Наследство опального генерала - Лев Альтмарк
– На шестнадцатый…
– Интересно, – оживилась старуха, – я всех жильцов на этом этаже знаю. Вы к кому? Наверное, к…
– Какая вам разница?! – неожиданно разозлился я. – Что вы ко мне пристали? Не с кем больше поговорить?
Вероятно, старуха не ожидала такой бурной реакции и на мгновенье замолчала, потом обиженно заявила:
– Какой грубый и неотёсанный мужлан! Обидела я его, видите ли!
Я отвернулся от неё и уставился на мелькающие на дисплее цифры этажей. Но старуха от меня отвязываться, видно, не собиралась. Наоборот, она придвинулась ко мне ближе.
– Я вас видела в нашем подъезде уже не раз и прекрасно знаю, на какой этаж вам надо. – От негодования она даже стиснула свою болонку, и та жалобно пискнула. – И знаю, к кому вы идёте! Никакой это не шестнадцатый этаж…
Дальше всё происходило уже помимо моего желания. Резко развернувшись, я быстро накинул капроновый шнур, который так и не выпускал всё это время из рук, ей на шею и затянул. Она почти не сопротивлялась, потому что не выпускала из рук собачку, лишь удивлённо и как-то растерянно смотрела на меня, пока глаза её не стали закатываться. Потом неловко сползла на пол, и лишь тогда истошно лающая болонка соскочила с её рук и забилась в угол кабины.
Не спуская с неё взгляда, я дождался, пока лифт, наконец, остановился на шестнадцатом этаже, потом сразу же нажал кнопку первого этажа, и лифт начал спускаться.
Уже выйдя на улицу, я перевёл дыхание и осмотрелся по сторонам. Никто меня здесь так и не видел. И лишь отойдя от дома на приличное расстояние, я вдруг подумал, что забыл положить на тело старухи кусок шнура с пятью узелками. Хорошо, хоть не оставил в лифте шнур, которым душил…
Боль в висках, как это случалось всегда после совершённой акции, пока не прекращалась. С трудом ориентируясь, я шёл куда-то наугад. Присаживался на скамейки под фонарями, но мне не сиделось, и я подхватывался и шёл дальше. В ночном ларьке у дороги мне неожиданно захотелось купить водки и напиться. Потом я вспомнил, что денег с собой не взял, поэтому отправился дальше. Кредитная же карточка… Нет, мне больше не хотелось повторения ночной аптеки.
До своей берлоги я добрался уже еле волоча ноги. Голова раскалывалась от нестерпимой боли, а в глазах проносились какие-то разноцветные мигающие круги.
Упав на свою лежанку, я неожиданно разрыдался, как когда-то в розовом детстве, когда мать незаслуженно наказывала меня, а ответить ей тем же я не мог. Но вместе с этими горькими слезами стала сразу исчезать головная боль. Чем больше я плакал, тем легче мне становилось.
Я даже не заметил, как заснул глубоким спокойным сном, и впервые за долгое-долгое время мне ничего не снилось, и было во сне легко и спокойно…
10. Полицейский Мартин:
Никак не могу привыкнуть к жизни в этой стране! И хоть я живу в ней уже больше тридцати лет, получил образование, отслужил в армейском спецназе, женился и завёл троих детей, всё равно мне кажется, что что-то очень важное всё время ускользает от меня. Тем, кто здесь родился, легче. Они тут свои по праву рождения, а мы всегда останемся приезжими, сколько бы лет тут ни прожили и какие бы испытания вместе со всеми ни прошли. Всё время нам нужно здесь что-то доказывать. И хоть меня привезли сюда в трёхлетнем возрасте, всё равно я навсегда останусь аргентинцем, мой друг Фаркаш – венгром, хотя у него лишь отец из Венгрии, а мать, которая его воспитывала, вообще из Советского Союза. Лейтенант Винтерман и наш Алекс – те тоже «русские», хотя по-настоящему из России лишь Алекс. Винтерман – тот, как и я, был привезён сюда из Молдавии в юном возрасте. Лишь наша красавица и всеобщая любимица Ронит – настоящая сабра. Так здесь называют родившихся в Израиле.
Наверное, и в самом деле есть в чём-то различие между уроженцами страны и нами, приехавшими, сколько бы лет ни прошло со времени приезда. Может быть, проблема состоит в том, что мы, сами того не желая, постоянно сравниваем себя с местными, ищем различия вместо того, чтобы искать схожесть, но так до конца и не обретаем той раскованности и свободы, которая в них заложена изначально. Нас даже коробит поначалу, что мы, приехавшие издалека, обязаны безоговорочно принимать новые для нас правила игры, а в чём-то себя и переламывать. С чем это связано, не знаю, но не раз замечал это по своим соотечественникам латиноамериканцам, бывшим советским людям и даже заносчивым и поглядывающим на всех свысока европейцам и американцам. Однако всех рано или поздно перемалывают грубые израильские жернова, но не до однородной инертной массы, а до состояния мелко нарубленного средиземноморского салата… Да простят меня за такие кулинарные сравнения мои собратья-репатрианты!
Сегодняшнее утро, как всегда, началось с традиционного скандала в кабинете нашего шефа капитана Дрора. Даже если за прошедшую ночь осточертевший всем серийный маньяк и не преподнёс нам новой жертвы, то всё равно Дрор требовал отчётов в расследовании, а так как дело с мёртвой точки никак не сдвигалось, то и заканчивалось утреннее совещание непременно скандалами, криками и угрозами. Но сегодня, к сожалению, повод был самый что ни на есть печальный – очередная жертва: пожилая женщина задушена в лифте многоэтажного дома в престижном квартале.
Правда, на сей раз маньяк не оставил своей визитной карточки – обрезка шнура с завязанными узелками, но сомнений в том, что это его рук дело, не было. Потому и собрались мы не в девять часов утра, как обычно, а только после того, как вернулись всем отделом с места преступления.
На сегодняшнем совещании сидело лишь четверо, если не считать самого хозяина кабинета: лейтенант Винтерман, Ронит, Алекс и я.
– Почему опять нет Фаркаша? – сразу взвился Дрор. – Где твои подчинённые, Феликс? Что у тебя за бардак с дисциплиной?!
Винтерман виновато пожал плечами, но так ничего и не ответил. Мало того, что это уже седьмое убийство, которое висит на убойном отделе и за которое спрашивают с него, будто он его совершал, так ещё этот Фаркаш создаёт проблемы, будь он неладен! То ли загулял со своей пассией, то ли ещё что-нибудь. Вон как у него вчера загорелись глаза, когда капитан Дрор напомнил о ней на совещании… Появится в отделе – непременно что-нибудь наплетёт, а перед начальством стоять по
