Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва
— Твоими устами да мед бы пить…
— А ты руки мне развяжи. Отдай мне не только порубежников, но и Окскую рать. Под единым воеводством разумней дело пойдет. Не хулю покойника Вельского и Вельских вообще, только МагметТирей обманом стольный град при отце твоем разрушил, теперь вот и Девлет-Гирей тоже обманом.
— Не суди отдавших Богу душу.
— Верно, судить не мне, грешному, но наперед без поспешности главного воеводу на речную рать следует ставить. Самое же лучшее — под единую руку свести полки и порубежников. Доверься без опаски. Как поход на Казань в свое время доверил. Я уже с Разрядным приказом роспись сготовил, откуда сколько взять ратников на Оку. Без городов северных и западных.
Не вдруг ответил царь Иван Васильевич. Долго думал только ему известную думу, заставляя тем самым тревожиться князя Михаила Воротынского, искать убедительные слова в пользу того, что он предлагает, и вместе с тем сомневаться, вернул ли самовластец свое ему доверие или все еще во власти грязных наветов и считает возможной измену. Это предположение особенно угнетало князя-воеводу.
А самовластец молчал.
И настала такая минута, когда Михаил Воротынский едва сдержался, чтобы не отказаться от всех чинов и не попросить царя отпустить его во вновь пожалованный удел — в Новосиль. Еще бы миг! Но Иван Васильевич вздохнул, словно давила на его душу непомерная тяжесть, и молвил:
— Будь по-твоему, — и тут же повелел: — Разрядный приказ сегодня же пусть мне представит роспись.
— Мы с дьяком Логиновым новую роспись по строительству сторож, крепостей и засек подготовили, прикинув сколько Москве понадобится посохи, чтобы отстроить и заселить ее…
— Лишнее. Все оставь по-прежнему. Москву Вологда и Поморье на свои плечи возьмут. Дерзай, князь! Поспешая, дерзай!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Загонял князь Михаил Воротынский и помощников Тюфякина, Ржевского, Булгакова, и своих новоиспеченных бояр: едва они определили места новым городам, новым сторожам и засечным линиям, как князь отправил их в те районы, где рубился лес для этих городов и сторож. Все шло по росписи, никто не отлынивал, работа спорилась, уже можно было везти санными обозами многие крепостицы для сторож, ставить их и приниматься за устройство засек; все ждали только его, главного порубежного воеводы, слова. А он-то никак не решался его сказать.
Князь Воротынский как бы остановился на развилке дорог с предостерегающими указателями: вправо пойдешь, без худа не обойдешься, влево пойдешь, не меньшее худо обретешь.
Еще когда Девлет-Гирей, возвращаясь в Крым, переправлялся через Оку, нойон Челимбек послал в Одоев своего человека. Как и было условлено, если не встретится он ни с князем, ни с Двужилом, то должен обратиться к настоятелю соборной церкви. Посланец Челимбека, человек опытный в таких делах, из бывших христиан, принявший мусульманство, без труда нашел нужного священника и пересказал ему все, что было велено: на будущий год поход не отменяется, назначен уже предводитель похода — Дивей-мурза.
Известив об этом царя Ивана Васильевича, князь Воротынский испросил на этот раз разрешение на отправку в Тавриду своего купца, чтобы тот, встретившись с нойоном и ципцаном, своими глазами поглядев, своими ушами послушав, узнал бы более подробно о предстоящем походе. Вернуться купец должен был через месяц, не раньше, тогда станет ясно, как разумно поступить, сейчас же князь никак не мог справиться с мыслями.
Да и как справишься, если куда ни кинь — всюду клин.
Ну, повезут посошники крепостицы, поставят их на место, им предназначенное; ну, казаки, стрельцы да дети боярские, к сторожам приписанные, прибудут — а дальше что? Каждому дом обживать, землю с весны начинать обихаживать, иначе чем коней и себя кормить; и не успеют они с местами, где им служить, познакомиться как следует, дома не обживут — тут тебе и татары нагрянут. Бросай все и — ноги в руки. К воеводам под крыло. А крымцы что? Оставят, что ли, сторожи нетронутыми? Держи карман шире. Вот и получается, что весь труд посохи — козе под хвост.
А если с другой стороны посмотреть, то вроде бы грех готовые укрепления не ставить на пути крымских туменов. Вырастут они в Поле, особенно по берегам рек возле удобных переправ, как грибы, не вольготно поведет Девлет-Гирей свою рать, вынужден будет вступать в мелкие стычки, что затормозит его движение, позволит лучше приготовиться к встрече, подробнее выяснить направление главного его удара, получить от порубежников совершенно точные сведения о численности войска. Разве от такого можно отказаться?
