Паринуш Сание - Книга судьбы
Единственным человеком, которого я знала в тех краях и кому могла доверять, была Парванэ. Я позвонила ей от Мансуре – я опасалась, не прослушивается ли наш домашний телефон. Как только я все объяснила, Парванэ сказала:
– Обязательно вытащи его из страны. Ты себе представить не можешь, как я за него переживала. Любым способом отправь его сюда – и я обещаю заботиться о нем, словно о родном сыне.
Ее отзывчивость и горячее желание помочь смягчили мою тревогу, и я решилась поговорить с Сиамаком. Как-то еще он воспримет этот план? Ширин спала. Я осторожно приоткрыла дверь в комнату мальчиков и вошла к ним. Сиамак лежал на кровати и смотрел в потолок. Масуд сидел за столом, делал уроки. Я села на кровать Масуда и сказала:
– Мне нужно поговорить с вами обоими.
Сиамак подскочил, Масуд резко обернулся ко мне:
– Что случилось?
– Ничего. Я думала о будущем Сиамака: нам пора что-то решать.
– Решать? – насмешливо переспросил Сиамак. – У нас появилось право решать? По-моему, нам остается лишь смириться с тем, что нам укажут.
– Нет, дорогой, это не всегда так. Всю неделю я думала о том, как переправить тебя в Европу.
– Ха! Пустые мечты! – отозвался он. – Где мы возьмем деньги? Ты хоть знаешь, сколько это стоит? По меньшей мере двести тысяч туманов проводнику и еще столько же, чтобы продержаться, пока не получишь статус беженца.
– Какая точность! Браво! – сказала я. – Откуда тебе это известно?
– О, я подробно изучил вопрос. Знаешь, сколько ребят уже уехало из страны?
– Не знаю. И ты мне ничего не говорил почему-то.
– О чем тут говорить? Нам это не карману. К чему тебя зря расстраивать?
– Деньги не проблема, – сказала я. – Если так для тебя будет лучше, деньги мы найдем. Ты только скажи, хочешь ли ты уехать.
– Конечно, хочу!
– И чем ты предполагаешь там заняться?
– Я хочу учиться. Здесь меня не примут в университет. В этой стране у меня нет будущего.
– А ты не будешь скучать без нас? – спросила я.
– Еще как буду, но сколько же я могу сидеть тут и смотреть, как ты то печатаешь, то шьешь?
– Тебе придется покинуть страну нелегально, – предупредила я. – Это очень опасно. Ты готов пойти на риск?
– Не страшнее военной службы и фронта, правда?
Он был прав. В следующем году Сиамак подлежал призыву, а войне конца не было видно.
– Но у меня есть условия: тебе придется дать мне обещание, что ты их все исполнишь. Нерушимое обещание.
– Хорошо. Какие условия? – спросил он.
– Во-первых, обещай мне держаться подальше от всех иранских политических групп и организаций. Ты не присоединишься ни к одной из них, ясно? Во-вторых, ты будешь учиться и получишь самую высокую степень, какую только сможешь, станешь образованным и уважаемым человеком. В-третьих, ты нас не забудешь и, когда начнешь зарабатывать, станешь помогать брату и сестре.
– Могла бы и не брать с меня таких обещаний, – сказал Сиамак. – Именно этого я и сам хочу.
– Так все говорят по молодости, а потом забывают, – вздохнула я.
– Как я могу вас забыть? Вы – моя жизнь. Надеюсь, когда-нибудь я смогу воздать тебе за твою любовь и тяжелую работу. Будь спокойна, я буду хорошо учиться и не полезу в политику. Честно говоря, от всех и всяческих политических фракций меня уже тошнит.
Мы еще долго обсуждали, как Сиамаку выбраться из страны и где взять денег. Он вновь ожил, он и волновался, и был полон надежд, и страшился, и тревожился. Я продала два ковра и немногие остававшиеся у меня золотые украшения, даже свое обручальное кольцо и тонкий браслетик Ширин. Госпожа Парвин одолжила мне сколько могла. И все-таки этого было недостаточно. Господин Заргар, всегда обо мне заботившийся, увидел мое затруднение раньше, чем я осмелилась об этом заговорить, и однажды принес мне пятьдесят тысяч туманов – якобы мне столько причитается.
– Мне вовсе не были должны такой гонорар! – изумилась я.
– Я немного добавил, – признался он.
– Сколько? Я должна знать, сколько я вам должна.
– Немного, – сказал он. – Я сам буду вести учет – вычту из будущих ваших заработков.
Всего через неделю я вручила Мансуре двести пятьдесят тысяч туманов и сообщила, что мы готовы. Она с удивлением поглядела на меня:
– Где ты раздобыла такую сумму? Я отложила для тебя сто тысяч.
– Большое спасибо, но я сама справилась.
– А как насчет денег на первые месяцы в Пакистане? Тоже есть?
– Пока нет, но будут.
