Михаил Голденков - Северный пламень
Уставший, раздавленный и морально сломленный Микола Кмитич вернулся в Оршу в начале зимы 1708 года. Его глазам Орша открылась побитым и обшарпанным городом. Как и встречавшиеся по дороге вески, где ранее, до войны, не раз бывал Микола. Особенно расстроила оршанского князя веска Чаремуши, точнее то, что от нее осталось. В этой веске Кмитич не увидел ни одной целой хаты, только в нескольких местах вместо домов развалины. Людей там больше не было.
Малолюдно было и на заснеженных улицах самой Орши. Бросились в глаза два совершенно разрушенных дома, в которых, похоже, никто не жил…
Несмотря на разбитость, Микола живо взялся за работу по восстановлению родного города. Даже Каляды и Новый год прошли у него, не запоминаясь, даже на Пасху он не выпил вина, боясь, что сорвется, выбьется из ритма… Окончательно срубило князя письмо от Авроры. Он был нескрываемо удивлен, когда прочитал, от кого пришел лист. Само письмо было зашифровано. Конечно, Микола тут же вспомнил тот самый шифр, который придумала в свое время Аврора и на котором они так часто переписывались, будучи влюбленными. Кмитич тут же сел за стол и принялся за расшифровку текста:
«Милый Ник! Третий раз посылаю тебе письмо. Может, хотя бы это дойдет. Если война продолжается в Украине, значит ты либо не передал письмо Карлу, либо он его проигнорировал. Я была в Могилеве по поручению сестры Карла. Она прознала, что на ее брата готовится покушение. В Стокгольме все устали от войны, которую Карл уже восемь лет ведет за границей, разоряя финансово Швецию и физически ее прибалтийские владения. Хедвига София точно знает, что есть во дворце люди, готовящие заговор с целью отравить Карла и посадить на трон ее, тем более что страной Карл уже давно не управляет, занимаясь лишь войной. Хедвига не желает становиться королевой такой ужасной ценой. Она уполномочила меня уговорить Карла не продолжать поход и вернуться в Швецию, рассказав о заговоре. Карл меня внимательно выслушал, но по поводу отравления лишь улыбнулся, сказав, что умрет от пули. Тем не менее Карл поблагодарил меня за информацию. На критику королевы Хедвиги, переданную через меня устно, он отреагировал также на удивление спокойно. Хедвига просила меня, если после разговора со мной Карл не послушается и пойдет-таки на воссоединение с Мазепой, передать ему письмо с именем предполагаемого заговорщика. Сестра Карла сомневалась насчет этого человека, но все равно просила использовать его как последний козырь, чтобы удержать Карла от дальнейшей войны. «Если он послушает меня и повернет, то сожги письмо», — приказала мне Хедвига. Я бы и сама передала это тайное письмо с именем заговорщика Карлу, но он приказал мне срочно покинуть Могилев. Тогда я и упросила тебя сделать это. Ныне с Карлом нет никаких контактов. Я не имею ни малейшего понятия, где ты находишься сам, но если ты прочтешь это письмо, то помоги связаться с королем. Он в опасности. Если до выхода Карла из Могилева заговорщики ждали, то теперь будут действовать».
Кмитич, прочитав текст до конца, обессиленно откинулся на спинку стула… Письмо было написано еще до того, как до Швеции докатилась весть о поражении Карла под Полтавой и его бегстве в Молдавию. Передал ли Левенгаупт то секретное письмо Карлу? Даже если и так, то навряд ли упрямый король стал бы слушать то, что пишет ему сестра. Женщины… Он их не слушал, для него они были пустым местом, особенно в делах государственных и военных. Заговор? Он бы лишь рассмеялся над этим. И что теперь мог поделать он, Микола Кмитич? Где искать Карла? И разве можно исправить хоть что-то в сломанной карете, несущейся вниз по крутому склону горы?
Ноги стали ватными. Кмитич тяжело встал, упираясь в подлокотники заскрипевшего стула, шатаясь, подошел к полке и взял бутылку горелки. Хотелось выпить, скорее даже напиться и все забыть…
* * *Грустно пощипывая рыжеватый ус, несвижский князь смотрел из окон своей квадратной, словно короб, кареты на полупустые улочки некогда веселого местечка… Громыхая колесами по булыжникам мостовой Орши, карета проехала мимо костела в стиле барокко со скромной капеллой Девы Марии. Красный кирпич костела с одной стороны был испещрен следами пуль… Прямоугольный мини-дворец Кмитичей, перестроенный дедом Миколы более семидесяти лет назад, с красивой лепниной над окнами, с фасадами, завершающимися ступенчатыми и треугольными фронтонами, ныне также выглядел каким-то заброшенным, неуютным. С открытой галереей, выходящей к затянутому туманом грустному парку с видом на православную церковь, стоял фамильный дом Кмитичей большим неухоженным серым квадратом с обвалившейся штукатуркой на углах… Возможно, унылость будынку придавал и серый холодный декабрьский день 1709 года, лишенный снега, но лишь клочками засыпавший низины белой снежной мукой…
Карета въехала во внутренний двор. Ворота были не заперты… Кароль вышел, поднялся по ступенькам, постучал кольцом в кованную дверь и стал ждать, нервно поправляя на голове меховую шапку с пером… Дверь тяжело скрипнула, загромыхала и приоткрылась, в просвете появилось дуло мушкета, а затем и знакомая физиономия старого доброго Кастуся. Он еще в окно увидел обтянутую черной кожей карету с радзивилловским гербом на дверях. Мушкет прихватил, лишь чтобы показать Радзивиллу: не мед нынче жизнь в Орше…
— A-а! Пан Кароль Станислав! — растянулось в улыбке чисто выбритое лицо всегда аккуратного слуги Миколы Кмитича. — Какая радость! Проходите! Witamy, drodzy goście[24]! Только пана Миколы нет. Вы уж извините за зброю, — он звякнул дулом мушкета, — неспокойно нынче, неспокойно. Война ушла, слава Богу, а гром ее все еще раздается в наших краях…
— Нет Миколы? — сдвинулись брови Кароля. — А где он?
— Уехал. Наверное, к матери в Россиены. Но не сказал. Сказал, что едет надолго, и уехал, — махнул рукой Кастусь. — Да вы проходите, чего в дверях стоять-то. Распрягайте коней!
— Нет, дзякуй, — выставил вперед ладонь в черной перчатке Кароль, — ты уж извини, Кастусь, но я дальше поеду.
— А чего так?
— Тоже дела. Раз Миколы нет… Странно. Я думал, он… — Кароль махнул рукой и, повернувшись, зашагал обратно к карете, сердито стуча каблуками. Ветер трепал мех на его собольей шапке…
— И даже кофе не попьете с дороги? Куда же вы? Матка Боска! — выскочил за двери Кастусь, волоча за ремень мушкет…
Но Кароль даже не удосужил его ответом. Лишь махнул на прощание перчаткой в забрызганное окно кареты… Несвижский князь догадался: Кмитич не хочет его видеть. А может, и вправду уехал?
Сам хозяин дома, пан Микола Кмитич, в это время украдкой наблюдал через окно, как исчезает в карете с радзивилловским гербом на боку фигура Кароля в длинном черном плаще-корзне. Микола сокрушенно покачал длинной темной копной непричесанных волос.
— Уехал… Ну и ладно, — произнес он слегка осипшим голосом… Убедившись, что карета выехала со двора, Микола, шатаясь, прошел к креслу у камина, плюхнулся в него и вновь взял со столика бутылку вина. Пил Кмитич прямо из горлышка…
— Зачем вы приказали мне соврать пану Каролю? — в комнату вошел Кастусь.
— Не могу я его принять. Не могу. Не о чем нам с ним пока говорить, — не обращая внимания на Кастуся, Микола сделал очередной глоток из горлышка бутылки.
— Вам не пить надо, а побриться да с вашими близкими людьми пообщаться! — корил Миколу слуга. — Посмотрите, пане, во что вы превращаетесь! Надо выходить из…
— Пошел вон, Кастусь!..
Дела по восстановлению разграбленной московитами Орши Микола забросил еще в конце лета, оставив все на бурмистра. Он так и не отошел от шока в Кривическом лесу, все еще видя перед собой широко открытые глаза сраженной калмыцкой саблей молодой красавицы Анне, разбросанные в стороны руки Александра Ивановского… Он так и не отошел от шока, вызванного письмом Авроры… Сочельник 1709 года князь Кмитич встретил в одиночестве в своем обшарпанном замке, где хозяйничал один Кастусь, встретил у камина, с бокалом крепкой наливки в руке и с двухнедельной щетиной на щеках, пьяным и не желающим более никогда трезветь. И никто не знал, выйдет ли из депрессионного запоя оршанский князь, или уже нет.
Ну а жизнь Кароля Радзивилла вошла в привычное русло: сеймы, сеймики, заседания в раде сената… После поражения Карла и бегства шведского короля в Турцию несвижский князь отписал покаянное письмо и Петру, и Августу, который вновь сменил Лещинского на троне. И довольные Фридрих с Петром милостиво простили Кароля, с которым они встретились в Торуни 15 октября 1709 года. Кароль признал Альтрандштадтский мирный договор, который когда-то сам же подписал, недействительным… Стыдно было великому канцлеру литовскому. Ужасно стыдно. Он уже краснел однажды перед улыбающимся ему Лещинским, краснел и вновь, перед не то чтобы приятными для него ухмыляющимися лицами Фридриха Августа и царя. Фридрих за те два года, что не видел его Кароль, заметно обрюзг, а его одутловатое лицо говорило, что курфюрст провел эти два года за обильным распитием спиртного. Однако в характере Фридриха изменения произошли куда как более приятные: монарх Речи Посполитой предстал перед Каролем уже не тем чванливым индюком, каковым Радзивилл помнил курфюрста. Три года назад, узнав об измене Кароля, Фридрих Август грозился отдать фамильную радзивилловскую Олыку кому-то из Сандомирской конфедерации или же гетману Адаму Синявскому. Ныне же от гнева Фридриха не осталось и следа. Напротив, он награждал Кароля юрбовским лесничеством и режицким староством. Некогда буйный и необузданный Фридрих был ныне тих и по-христиански добр. В его подпухших глазах блестели слезы, когда он рассказывал о трагичной участи Паткуля, которого Карл обрек на казнь через колесование, а затем четвертовал…
