Юрий Лиманов - Святослав. Великий князь киевский
— Они же к смерти тебя приговорят. Я из слов отца поняла.
— Бесчестье страшнее смерти...
— Ишь, смерть ему понадобилась в чести! — яростно сказала Весняна и стала прежней, даже пнула носком сапога ногу княжича. — Расселся квашней, честь свою тешит, успокоился душой. Не будет тебе смерти, не будет!
— Не мучь ты меня, нет у меня выхода.
— Есть! — крикнула Весняна и ещё раз пнула сапогом княжича.
— Ну что ты, лапушка, дерёшься... Прощаться пришла — давай простимся. Любил я тебя, хоть и мука мне была от твоего норова, любил...
— Перестань себя отпевать! Беги!
Борислав наконец рассердился всерьёз:
— Никуда я не пойду!
— Пойдёшь! Постылый, ненавистный... безумный в своей гордыне! О себе лишь думаешь! Ты обо мне подумай, меня вдовой невенчанной оставляешь...
Борислав поднял голову, взглянул на искажённое яростью и всё же прекрасное лицо девушки и вдруг увидел такую муку, такую тоску и отчаянье, что вскочил на ноги, обнял её, поцеловал и быстро проговорил:
— Бежим! Бежим вместе!
Весняна отстранилась.
— Как так вместе? Ты рехнулся! Как же я убегу, никому не сказавшись, не простившись... вот так вдруг?
— Видишь, ты не можешь вот так вдруг, а меня на что толкаешь?
— Да ведь смерть тебя ждёт! Не поможет тебе Святослав.
— Туда мне и дорога. Без тебя, без надежды на тебя нет мне жизни... Как и нет у меня цели...
— Как нет цели?! — снова взвилась Весняна. — А повесть Вадимысла?
— О какой повести ты говоришь? Сжёг её Святослав по трусости своей. И певца нет, и повести... Погиб ни за что и памяти о себе не оставил. Никто и не узнает, что был такой песнетворец на Руси... Моя вина. За то и казню себя... Незачем мне жить.
Весняна в отчаянии смотрела на Борислава. Ну что ей с ним делать, как убедить, заставить, сдвинуть с места? И вдруг её озарило:
— В твоей голове есть «Слово»! Ты же его наизусть знаешь, сам говорил...
Борислав встрепенулся.
Весняна закончила с торжеством -в голосе, ибо поняла, что победила:
— Так что голова твоя ни тебе, ни чести твоей не принадлежит.
Неожиданно Борислав рассмеялся. Было в его смехе и облегчение от того, что всё решилось как бы само собой, и ирония, что в который раз обстоятельства оказались сильнее его, и радость, что впереди снова открывалась жизнь и борьба.
— Ну что ты за человек, лапушка ты моя, словно бес в тебе колобродит: сама спокойно жить не можешь, другим не даёшь, — шутливо сказал он. — Выходит, не меня, а голову мою спасаешь?
— Тебя, тебя, глупый мой, неразумный.
Они не заметили, как приоткрылся полог и в шатёр метнулся Ягуба.
Борислав насторожился только потому, что ворвавшийся на мгновение в шатёр солнечный свет скользнул по подушкам, и застыл от неожиданности. А боярин, потирая руки, сказал, не скрывая радости от своей прозорливости:
— Ай-яй-яй, княжна — ив мужском обличье! Уж не бежать ли задумали, голубки? То-то я чьих-то коней в распадке приметил...
Весняна, словно на охоте за волком, стремительно зашла за спину боярина. Тот не заметил этого движения, потому что не спускал глаз с руки княжича, а Борислав медленно доставал из ножен меч.
Ягуба перевёл взгляд на лицо Борислава. Совсем недавно перед ним на подушках и коврах лежал человек нерешительный и совершенно для него не опасный, и он, боярин Ягуба, наслаждаясь своей силой, бил, хлестал его словами, приоткрывая будущее, в котором, по его расчётам, уже не было места княжичу, а тот лишь вяло защищался. Сейчас же перед Ягубой стоял иной Борислав — решительный, смелый, мужественный, готовый к борьбе — истинный князь!
Наверное, именно таким он был в ту злополучную ночь, когда убил князя Романа и его дружинника...
«Ошибся я, — подумал Ягуба, — не рассчитал чего-то... Может, это княжна, её присутствие?» Он попятился, отступая к выходу. Перемена в Бориславе так потрясла его и озадачила, что он даже не подумал о страже, которую стоило только кликнуть, и она ворвётся в шатёр. Он пятился до тех пор, пока не натолкнулся на Весняну. И тогда от неожиданности и страха Ягуба упал на колени.
— Пощади! Я молчу... молчу... Вы бегите, как задумали. Я молчу... — Боярин пополз к ногам Борислава. — Я же друг тебе, я говорил, что друг... Беги, княжич, беги свободно, князь! Я молчу... Стар я, пощади...
Борислав виновато посмотрел на Весняну.
— Не могу! Рука не поднимается на коленопреклонённого...
— И не надо! — подхватил Ягуба. — Вы бегите, я молчать буду... — Для наглядности он даже зажал рот ладонями.
— Ежели поднимешь тревогу раньше, чем князья вернутся, расскажу, что Романа научил меня убить ты! Понял?
— Понял. Идите спокойно. А с погоней я потяну, как могу...
Борислав шагнул к боярину, сорвал с него пояс с коротким мечом, отстегнул его и протянул Весняне, а поясом стянул Ягубе руки так, что тот охнул. Потом обернулся к Весняне, сказал спокойно и властно, так, как ещё никогда не говорил с ней:
— Идём. Боярин прав, что соединил нас. Теперь тебе только со мной.
Ровно в полдень князья стали собираться к шатру. Первым вошёл в шатёр Святослав. Со света он не сразу понял, что вместо Борислава на подушках лежит связанный Ягуба. А когда понял, хотел было задержать других князей, но поздно: Рюрик уже вошёл вслед за ним и тоже с любопытством уставился на боярина, который с трудом встал на колени.
— Где Борислав?! — крикнул великий князь, покосившись на Рюрика и вошедшего вслед за ним Давыда.
— Бежал, государь, преступив честь свою... — Ягуба хотел добавить — с Весняной, но увидел входящего в шатёр князя Игоря и замолчал.
— Что же ты не кричал, пёсий сын? — Гнев Святослава был неподдельным, это Ягуба понял сразу по тому, как отчеканивал великий князь каждое слово, будто отливая их в смертоносные слитки. — Погоня бы уже мчалась за ним. А не ты ли ему побег подстроил?
— Помилуй, великий князь... — Ягуба показал глазами, что должен сообщить князю нечто, чего не следовало бы слышать никому из вошедших в шатёр.
Святослав нагнулся к нему, распутывая ремень. Ягуба, почти не шевеля губами, выдохнул:
— Весняна побег подготовила, с ней он сбежал. Вот и все доказательства...
Великий князь, не закончив распутывать ремень, выпрямился. Новость была слишком важной, чтобы её вот так, не обдумав, сообщать другим участникам княжьего суда. Она оглушила его, ошпарила: Борислав бежал! Бежал от него! Это ударило в сердце с поразившей его самого силой и болью. Только-только стал он сближаться с внуком, ради его спасения закрутил такое сложное действо, а тот сбежал... Сердце бешено колотилось. Святослав охнул, стал раздирать на себе непослушными пальцами ворот рубахи, ловить ртом воздух, медленно оседая рядом с Ягубой. К нему бросились, подхватили под руки, а он только пробормотал:
— Ох, беда... вступило...
Он заметил ухмылку Ягубы — прикидывается, мол, князь — и сразу почувствовал, как захлёстывает его гнев, усиливая боль в сердце. Всё из-за него! Лезет, где ему быть не след, вынюхивает! Почему он в шатре оказался? Что ему надо было? И что должен сейчас предпринять он, великий князь? Стоит ли сразу же сообщить, что бежал Борислав с Весняной? Как на это посмотрит Игорь? Воспротивится ли погоне или, наоборот, сам бросится вслед, став самым ярым преследователем? На кого он обратит свой гнев — на Святослава? Как поступят Рюрик и Давыд, узнав, что предполагаемая невеста Романа сбежала с его убийцей? Рассорятся с Игорем или вместе станут требовать выдачи им княжича? Ох, Борислав, как же ты всё запутал... А вдруг они объединятся против великого князя прямо тут?.. И снова поднялся в нём гнев на Ягубу.
— Княжич бежал из-под охраны боярина Ягубы, — сказал Святослав, задыхаясь, потом повернулся к Рюрику лицом, указал ему на боярина: — Если нужна тебе, брат, за Романа жизнь, возьми эту. Не было у меня ближе... — он хотел сказать «человека», но передумал и сказал: — слуги!
Погожий день поздней осени был торжественно-прекрасен: глубокое, иссиня-голубое небо, ликующее и яростное в своём прощальном блеске солнце, золотой пожар перелесков, синеватая зелень ельников — всё здесь было немного не таким, как на Киевщине, но всё же своим, русским, родным. Борислав и Весняна стояли на пологом холме, вглядываясь вдаль — что таила она, что готовила им, бездомным изгоям, у которых сегодня и было-то за душой одно — знание.
Чуть ниже по склону холма холоп возился с костром. В ельнике внизу можно было различить коней. Костер затрещал, разгораясь, невидимое на солнце пламя стало пожирать хворост, с треском обежало рыжие лапы сухих сосновых веток, наконец взялись крепкие, в руку толщиной, смолистые сучья.