– Не надо, – сказала она. – Эти деньги все равно отложены, они уже есть.
– Хорошо, – сказала я, – я тебе их постепенно выплачу.
– Нет, – повторила Мансуре, – это твои деньги, доля твоих детей. Если бы Хамид умер всего неделей позже, половина дома и всего остального имущества досталась бы вам.
– Если бы Хамида не казнили, ваш отец и по сей день был бы жив, – вздохнула я.
“Контакт” с проводником, тощим темнокожим юнцом, носившим традиционный наряд своей провинции, – это особая история. Кличка у него была “госпожа Махин”, и он подходил к телефону, только когда спрашивали “госпожу Махин”. Проводник сказал, что мальчики должны быть готовы по сигналу выехать в Захедан на юго-востоке Ирана. Оттуда он обещал с помощью друзей перевести их через границу в Пакистан и доставить в представительство ООН в Исламабаде. Он-де оденет их в овечьи шкуры, и они перейдут границу, затерявшись в отаре овец.
Боялась я ужасно, но старалась скрыть свой страх от Сиамака. Он жаждал приключений – чем опаснее, тем ему казалось интереснее.
В ту ночь, когда мы получили приказ от проводника, мальчики выехали в Захедан вместе с мужем Мансуре, Бахманом. Прощаясь с Сиамаком, я чувствовала себя так, словно у меня заживо отрезают руку или ногу. Я так и не уверилась в том, что приняла верное решение. Печаль расставания и ужас при мысли об опасности, которой подвергался Сиамак, измучили меня. В ту ночь я не поднималась с молитвенного коврика. Я молилась и плакала, вручая моего сына в руки Господа.
Три дня прошло в неотступной тревоге, пока мы не получили известие, что мальчики перешли границу. Еще через десять дней я смогла поговорить с Сиамаком по телефону. Он добрался до Исламабада. Такой грустный голос, так далеко…
Тревога улеглась, осталась боль разлуки. Масуд тосковал по Сиамаку, а еще больше огорчался, слыша каждую ночь, как я плачу. Мансуре пришлось намного тяжелее, чем нам: она никогда прежде и на день не разлучалась с сыном и теперь была безутешна. Я уговаривала и ее, и себя: “Надо быть сильными! В такие времена, чтобы спасти наших детей, обеспечить им будущее, мы, матери, должны смириться с болью, которую причиняет нам разлука. Мы заплатим эту цену – иначе что ж мы за матери?”
Четыре месяца спустя Парванэ позвонила из Германии и передала трубку Сиамаку. Я вскрикнула от радости. Он добрался. Парванэ обещала присматривать за ним, но сначала он провел несколько месяцев в лагере для беженцев. В отличие от многих, кто попросту томился в ожидании, Сиамак сразу же взялся за немецкий и вскоре поступил в школу, а там и в университет. Он учился на инженера и выполнял все три обещания, которые я с него взяла. На каникулы Парванэ приглашала его к себе и неукоснительно сообщала мне об успехах моего студента. Я была счастлива, я гордилась им. Треть материнских обязанностей я тем самым уже выполнила. Я с воодушевлением накинулась на работу и постепенно выплатила долги.
Масуд взял на себя заботу обо мне и нашей семье. Он все еще учился в школе, но уже стал главой семьи, и его любовь окутывала меня со всех сторон. Ширин, озорная, веселая, нежно лепечущая, была живой радостью нашего дома. Так я обрела покой, пусть и временный: отовсюду нас окружали беды, тревоги, и война с Ираком, война на уничтожение, не кончалась.
В эту пору, когда я вновь научилась улыбаться, господин Заргар сделал мне предложение: мрачным тоном, упершись взглядом в поверхность журнального столика. Хотя мне было известно, что его француженка-жена несколько лет тому назад уехала вместе с дочерью из страны, я не знала, что они развелись. Человек он был умный, образованный, во всех отношениях подходящая мне пара. Выйди я за него замуж, я бы избавилась от одиночества и тревог, от материальных проблем. И не скажу, чтобы я была вовсе к нему равнодушна: он мне нравился, я восхищалась им как прекрасным человеком, дорогим мне другом и помощником. Я могла бы вверить ему свое сердце. И он бы, наверное, дал мне ту любовь, то внимание, которым всегда обделял меня Хамид.
После смерти Хамида господин Заргар был уже третьим моим “женихом”. Первым двум я отказала сразу, не раздумывая. Но на этот раз я не была так уверена. И с точки зрения чувств, и с точки зрения здравого смысла было бы правильно выйти за него. Однако я уже какое-то время замечала, как внимательно Масуд наблюдает за мной и какой он стал беспокойный, что-то его глодало. Однажды он вдруг резко сказал: – Мама, нам ведь никто не нужен, правда? Что бы тебе ни понадобилось, скажи мне, и я это сделаю. А господину Заргару передай, чтобы заходил к нам пореже: мне он неприятен.
