Валентин Гнатюк - Святослав. Хазария
Затихла сеча, умолкло смертельное лязганье булата, только кричали раненые и ржали в предсмертных муках безвинные кони, поднимая налитые болью очи к богу Велесу. Да вороньё граяло над полем битвы, дожидаясь, когда уйдут люди и оставят им пиршество.
Могунский обоз опять двигался в сторону Непры. Отец Чернига полулежал на тюках в телеге, которой правил одной рукой раненый Звенислав Лемеш, другая рука его была перевязана холстиной с примотанным обломком копья, потому как кроме рубленой раны ещё была сломана кость. Опытный конюшенный легко управлялся с лошадьми и одной рукой, но то и дело тяжко вздыхал. Глаза жреца были прикрыты, но он не спал. Перед его внутренним взором переплетались, уходя в черноту Великого Ничто, тысячи невесомых и незримых для человеческого ока нитей. Эти нити связывали души пока ещё живых людей с миром Нави. Стоит нити истончиться и разорваться – и душа навсегда отлетает в небытие. Тяжкое бремя нёс на себе чёрный жрец. Он видел, кто из окружающих близок к смерти. Этот дар пришёл к нему с юности и был глубоко хранимой ото всех тайной. Пришла пора первой любви, и Он встретил Её – самую лучшую и удивительную. Но однажды увидел, как истончилась над ней злосчастная нить. От горя и бессилия он почти терял рассудок, а потом стал молить богов взять его жизнь вместо жизни любимой. Но нить всё истончалась. И тогда юноша собрал всю ярую силу великой любви и дал зарок Чернобогу, что станет его жрецом и посвятит этому служению всю жизнь, только пусть Она останется жива!!! И случилось по-измоленному – нить восстановилась. Она осталась жить, а он стал отцом Чернигой с тяжёлой, но светлой болью в душе. Покинул родные места и пришёл в Киев.
– О-ох! – словно в унисон его мыслям, снова горестно вздохнул правивший лошадьми огнищанин. – Что-то тяжко мне, отец Чернига, ох тяжко!
Жрец открыл глаза, взглянул на огнищанина, потом на простиравшееся над ними бездонное небо и нахмурился ещё больше, но ничего не сказал. Помолчал ещё немного и обронил:
– Одесную правь… Скорее!
Огнищанин послушно потянул правую вожжу, ибо знал – отец Чернига зря слово не молвит. А боль всё сильнее рвала грудь, хотя ранен Звенислав был в шуйцу, но давило где-то под сердцем. Они ехали молча, жрец давал только короткие подсказки, куда править, и огнищанин всё яснее понимал, что едут они к непонятной пока, но определённой цели. Внутри росло беспокойство.
Вот в предвечернем небе закружились стаи воронов, – значит, близко поле смерти. Вскоре стали попадаться предметы вооружения, а затем и открылось страшное. Видно, совсем недавно здесь бушевала грозная сеча. Меж мёртвых ещё ходили живые, разыскивали раненых, считали павших. Лошади, нервно хватая раздутыми ноздрями запах смерти, тревожно косили очами по сторонам, а потом и вовсе стали. Отец Чернига, а за ним огнищанин, слезли с воза и пошли среди мёртвых тел. Впереди сгрудились несколько воинов. Там лежал молодой сотник с начисто отрубленной десницей и распоротым животом, из которого виднелись внутренности. Сотник истекал кровью, но ещё был жив, потому что поддерживавший его могучий воин с седым оселедцем зажал рану на животе пятернёй, а плечо перехватил жгутом из рубахи. Лицо его выражало страдание, словно он сам был ранен. Несколько молодых воинов, потупив взор, стояли подле умирающего столь же юного своего начальника.
Увидев подходивших, коло расступилось, и глаза чёрного жреца встретились с умирающим.
– Мы успели, он здесь! – сказал отец Чернига и отступил, пропуская огнищанина.
– Тато… – обескровленными губами прошептал сотник. Это был Вышеслав.
Огнищанин пал на колени и обнял сына.
– Сынку, любый… – Он гладил слипшиеся волосы сына и окровавленное лицо, а слёзы сами собой текли по грубым обветрившимся щекам. В единый миг вспомнилось, как впервые принимал он сына из рук повивальной бабки, как часто подкидывал вверх уже повзрослевшего, смеющегося карапуза. За нахлынувшей пеленой слёз и чувств не сразу до сознания дошли слова-просьба сына:
– Татко, мне так больно… Прошу… помоги мне… прекрати страдания… А-а-а, – застонал он, сцепив зубы, – прошу, не дай показать слабость перед лицом друзей-воинов… и темника Издебы… Помоги… уйти с честью… тату…
– Сынок, – простонал огнищанин, – сыночек… – и встретился с переполненными мукой глазами. Он больше не мог этого вынести. Рука потянулась к поясу и нашарила нож.
