Борис Солоневич - Заговор красного бонапарта
Тухачевский замолк. Его решительные слова не удивили сидевших в автомобиле. Все это были люди с ясными головами, смелыми сердцами и кипучей энергией. Они вместе с Тухачевским много лет отвоевывали от вмешательства партии и ГПУ самобытное существование армии и теперь чувствовали, как после разгрома верхов партии, Коминтерна и НКВД все ближе приближается момент, когда чекистская хватка попытается сжать и независимость армии, отвоеванную с таким трудом. В стране диктатуры одного человека все должно было склониться перед ним. Армия должна была быть только послушным оружием в руках Сталина и Ежова. А между тем, армия вела себя, как гордый, независимый и мощный защитник страны, требуя себе свободы развития и пресекая попытки вмешательства в ее внутреннюю жизнь. Конечно, так дальше, с точки зрения Сталина и Ежова, продолжаться не могло. Молодые командармы знали, что поднятый маршалом вопрос никак не является абстрактным, а касается и их голов. Если за последние годы полетели головы старых революционеров с мировыми именами, то что уж говорить про них, гордое молодое поколение новой России?..
Вопрос, поставленный Тухачевским, был тяжелый и больной. Таким людям, как молодые командармы, полным инициативы и решительности, трудно было пассивно ждать опасности и удара. Да и их военная сметка подсказывала, что выгоднее ударить самим, не ожидая, пока липкая от крови рука Ежова сожмет их горло. В поддержке своих командиров и солдат они были уверены. Свою силу все они сознавали… Но можно и нужно ли ее уже применить? Пробил ли этот час?..
Все эти молодые командармы были, в той или иной мере, созидателями советской власти и Красной армии. Именно эта власть вывела их на высоту командования войсками. Именно ей они отдали свои силы и знания, чтобы подготовить армию, как можно лучше, к неизбежным боям с внешним врагом… Да, конечно, готовящийся удар Сталина-Ежова несомненно ослабит силу армии. Но не ослабят ли ее еще больше неизбежные волнения, связанные со встречным контрударом? Вопрос был сложен и тягостен. Эти люди — гордые, независимые, уверенные в себе и своих силах — не могли сразу найти нужного выхода. И ждать и ударить было равно опасно и для них, и для самой армии…
Сидевшие в машине долго молчали. Теплый весенний ветерок мягко влетал в раскрытые окна. Утренний, веселый птичий гомон наполнял зазеленевшую рощицу. Но никто не замечал этого. Мысли каждого были напряжены до крайности. Что делать?
Якир первый прервал молчание.
— Ну, что ж, товарищи, была не была! На мой взгляд, нужно немедленно начать подготовку к отпору. И отпору серьезному. Нужно хорошенько посовещаться с толковым и верным комсоставом, принять кое-какие мобилизационные меры, чтобы молча сказать Ежову: «лапы прочь от армии!..»
— Ежову? — тихо заметил Корк. — Но ведь за ним стоят Сталин и политбюро… Им-то ведь так не скажешь!.. Это уже похоже на прямой бунт, на подготовку восстания. Второй Кронштадт!
— И кроме того, не нужно забывать, — так же тихо добавил Уборевич, — что если наше сопротивление выльется в форму волнений или, не дай Бог, даже восстания, — враги наши не дремлют… Не знаю, как кто, но Польша, перед которой стоит моя армия, с радостью вцепится в нашу страну, чтобы оторвать от нее еще клок. Ведь доказать, что Смоленск и Киев — старинные польские города, при известной ловкости, не так уж и трудно.
— Да, все это верно, — согласился порывистый Якир. — То же можно сказать и о Германии: там тоже насчет Украины не прочь… Хотя бы и без «исторических прав»
Якир, посланный в 1926 году в Берлин, окончил там германскую военную академию и говорил поэтому, как авторитет. Да и без его слов всем командармам было ясно, что если развернется сопротивление армии, неизбежно вспыхнут восстания по всей стране, — слишком уже велико напряжение внутренних сил народа. Не зря ведь многие миллионы «строптивых» находятся за проволокой концлагерей. Сопротивление армии Ежову и Сталину обозначало внутренний переворот и тем самым неизбежное временное ослабление оборонительной силы армии. А сбоку стояли два страшных, старых врага — Польша и Германия. Как быть?
Все, в конце концов, повернули головы к Тухачевскому. А в душе у того шла тяжелая борьба. Еще недавно, может быть, год тому назад он не поколебался бы дать сигнал к восстанию и внутреннему перевороту, но теперь, согретый новыми токами любви к России, медлил перед принятием решения. Его красивое лицо было сумрачным и сосредоточенным. Темные крылатые брови сдвинулись и спрятали острые глаза.
Несколько минут все молчали.
