Теодор Парницкий - Аэций, последний римлянин

Военачальники принимаются делить женщин. Один за другим покидают они шатер патриция, каждый ведя свою добычу… Только Майориан не приблизился ни к одной.

— Ты дал обет целомудрия, Юлий? — спрашивает его с улыбкой Аэций, когда они одни остаются в шатре.

Но Майориан вместо этого отвечает вопросом на вопрос.

— Кто в сегодняшней битве отличился больше всех, сиятельный?

Аэций не хочет быть несправедливым.

— Ты, молодой друг, — говорит он, кладя руку на плечо.

— Значит, я заслужил награду?

— Заслужил, Юлий.

— Высшую награду?.. Награду для храбрейшего?..

Аэций с трудом сдерживает нарастающее раздражение.

— Да, наивысшую… Говори же, чего ты хочешь…

Майориан скрещивает руки на груди. На губах его играет гордая спокойная улыбка.

— Я хочу франконскую королевну.

Аэций вскакивает. Широкие скулы напряженно двигаются под густой бородой.

— Ты еще молодой воин, Юлий, — начинает он свистящим голосом, — так что можешь и не знать, что высшую награду после победного сражения берет обычно не самый храбрый солдат, а высший военачальник.

— А разве ты ее хочешь, сиятельный?..

Майориан уже не улыбается, но удивление, которое отражается в его взгляде и голосе, так выразительно и вызывающе, что Аэций вынужден сделать нечеловеческое усилие, чтобы не размозжить наглецу голову или не вышвырнуть его из шатра… Но сделать это нельзя: в Риме и Равенне будут говорить, что он ревнует к щенку… Боится, что тот затмит Аэциеву славу, угрожает его власти… Майориан же, чувствуя, что именно удерживает Аэция, становится все более дерзким.

— Я молод и, кажется, красив, сиятельный, и кровь во мне играет… Ты же, непобедимый, уже достиг счастливого равновесия и поры охлаждения крови… Ты ведь можешь быть отцом королевны…

Аэций, хотя в нем бушует страшная буря чувств, внешне уже совершенно владеет собой. Неужели дать повод для насмешек?.. Пойти на то, чтобы в Риме и в Равенне кружили злые шутки о том, как пятидесятипятилетний диктатор, охваченный неожиданным вожделением, схватился из-за пленницы с красивым двадцатилетним воином?.. Никогда! Но как найти выход, чтобы не оказаться в смешном положении?

— Понимаю, Майориан, — говорит он через минуту, — ты молод и можешь заболеть, если не получишь женщину… Но это королевна — давай уж посчитаемся с ее достоинством… и без того ее постигло большое несчастье!.. Должна была пойти на ложе с любимым супругом, а супруг вот лежит с рассеченной головой в двух стадиях отсюда, королевна должна отдать свое девичество победителю, так пусть она сама выберет, кого из нас двоих предпочитает…

Майориан даже не улыбнулся. До чего же легко сдался твердый, непобедимый Аэций… Юношу распирает все большая гордость, а кроме того, он чувствует, что вот уже горячей волной приливает к голове бурлящая кровь… Он видел королевну… Поистине прекрасна… Он видел только ее светловолосую головку, а теперь увидит всю… и такую красавицу заключит в объятия… первый!.. первую самую знатную деву храброго народа!..

«Только бы вызвать улыбку на этом застывшем от гордого страдания лице… Она, должно быть, в сто раз прекраснее, когда улыбается… Верно, все еще убивается по своему жениху, но не должен же я нравиться ей меньше, чем самый красивый франк…»

Когда через минуту они оба стали перед знатной пленницей, Аэций на салическом наречии объяснил ей, чего они от нее добиваются. Говоря, он с трудом сдерживал тоску, горечь и ревность: до чего же она красива и молода… И до чего красив и молод Майориан… Несомненно, самый красивый молодой человек, которого он когда-либо видал… Великолепная пара…

Повторив еще раз с грозным нажимом, что она обязана сделать выбор, Аэций цеплялся за надежду, что суровая франконская добродетель окажется сильнее страха, и она скорее бросится на меч, чем согласится отдаться победителю… Ах, как бы торжествовал тогда Аэций над щенком!

Но королевна, как будто и не была франконкой, а тем более девицей, с любопытством долгое время вглядывается в одного, потом в другого и, не опуская глаз, уверенно прикасается к плечу Аэция.

— Я пойду с тобой…

— Сколько тебе лет? — спрашивает Аэций, уверившись, что все это не сон.

— Зимой начну семнадцатую весну…

— Ты могла бы быть моей внучкой…

Королевна не отвечает. Она стоит подле ложа и — как ей велели — снимает с себя одежды. Она уже сняла с ног башмаки, скинула с плеч пурпурное, златотканое, захваченное в какой-то римской вилле платье. Но когда коснулась ладонями длинного, касающегося самых кончиков ног пеплума («Тоже похищенный, — думает Аэций. — Может, снятый с изнасилованной и убитой римлянки?»), вся задрожала и закрыла лицо руками.

— Не могу, — прошептала она, опустившись к подножию ложа.

Патриций смотрит на нее с удивлением.

— Почему ты выбрала меня, а не другого? — спрашивает он.

Франконка не отвечает.

Аэций пресыщен, горд и счастлив. С восхищением, благодарностью и почти растроганно смотрит он в прелестные глаза франконской королевны, то и дело меняющие цвет. Вот они голубые, прозрачные, глубокие… вот уже зеленые, затуманенные, с золотистыми огоньками… а потом серые, стальные, холодные… «Таким должно быть Северное море, родной saal ее отважного народа…» — думает патриций Римской империи и говорит тихим голосом, в котором звучат мягкие, ласковые, заботливые тона:

— Ты дала мне много радости и наслаждения… Я благодарен тебе и не хочу, чтобы ты пострадала, оказалась несчастливой и опозоренной. Я бы с радостью взял тебя с собой в имперские земли, но не могу… Отослал бы тебя в твой край с богатыми дарами, окруженную сотнями пленниц, которые были бы только тебе обязаны жизнью и свободой… Но я знаю суровые обычаи вашего народа и боюсь, как бы ты еще больше не пострадала от своих: чтобы не прокляла тебя твоя мать, а отец не поднял бы на тебя беспощадную руку и чтобы молодые подруги, чистые девственницы, не поворачивались спиной к той, с кем я был минуту назад счастлив…

— Поистине, не только у франков, — отвечает королевна, — но и у саксов, тюрингов, бургундов и ютунгов не найдется такой чистой, самой непорочной девственницы, которая с завтрашнего дня будет смотреть на меня, думать обо мне, говорить со мной не иначе, нежели с завистью, восхищением и почитанием. Разве может быть большая слава и большее счастье для дочери народа воинов, чем сочетаться с мощью и кровью величайшего из мужей, какого когда-либо создали боги — сына Тора и Валкирии, Аэция?!

Теодор Парницкий и его роман о «последнем римлянине»

Жанр исторического романа в польской литературе, всегда проявлявшей интерес и к прошлому своего народа и к закономерностям исторического процесса вообще, был неизменно одним из самых популярных. В подтверждение достаточно назвать такие имена, как Крашевский, Сенкевич, Прус, Жеромский, Тетмайер, Кручковский — писатели, чья историческая проза нашему читателю в переводах очень хорошо известна. Популярен исторический жанр и в литературе современной Польши. В последние годы одним из виднейших его мастеров польской критикой признан Теодор Парницкий, для которого история, ее противоречия и сложности стали главным источником творческого вдохновения, художественных поисков, тем и сюжетов.

Парницкий принадлежит к числу польских писателей довоенного поколения. Но жизненный и творческий путь его сложился таким образом, что в литературу народной Польши он вошел сравнительно недавно, немногим более десяти лет назад. Судьба писателя была такова, что ему приходилось бывать и жить в нескольких странах, на разных континентах. Может быть, с этим связана и бросающаяся в глаза географическая обширность изображаемого в его романистике.

Теодор Парницкий родился 5 марта 1908 года в Берлине в семье польского инженера. С 1911 по 1917 год он жил вместе с родителями в России, а затем оказался в Маньчжурии, где окончил польскую гимназию в Харбине и в местном польском журнале напечатал первую работу, посвященную историческому роману («Генрих Сенкевич и Александр Дюма-отец»).

В 1928 году Парницкий приезжает в Польшу, во Львовском университете изучает польскую, английскую и восточную филологии, там же в 1933 году начинает читать лекции о русской литературе. Об интересе Парницкого к русской литературе свидетельствуют и многие его статьи, среди которых эссе о поэтах-акмеистах, разбор «Вора» Леонида Леонова, статья «Новые пути русского исторического романа» (1915) и т. д. В эти же годы он становится профессиональным писателем, опубликовав ряд литературно-критических статен, а затем первые рассказы и повести, сперва приключенческого, а затем исторического содержания. Известность Парницкому приносит увидевший свет в 1937 году роман «Аэций, последний римлянин». Война, начавшаяся в 1939 году, застает Парницкого (только что вернувшегося из поездки в Болгарию, Грецию, Италию) во Львове, освобожденном вскоре советскими войсками. В 1941–1942 годах он сотрудник польского посольства в Куйбышеве. Последующие события забросили писателя на Ближний Восток, где был написан и издан его роман «Серебряные орлы». Обратившись к событиям начала IX в., временам польского короля Болеслава Храброго, Парницкий в многоплановом по структуре повествовании, составившем широкую панораму средневековья, изобразил не только утверждение польского государства в формирующейся политической системе Европы, но и борьбу разных политических сил (папство, Германская империя, Византия), взаимодействие различных культурных начал (античного и средневекового, западно-латинского и греческо-восточного). В 1944 году лондонское Эмигрантское правительство назначает писателя культурным атташе при своем посольстве в Мексике. Эту должность Парницкий занимает до июля 1945 года, после чего всецело отдается литературной деятельности. Новые его романы выходят в свет начиная с 1955 года. Первым из них стал роман «Гибель «Согласия народов», где действие происходит уже в среднеазиатской древней Бактрии во II веке до н. э. (когда существовало еще Греко-Бактрийское царство, возникшее после распада державы Александра Македонского) и — с помощью сюжета острого и сложного, насыщения текста философско-литературным материалом — опять затрагивается вопрос об отношениях между разными этническими элементами, синтезе культур.