь, на локоть, на шаг. Ибо, бывало, на неделю, на две недели, а то и на месяц Август прерывал с ним общение и не допускал до себя, а после снова и дня без Максима не мог прожить и, если тот сам не являлся, приглашал, вызывал, вытребовал его на завтрак, на обед, на прогулку во дворе Белого дома или на одной из своих вилл.
Фабию во второй год паннонской войны было пятьдесят восемь лет, а Августу — шестьдесят девять.
Второй круг, который раньше назывался «друзьями принцепса», теперь стал называться «Советом». Совет этот было учрежден специальным постановлением сената. В него входили действующие консулы, по одному из других магистратов (один претор, один квестор, один эдил и так далее), а также пятнадцать сенаторов, избиравшихся жребием на полгода. Совет рассматривал те дела, которые предлагал Август, а сам никаких дел предлагать не имел права. Консулы докладывали о решениях Совета сенату, и тот принимал требуемые постановления, часто без обсуждения и без присутствия принцепса в курии. То есть, если раньше деятели второго круга приглашались Цезарем для личного доклада, то теперь эти доклады делались только в установленное время и только на Совете. А беседы, что называется, с глазу на глаз с Отцом Отечества происходили…
Вот тут-то и было главное новшество. Раньше люди из третьего круга вообще не имели прямого доступа к Августу, им давали поручения из первого и второго кругов. Теперь же в Белый дом все чаще стали приглашаться люди, вообще ни в какие круги не входящие — не на трапезы, конечно, но на личные и доверительные беседы с принцепсом. При этом никому, даже Фабию Максиму, лучше других знавшему и чувствовавшему Цезаря, не было понятно, по какому принципу их приглашают. Однажды Фабий сидел за завтраком с Августом, и вдруг привели какого-то вольноотпущенника, мелкого торговца со Священной дороги. Принцепс тотчас с ним удалился и долго о чем-то беседовал у себя в кабинете, а Фабий сидел и ждал в триклинии, пока они не закончат и завтрак с Отцом Отечества не продолжится. Все чаще теперь одно и то же поручение давалось разным людям: скажем, одновременно Фабию и Страбону, или Пизону и одному из действующих консулов, или Домицию Агенобарбу и кому-то из Августовых рабов или вольноотпущенников. И Август с интересом наблюдал, кто из них проявит больше усердия, больше смекалки, скорее добьется результата и выиграет в этом соревновании исполнителей. Когда победу одерживали близкие друзья, принцепс иногда выглядел чуть ли не разочарованным, а когда выигрывали менее приближенные и привилегированные, не скрывал радости и щедро одаривал их из казны.
После заговора Цинны и Павла секретари Цезаря, Пол и Талл (юного Талла за несколько лет до этого Август отпустил на свободу), номенклаторы Келад и Ликин получили такие права в Белом доме, что практически стали вровень с Максимом, Страбоном, Пизоном Старшим. За стол их, правда, никогда не сажали. Но кто-то из номенклаторов почти всегда присутствовал на прогулках, а кто-то из секретарей — на беседах с близкими, и сплошь да рядом они вмешивались в разговор: высказывали суждения, вносили предложения и даже делали замечания Фабию, или Сею, или Гнею, а иногда и самому Отцу Отечества. И Август их, как правило, не одергивал.
Всё больше утрачивали реальную власть консулы, и всё большее влияние приобретали — не только в сенате — юристы: Сенций и Фуфий, Алфен Вар и Офилий, Атей Капитон, Папий и Поппей.
Легаты и полководцы, как уже говорилось, теперь напрямую сносились с принцепсом, и Гней Сатурнин, Луций Апроний, Авл Цецина Север, Марк Лепид и Плавций Сильван хотя и редко бывали в Риме, но из Германии, из Галлии, из Иллирика слали запросы и выдвигали требования, которые Август удовлетворял, не советуясь ни с сенатом, ни с Советом, ни даже с близкими друзьями, в том числе с Варом, которому многие из этих легатов непосредственно подчинялись.