Но старый Издеба раскрыл его ладонь и вложил в неё свой тяжёлый боевой меч:
– Исполни его последнюю просьбу, отец…
Раненый начал всхрапывать, теряя последние капли самообладания.
– Прощай, сынок! – промолвил огнищанин, и верная рука, привыкшая к огнищанскому труду и боевому мечу, послала стальное лезвие прямо в родное сердце.
– Прими, отче Перун, храброго витязя в своё войско небесное! – промолвил старый Издеба, утирая текущие из единственного ока слёзы.
И все воины, что стояли подле, глядя на то, заплакали.
Уже давно на землю опустилась ночь, все разошлись, а старый огнищанин всё сидел на изрытой конскими копытами земле, положив на колени голову сына, и гладил его кудри, и говорил с ним, прижимал к груди и просил прощения.
А жрец Чернобога, приняв в себя ещё одну боль, глядел в ночную Сваргу и видел, как гаснут в ней золотые пульсирующие нити жизней. Одна из таких нитей привела отца к сыну, и тем исполнила его последнее желание.
Нити всё истончались и гасли, а высоко в тёмном небе зажигались всё новые и новые звёзды.
Часть третья
Знак Мары
Глава 1
Яссы
Лета 6473 (965), лета 6474 (966)
Схоронив после сражения с печенегами убитых и насыпав им высокий курган, русская дружина приводила себя в порядок.
Воины мылись в Непре, стирали потные рубахи и сушили их, разостлав на траве.
Святослав сидел на земле также без рубахи, и жаркий Хорс обжигал загорелые плечи князя. В небе было ни облачка, вся трава в степи пожелтела и высохла.
Стременной принёс мех свежей воды, Святослав с наслаждением испил и умылся.
– Ох и добрая вода! Откуда такая?
– Да криницу нашли недалече.
– Надо бы тут посад поставить, блюсти за печенегами, – промолвил князь, обращаясь к Притыке.
– Сделаем, княже! И назовём его Криничный, – одобрил темник.
– А где сын твой? – спросил Святослав.
– Ранен он, уехал на могунском возу в Киев.
– Скоро и мы дома будем, – отвечал князь, глядя перед собой синими и глубокими, как вода в кринице, очами.
– Никак всадник скачет? – Притыка приложил ладонь к глазам, загораживаясь от солнца. – С доброй вестью или худой?
Всадник оказался гонцом от танаисского тиуна, и принёс он недобрую весть, что не успел Святослав уйти, как койсоги сроились с яссами и кабардинцами и напали на Ейскую дружину, которая была оставлена строить русский град, и та дружина отошла и укрылась в Танаисе.
Князь повернулся к сигнальщику:
– Труби построение!
Когда дружина выстроилась, Святослав сказал, сверкая очами:
– Думал вам мир дать, друзья мои храбрые, а выходит – опять надобно потрудиться. Проучить врагов ещё раз, и другой, и двадцать раз, если надобно, пока не втемяшится им накрепко, что вовек не взять им в сети русских соколов и не ухватить за хвост славянских пардусов. А покуда не угомонились – будем наказывать! За то, что слова не держат и чести воинской не берегут. Всё разумею, что устали вы за долгий и трудный поход. Потому не могу принуждать силою, – ежели кто желает отдыха, может спрашивать у начальника разрешения на отпуск и нынче же отправляться в Киев.
– О чём речёшь, княже? – раздались выкрики. – Куда ты идёшь, туда и нам самим Перуном идти велено!
– Кто устал, пусть на коне подремлет!
– А на поле сечи, мечом проткнутый, и навек успокоится!
– Где ты, там и мы, княже! – слышались взволнованные голоса.
– Узнаю, храбрецы мои, ваш клёкот орлиный, узнаю шипенье сердитое, а иного от вас и не ожидал! Что ж, пойдём гулять на яссов! – улыбнулся Святослав.
И дружина отвечала ему громогласными криками. А потом подбегали воины, поднимали Святослава на щиты и несли, крича:
– Слава!
– Слава! Князю нашему вечная слава!
И горели их очи огнём ярым. И в исступлении стали друг с другом биться за честь держать князя, и некоторые падали на землю, а другие по ним шли не глядя. Темники кричали, но воины их не слушались. И тогда Издеба с Огнедаром за мечи схватились.
– Воины не слушаются! – вскричал Издеба. – Что ты за темник, который выпустил подчинение слову?
– Это я есть негодный темник? – вскинулся Огнедар.
И скрестились мечи темницкие, зазвенела булатная сталь.
Увидев это, князь спрыгнул на землю, схватил свой меч и стал биться с обоими, крича:
– Стой, Издеба! И ты, Огнедар! Ежели воины ряды спутали, верность свою мне доказывая, то с чего вы за мечи ухватились? Я виновник беспорядка, с меня и спрос!
Темники остановились, опустили мечи. А Издеба сердито ответил князю:
