Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
— Как же? Что не получится?
— Я больше не геолог.
— Ну что вы, Георгий Николаевич! Алмазы сейчас — главное направление! Вы же читали о них всю неделю.
— Читал, — Горчаков задумался, машинально достал пачку «Беломора».
— Курите здесь, Георгий Николаевич, — разрешил Головнин.
— Да ничего... Нет, Игорь Сергеевич, максимум, что я мог бы, — кашу варить на отряд. Вычеркните меня.
— Георгий Николаевич, вы зачем такое говорите? — Головнин как будто не верил словам Горчакова. — Вы геолог с мировым именем! Вас постоянно цитируют в мировой геологической науке. Благодаря этому удалось вас вызвать, у вас же запрет на геологию, через Москву все решалось. Это очень непросто было!
— Я вам благодарен, но тот, кого цитируют... его уже нет.
Головнин озадаченно взъерошил волосы и открыл было рот, но Горчаков перебил:
— Не тратьте времени, партия и правительство решили, чтобы я перестал быть геологом, так и вышло, я теперь хорошо валю лес, могу быть помощником пекаря или работать в прожарке[77], а могу возить воду в бочке...
— Вы обижены?
— Обидно бывает первое время, пока ты еще ничего не понял...
— А мне, признаться, досадно, я много труда положил, чтобы вас вытащить.
— Понимаю, но, сказать правду, я сейчас только и думаю, как вернуться в прежний лагерь. Очень опасаюсь, что не получится, вы не знаете, что такое этап...
По лицу Головнина было видно, что он не понимает, о чем говорит доктор геолого-минералогических наук Горчаков:
— Поваром, я, конечно, не смогу вас оставить, вы в особом отделе на спецконтроле...
Горчаков понимающе кивнул.
— Алмазная тема очень выигрышная, — Головнин нагнулся через стол и заговорил тихо: — Если бы удалось в ней продвинуться, вас могли бы освободить...
— У меня четвертак, Игорь Сергеевич, третья судимость, я клейменый, как последний рецидивист. Мне положено здесь сдохнуть.
— А зачеты? Есть и такая возможность.
Горчаков встал, не реагируя на последнюю реплику начальника.
— Поставьте начальником партии Игнатьева, он, кажется, на правильном пути. Искать надо не алмазы, а пиропы. И возможно, именно в разломах с метаморфическими породами. Это все есть в материалах.
— Ну конечно, и что вы об этом думаете? — схватился Головнин. — Вот, у меня на эту тему...
— С Игнатьевым поговорите... — перебил Горчаков.
— Но он химик, а нужны точные поисковые работы небольшими силами. Тут ваша интуиция нужна. Игнатьев тоже так считает.
Горчаков покачал головой, извинился и вышел из кабинета.
Когда вечером вернулись в зону, в их бараке все было перевернуто вверх дном. Книги сброшены с полок в центр избы. У старичка-дневального на лбу была большая шишка, а нижняя губа разбита.
— Чего искали, и не знаю, пришли вертухаи с лейтенантом и давай. Попки по всем щелям шерстят, а он за столом покуривает.
Мужики разбирали сваленные в кучу книги и вещи.
— Это бывает, — объяснял негромко Иван. — Чтоб жизнь медом не казалась. Ничего они не искали.
Ночью Георгий Николаевич ворочался и думал о предстоящем этапе. Он попадал в руки случая, и его судьбу мог решить любой, от майора Цымбалюка до простого фельдшера в пересыльном лагере. Говорить с Головниным было бессмысленно, он ничего не решал и мог все испортить — в оперотделе, узнав о желании з/к вернуться на прежнее место, скорее всего сделали бы наоборот. Горчаков полагался только на опыт, на лагерную хитрожопость. Это у него было.
Игнатьев тоже не спал, подошел, призывно постучал пальцем по пачке папирос. Они оделись и вышли. Закурили. На улице было непривычно тихо.
— Я не стал говорить, но здесь Ясулович в ноябре был. Так же, как и тебя вот, привозили. Ему шесть лет еще сидеть, в Карелии где-то работал, в лагере для слабосильных. Худой, руки трясутся, взгляд ненормальный, и все время ест...
Горчаков понимающе кивнул.
— А помнишь, какой математик был! Всего Пушкина, всего Лермонтова наизусть... нет теперь человека, что-то с нервами, боится всего. То лебезит, то в ярость впадает и начинает требовать истерично. Когда его увезли, полная тумбочка сухарей была... и под матрасом. Головнин на вас с Ясуловичем очень рассчитывал, а ни с ним, ни с тобой не получилось. Он тебя не понимает... да и я, признаться, тоже. Тебя ведь интересуют алмазы, я же вижу!
— Искать в базальтах нет смысла... — Горчаков затянулся папиросой и покачал головой. — Нет, Ваня, без меня!
— А если найдем?!
— Не дадут, Ваня, здесь нужен новый подход, а ваши марксистско-ленинские начальники чего-то боятся. — Горчаков помолчал сосредоточенно. — Очень многие, это и по публикациям видно, понимают, что траппы для поисков бесперспективны, но молчат и даже поддакивают. Ни одной публикации против.
— А Моор?
— Генрих впрямую в этом не участвует. Его работы для умных, и эти умные их знают и молчат. И даже отправляют поисковые партии туда, где точно знают, что ничего нет.
— Гера, тебе же все это интересно!
— Конечно, Ваня, как нет?! Пару дней назад я почти готов был согласиться. Заволновался, как студент.
— Ну?!
— Нету больше геологии, Ваня. Столько труда уходит впустую, все рабы, начиная с министра. В наше время, даже в страшные тридцать восьмой и тридцать девятый, в голову никому не пришло бы так бессовестно врать!
— Это неважно, в поле можно работать. Там мы сами по себе...
Горчаков, не обращая внимания, продолжал хмуро:
— Я смотрел геосъемку, которую делало ваше Управление... Там же туфты полно! И Головнин об этом знает, под этой туфтой его подписи стоят.
— А как по-другому? С него план спрашивают, — заступился Игнатьев, — а людей мало.
— Вот и я об этом, — продолжил Горчаков все так же мрачно. — Министерство геологии — подразделение МВД! Главный геолог страны — Лаврентий Палыч Берия! Не буду я на них работать, Ваня! Им и алмазы нужны, чтобы пушек побольше наделать и всю землю опутать колючей проволокой! Без меня, Ваня!
Замолчали. Затягивались хмуро куревом.
— Чем же ты живешь, Гера?
— Можно было бы поработать, Ваня... конечно, можно! — Георгий Николаевич вздохнул с досадой и выбросил окурок. — Но лучше я у себя в лазарете... просто помогу больному человеку. У меня один батюшка лежал, говорит, болезнь поворачивает человека лицом к Богу. Так что я с хорошими людьми общаюсь, без туфты обходимся...
—