Еще сильнее запутывали иерархию и смешивали круги своего рода партии, которые стали образовываться вокруг Ливии и Тиберия. Так, к Ливии были особо приближены Нумерий Аттик, Азиний Галл, Луций Аррунций, Секст Апулей и Секст Помпей, к Тиберию — Вескуларий Флакк и Юлий Марин, последовавшие за ним на Родос, астролог Фрасилл, у которого Тиберий на Родосе учился и которого привез с собой в Рим, а также оба Патеркула, отец и сын, Марк Веллей и Гай Веллей, Гней Кальпурний Пизон Младший и Луций Элий Сеян. Все они, разумеется, служили и подчинялись принцепсу, но делали это через посредство Тиберия и Ливии и, стало быть, пользовались преимуществом перед другими.
С каждым годом решения Августа становились все менее предсказуемыми. Он, например, велел отобрать легион у Гнея Вентидия, одержавшего подряд несколько блестящих побед, а на его место поставить Валерия Мессалина, сына Мессалы, который никакими военными доблестями не был отмечен.
Однажды на прандиуме, втором завтраке, на котором присутствовали Фабий, Младший Пизон, консул Нерва и квестор из императорского Совета, Август с каждым из них по очереди побеседовал и сказал: «Я слышал, вы спорите между собой, кто из вас ко мне ближе. Хотите, скажу?» Все, кроме Фабия, растерялись. Фабий же ответил: «Конечно, хотим, но стесняемся». Цезарь тогда подозвал к себе виночерпия и стал обсуждать с ним достоинства того вина, которое тот разливал. А после объявил, указав на раба: «Вот он мне всех ближе был, когда я с ним разговаривал…Простая геометрия. Зачем попусту спорить?»
Всё это мне описав в два приема — первый раз мы возлежали за утренней трапезой на крыше восточного перистиля, второй раз гуляли по парку — Вардий пообещал:
— В следующий раз начну рассказывать про Феликса.
И действительно, при следующей встрече начал повествовать. Рассказ его растянулся на несколько наших свиданий. Но я, с твоего позволения, не стану отвлекаться на обстановку, в которой они происходили, и изложу в укороченной форме и своими словами.
III. С тринадцатого консульства Августа и до консульства Нервы и Аспрената — или, чтобы тебе было привычнее, с семьсот пятьдесят второго года до семьсот шестидесятого от основания Рима — Вардий жил у нас в Новиодуне и с Пелигном лишь изредка переписывался.
Но Гней Эдий, где только мог, собирал про своего друга сведения.
Он знал, что через год после возврата Тиберия Феликс осиротел: сначала в крайне преклонном возрасте умер отец — ему было под девяносто, и почти сразу за ним умерла мать, которой едва исполнилось шестьдесят. Их с почестями похоронили в одном склепе, причем в траурных шествиях приняли участие многие влиятельные люди, такие как Фабий Максим, супруга его Марция, престарелый Валерий Мессала и многие другие знатные и достойные. Когда скончался отец, соболезнования Феликсу направила сама добродетельная Ливия.
В том же году, еще до кончины родителей, пятнадцатилетнюю падчерицу Феликса, Елену-Руфину, выдали замуж за всадника Суиллия. Этот Суиллий был на хорошем счету у Ливии и вскорости с молодой женой был отправлен квестором в Африку, под достойное руководство и на весьма прибыльных условиях.
Публия, родная дочь Феликса, в год смерти ее деда и бабки от мужа своего получила развод. Но уже через год снова вышла замуж, за уважаемого и состоятельного человека, и еще через год произвела на свет своего второго сына и второго внука для Феликса. Мужа ей подыскала Руфина, Феликсова теперешняя жена и мачеха Публии.
Кого бы ни расспрашивал Вардий, все свидетельствовали, что супруга у Феликса замечательная, что он счастлив в браке, что такому союзу можно лишь позавидовать.
Всё это Вардий узнал, живя в Новиодуне.
А в консульство Нервы и Аспрената, во второй год паннонской войны, Гней Эдий самолично приехал в Рим. С какой стати? почему семь лет скрывался, а теперь отважился? на свой страх и риск отправился? или из надежных источников стало известно, что миновала опасность и на него больше не сердятся? или кто-то из сильных мира пригласил его в Рим и, может быть, даже вызвал по какой-нибудь надобности? — эти вопросы, которые у меня возникали, Вардий не разъяснял; да я их и не задавал своему благодетелю и патрону.