В общем, никак не мог выбрать верное решение главный порубежный воевода. Без совета, получалось, не обойдешься.
«Одна голова — хорошо, две — лучше. Сяду-ка я с Никифором Двужилом и Мартыном Логиновым, как они посоветуют, так и поступлю».
Разговор получился удивительно коротким. Князь без обиняков признался, какие сомнения его мучают, и первым заговорил дьяк Логинов:
— Слушал я прежде, как ты сказывал, что право в Поле соваться в бою добудется. Если дадим по мордасам крымцам так, чтобы надолго отбить охоту лезть на нас, вот тогда и пойдем, засучив рукава, новые линии осваивать. Таков и мой совет: пусть в лесах все срубы подождут. Долго ли осталось. Лето одно. А вот засеки ладить я бы послал. Со стрельцами, конечно. Для охраны. С казаками, чтобы те дозорили. Как только басурманы появятся, тут же, не мешкая, — в города.
— И это — лишнее, — возразил Двужил. — Засеки, они, когда засеки? Если у сторож под глазом. А когда поход, то какая от них задержка? Ну, угодят в ямы другой да третий десяток, а толку-то? Слезы. Разметать-засеку тумену — раз плюнуть. Так что, князь, мое слово такое: не гони на лихо людишек, пусть до срока все так остается, как есть. Не одну сотню лет жили, а уж лето передюжим. Тебе сейчас лучше ополчать полки новые. Старых-то, знающих окскую службу, нет. Пищали полковые оплавились. Рушниц сколько погибло в пожаре. Вот и проси царя, чтоб Пушкарский приказ повелел всем мастеровым на Окские полки работать.
— Государь указал уже, а я тем временем послал Фрола в Алатырь.
— Что Фрол? Ему бы балаболить да пятки лизать. Селезня шли, Коему, меня да Логинова. По всем пушкарским дворам. Про самострелы тоже забывать не стоит. Они ой как в сече ладные… И еще… Чуть не опростоволосился: станицы вдвое в Степь шли. Они углядят татар, как те появятся.
Вот весь совет. Вроде бы пятерик[222] с плеч. И в самом деле, зачем зряшный риск, зачем пустопорожняя сутолока. Если же кто упрекнуть вздумает за нерешительность в укреплении порубежья, тому всегда можно будет растолковать, почем пуд лиха.
Впервые за многие недели ехал князь Воротынский домой засветло и со спокойной душой. Восстановленный из пепла дворец ему очень нравился. Нет, что ни говори, а Фрол — молодец. Почти ни у кого из князей и бояр, чьи дворцы сгорели, не были закончены даже плотницкие работы, уже не говоря о столярных, а у него и у князя Владимира не только терема красовались ладной рубкой и красной резьбой, но и гридни, все службы, конюшни со скотным двором завершены полностью. Иные князья еще во временном жилье ютятся, а у него — все лучше прежнего.
Довольна и княгиня. Не нахвалится, как все до мелочи продумал Фрол: ничего лишнего, но и нужды ни в чем нет. Истинно княжеский дворец. Как всегда, княгиня встретила мужа на резном крыльце поклоном низким, дочь повисла на шее, а сын, хотя и был рад несказанно такому раннему приезду отца, но не позволил выплескиваться этой радости по-детски. Тем более что он сегодня собирался напомнить о его обещании подарить меч настоящий, лук со стрелами, кольчугу с чешуей и шлем с бармицей. Особенно мечталось княжичу Ивану иметь бармицу на шлеме. Он уже примерял отцовский боевой шлем, и ему очень понравилось, как золоченые кружева холодили шею и мягкой тяжестью лежали на плечах.
Снисходительно разрешив отцу потрепать его по русым кудрям, княжич Иван спросил, не откладывая в долгий ящик:
— Меч и доспехи, отец, не готовы ли?
— Нет, сын мой. Саадак[223] со стрелами готов. Сам видел. Лук, сказали, завтра сработают. Меч с кольчугой и шелом обещали на этой неделе завершить. Так что — потерпи. Моим мечом пока забавляйся…
— Тяжел он мне, отец. Пробовал. Не подниму.
— Жаль, детские мои доспехи куда-то запропастились. Ну да ладно, будет и у тебя все, как у воеводы, огнем золотым гореть.
Подхватив сына, посадил его на плечо, на второе поднял дочь и пошагал блаженно-умиротворенный в горницу. А княгиня в это чудное время не сдержала вздоха грустного.
— Иль что стряслось мне неведомое? — спросил Михаил Воротынский жену. — Поведай. Не носи в себе.
— Побанься, баня готова, поужинаем, тогда уж расскажу тебе о моих тревогах. Может, пустяшные они, только сердце — вещун.