— Я думаю, — тихо, но твердо сказал, наконец, Корк, — что кремлевский или, так сказать, дворцовый переворот был бы не только самым простым выходом, но и самым легким и безболезненным. С составом моей академии, поддержанный Михаилом Николаевичем, я охотно рискнул бы на удар.
Эти слова Корка были уже прямой «контрреволюцией», призывом к восстанию, к перевороту. Вместо весеннего ветерка и пения птиц, словно звуки канонады и острый запах порохового дыма и крови ворвались сквозь окна автомобиля внутрь. Чуть заметная дрожь прошла по телам сильных людей. Несколько секунд длилось молчание. Уборевич прервал его своим, тихим, всегда спокойным голосом.
— Это не так просто… В советских условиях только дворцовый переворот невозможен. Он не может не затронуть всей страны, всей армии, всей партии. Это будет надолго и кроваво. Слишком много внутренних противоречий в стране и слишком много рассыпано везде пороха… Например, концлагери. Ведь миллионы людей вырвутся оттуда с бешеной ненавистью. А колхозы? А сопротивление чекистов? Нет, ВСЯ страна станет на дыбы!
— Э, — беззаботно махнул рукой Якир. — Вечно ты осложняешь, Иероним. А по-моему, как говорил какой-то герой Сенкевича — «сперва руби, а потом увидишь, кого там зарубил»… Без риска ничего не делается.
— Да, личного риска, мы никогда не боялись — тихо, как будто говоря с самим собой, возразил Тухачевский. — Но рисковать судьбой всей страны?..
Опять молчание на несколько секунд воцарилось в четырехколесном генеральном штабе, решавшем судьбу России… Смутный повернул от руля свое лицо, сжатое мучительной гримасой раздумья:
— Уборевич прав, — тихо произнес он. — Еще Клаузевиц сказал: «Россию можно победить, только разъединив правительство и страну.» Теперь пока, — хотя бы формально, — мы едины: партия, правительство, армия… Но если все это хотя бы временно расползется, — какая легкая добыча для соседей! Иначе говоря, впереди гражданская война, нападение на Россию и долгие годы крови и страданий…
— Да, это уж что и говорить, — угрюмо проворчал мрачный Корк.
— Н-н-да, — вырвалось у Якира и он молча стал набивать табаком маленькую карманную трубку.
Все опять, как по уговору, взглянули на Тухачевского. А в душе у него разгорался какой-то светлый огонек жертвенности. Разве можно было из-за своей личной карьеры, из-за личной безопасности бросить страну в пропасть новой гражданской войны? Разве можно быть уверенным, что даже дворцовый переворот пройдет безболезненно? А если Россия закачается от удара? А если в этот именно момент ее толкнут злые, остро отточенные вражеские штыки? Не будет ли смертельно ранена страна, еще не вполне окрепшая и только что ставшая на ноги?.. Опять — который раз в истории! — судьба России реально зависела от его решения. «Не нам, не нам, а Имени Твоему», — вспомнились ему слова на медали, выбитой в честь героической защиты Севастополя… Люди проходят и уходят, а Родина остается…
Сияющее любовью к Родине лицо далекой Тани вдруг встало перед ним. Она, эта милая девушка, так верила в то, что он будет бороться ЗА РОССИЮ… Внезапно вспомнились ему суровые слова Суворова: «Победи сперва сам себя и тогда станешь непобедимым»
Маршал поднял голову. Его глаза лихорадочно блестели.
— Нет, товарищи, — тихо и решительно сказал, наконец, он. — Мы не можем, не имеем права уже теперь пойти революционным путем. Этот страшный риск не для нас; мы, слава Богу, привыкли к риску своей жизнью, а риск для страны… Ее защита лежит на нас. Мы — стена против ее врагов. Если мы подорвем эту стену, если теперь сделаем в ней брешь — физическую и моральную — чем помянет нас потом Россия, если в эту брешь ворвутся беспощадные враги, которые всегда ненавидели Россию и боялись ее?.. Другое дело, когда мы войдем в неизбежную войну. Тогда мы можем сделать переворот ДЛЯ БЛАГА защиты Родины… Когда реальная власть будет в наших военных руках, — тогда, друзья, мы посмотрим! Пока нас еще не вынудили к ответному удару. Будем бороться ПОКА легальными путями. До войны осталось не больше двух-трех лет. Надо выдержать, перетерпеть, нужно сжать зубы, начать «заговор молчания», притворяться покорными и все силы направить на подготовку армии к борьбе и с внешним, и с внутренним врагом. Вы понимаете, что это означает?.. А там, потом — мы еще увидим, товарищи! «Побеждает самый настойчивый», — сказал Наполеон. Будет трудно, но мы посмотрим еще… Теперь мы входим в заговор ЗА РОССИЮ!..
