Защитник - Конн Иггульден
За Периклом, пользуясь случаем, потянулись гребцы. На суше они тоже превратились в ликующую толпу. Они же запели марш Афины, подхваченный тысячей голосов, в которых едва угадывалась подлинная мелодия. Команды триер слились в огромную толпу, и на берегу попросту никого не осталось. Экипажи других кораблей всячески выражали недовольство, поскольку им было не причалить.
Шагая во главе этого нарастающего хаоса, Ксантипп оставался темным сердцем процессии. Безмолвный и грозный, он тем не менее был центром внимания афинян, вызывая восторг у всех, кто его видел. Много лет назад вернувшийся на родину раненый Мильтиад не мог ходить. Ксантипп пришел худым и подтянутым и не нуждался в помощи.
Путь в его родовое поместье пролегал к северо-западу от города. Пройти туда было легче всего через агору, но это означало бы, что он, как в праздничный день, приведет в центр растущие с каждым мгновением толпы. Энтузиазм расплескивался во все стороны, давление нарастало, люди смелели, и Периклу становилось все труднее тащить снаряжение брата. Надеть доспехи и идти в них, наверное, было бы легче. Он поискал глазами Арифрона, чтобы сказать ему… и отчаяние сжало сердце.
Он до сих пор не мог привыкнуть к тому, что его брат, умный, серьезный, внимательный брат, который так много знал, ушел навсегда. Отец отказался хоронить сына на персидской земле, где могилу могли разграбить. Арифрона зашили в парусину и временно похоронили на острове Икария, чтобы вернуться за ним потом.
Перикл поправил мешок на плече. Он вспотел от жары, протискиваясь сквозь теснящую со всех сторон толпу. Когда Эпикл спросил, не нужна ли помощь, он молча покачал головой – и старый отцовский друг понял.
Добравшись до агоры, Перикл увидел, что сердце города восстанавливается. Здание совета снова поднималось в строительных лесах. Холм Пникс остался, конечно, таким же, каким и был. Чисто вымытые ступени белели в лучах послеполуденного солнца. Над всем этим возвышался Акрополь. Фундамент расчистили, но сам храм еще предстояло возвести. В конце концов, это были Афины. Даже персидская армия не смогла надолго заковать этот город в цепи.
Перикл огляделся, и слезы сами собой навернулись на глаза. Сколько цветов! Сколько людей! Все кричали и обнимали вернувшихся моряков и гоплитов. Все больше и больше горожан стекалось на агору со всех сторон, но его отец не останавливался, а шел вперед, полный решимости побыстрее пересечь площадь. Периклу пришлось приложить немало усилий, чтобы не отстать. Его не узнавали и пропустили легко. Удивительно, но Ксантипп и Эпикл обошли толпу по внешнему кругу, и пока ликующие афиняне искали и не находили героев, те уже удалялись от площади. Ксантипп, с суровым выражением лица, решительно шагал впереди.
Следуя за ним, Перикл и Эпикл вместе прошли там, где стояли когда-то священные Триасские ворота. Огромный участок уже был расчищен для какого-то большого нового строительства. Перикл ощутил прилив волнения. Они не просто восстановят Афины в прежнем виде, но сделают их еще величественнее. Воображение рождало видения широких улиц и внутренних двориков, огромных ворот, памятников и устремленных ввысь храмов, отражающих славу богини.
За воротами простирались руины древних гробниц. Персы уничтожили все, разбив молотками надгробия. Перикл сначала подумал, что они сделали это, чтобы ограбить захоронения и поживиться трофеями – возможно, оружием и доспехами афинян. Но, проходя через поле разбитых могильных камней, он заметил, что на дороге валялись куски с вырезанными на них именами. Во всем проглядывала злоба, желание причинить боль тем, чьи любимые нашли здесь покой. В одном месте тела оборачивали заново полотном и перезахоранивали. С десяток мужчин засыпали огромную яму. Кто-то отдал приказ сделать то, что не могли сделать сами родственники. Перикл подумал о Кимоне – как больно, наверное, было ему узнать, что и останки его отца где-то там, среди костей и обломков.
Через несколько месяцев или через год Арифрона заберут с места его временного захоронения и вернут в семейную усыпальницу – когда ее тоже восстановят. От этой мысли Перикл почувствовал холодок, но их мать захочет, чтобы было место, куда можно прийти оплакать сына.
За городом дорога была тихой и пустынной. Ксантипп по-прежнему шел так, будто с ним никого не было, не оглядываясь. Перикл с трудом поспевал за ним и уже дважды протестовал, когда Эпикл протягивал руку, чтобы взять мешок с доспехами. Настроение менялось, и он все больше мрачнел. Они приближались к поместью.
Когда они уходили, оно было сожжено и разграблено. Издевательски хохоча, варвары крушили все ценное и красивое. Перикл не был уверен, что сможет снова жить здесь, но когда они подошли, впереди замаячил новый дом, низкий и широкий, с красной черепичной крышей и деревянными столбами. Выглядел он немного меньше, чем тот, что сохранился в памяти Перикла.
Стена еще не была закончена, и Ксантипп просто перешагнул границу своего дома. Кто-то из рабов криком предупредил других, и весь дом поднялся посмотреть на незваного гостя. Перикл почувствовал, как наполняются слезами глаза, – из глубины дома появились Маний и с ним вооруженные мечами и дубинками домашние рабы. Чья-то бледная фигура мелькнула в галерее, и оттуда вышла его мать.
Агариста шла медленно, со спокойным лицом, но потом шаг ее ускорился и она уже почти бежала, как будто не могла остановиться. Ксантипп стоял и ждал, а когда она подошла ближе, поднял голову. Перикл хотел крикнуть отцу, чтобы он обнял ее. Но муж и жена молча смотрели друг на друга. Не говоря ни слова, Агариста сильно ударила его по лицу. Ксантипп мог бы перехватить ее руку, но даже не попытался это сделать. Она ударила еще раз… и еще… Ксантипп не отвечал. Перикл плакал, не зная, что делать. Неизвестно, как долго это продолжалось бы, если бы Эпикл не шагнул вперед и не схватил женщину за руку.
– Прости, Агариста, – сказал он. – Арифрон умер храбро и достойно.
Не сводя глаз с Ксантиппа, она вырвала руку, и ее лицо исказилось, но скорее от слез, чем от ярости. Так ничего и не сказав, она повернулась и пошла обратно в дом.
Ксантипп поднес руку к щеке – лицо распухло. Он мрачно кивнул. Перикл воспользовался моментом, чтобы положить мешок с доспехами, которые за длинную дорогу от побережья натерли ему плечо. Все это, как он предполагал,
