Сергей Алексеев - Крамола. Книга 1
— Отдайте подводных, — нашелся Игорь и, зубы стиснув, вскочил в седло.
Дружина обступала князя, и ропот становился громче: тревога сеялась и тут же прорастала страхом. Опомнившись от света, орало воронье над головами; поднялся ветер, и волной взыграл Донец. По балкам взвыли волки…
— Знамение — вы молвите?! — воскликнул князь и вскинул длань. — Сие знамение творить способно каждому! Прикройте дланью солнце — и нет его!
Поднявши руки, витязи прикрыли солнце, и пала тень на очи.
— Се ночь была — и миновала! Занялся новый день. Поскачем же, коль Время благосклонно!
Князь Игорь поднял на дыбы коня, послал его навстречу солнцу, восходящему из тьмы.
И пала ночь на земли половецкие…
В степи седой ковыль ходил под ветром, вздувались вежи, всхрапывали кони, заслышав волчий вой.
Воительница Ночь единым взмахом одолела Игорево войско, ее сестра, Истома, довершила сечу, постлав постель из трав. Над спящими, как вечность, звезда горела в небе и хранила сон. И лишь полон, стеснившись у повозок под надзором стражей, не спал и в горе бдил: в молву степную голосом сурны вплетался долгий тоскливый плач. Седели молодые половчанки, золою осыпая главы, и зов их поднимался над шатрами, улетая к звездам.
Средь веж, плащом опахивая лики спящих, немою, призрачною сенью бродил князь Игорь. Он вслушивался в ночь и тщился различить в молве голос княгини, но степь и поднебесье заполнились дыханием витязей и плачем полонянок. И сердце билось билом колокольным. Он звал ее, просил откликнуться, припав к земле, лежал и слушал, однако и земля тем часом стонала и кричала горьким горем.
В шатре, перед иконой, на коленях стоял Владимир и молил пощады. Божья матерь, озаренная лампадкой, взирала скорбно и с любовью, ланитами умильно прикасаясь к сыну-богу. Попоною укрывшись, спал племянник Святослав и, сонный, водил устами, сладко чмокал, будто дитя у перси матери. А за столом походным, пред свечою, Олег сидел и буйный брат.
Князь Игорь во главу стола прошел — огонь свечи мигнул и поклонился. Заколебалась сень князей на стенах…
Взывал Владимир, руки простирая:
— Боже святый, боже правый, боже бессмертный, помилуй нас!
— Поведай, Игорь, знал ли ты, се станет с нами ныне? — храня спокойствие, спросил Буй-Тур.
Князь снял нагар со свечи, перстами уголек растер.
— Знал, брат. И в западню, расставленную мне, пошел, и вас повел.
— На гибель? — взъярился Всеволод и власы откинул, упавшие на лоб. — На смерть повел?!
— Не будет гибели, мой брат, — промолвил Игорь. — Смерть на бранном поле — честь. Нарочито принять ее — искус сей вельми велик. Аще есть время повернуть назад, полки оставив на поживу супостату.
— Се есть позор! — отрезал брат. — Я с поля бранного не бегал!
— И добро, князь. Не побежим. Назад нам путь заказан. И грех великий, коль дружину бросим. В полон пойдем и плакать будем, аки ныне полонянки плачут. И жемчугом осыплем Русь.
— Полягу здесь, нежели в полон пойду! Кощеем мне не быть!
— Скажи мне, сын, — к Олегу обратился князь, — где велико страдание: в полоне или смерти?
— В полоне, — молвил княжич. — Страсть кощея выше, нежели чем смерти страсть. Ибо кощей — живой мертвец, все зрит и слышит.
Буй-Тур вскочил, расправил грудь, и треснула кольчуга. Владимир плакал пред иконой:
— Господи, помилуй… господи, помилуй… господи, помилуй…
— Довольно, братья! — прикрикнул князь. — Пришла пора поведать правду. Погибели не будет, и смерти в сече не ищите! Я поведу искать позора. Бесславья поведу искать! В чести и славе мы купались. В крови купались братской! А половцы тем часом зорили Русь! Довольно! Я привел вас в степь, дабы принять муки пораженья! Великий Святослав не в силах был собрать полки для летнего похода. Крамолами растерзанная Русь единой ратью не встанет под киевские стяги! Обида гложет братию, сердца съедает, души точит и перстью по ветру разносит. Так пусть же Русь познает поражение, о коем и вовеки не слыхала! Пусть пораженье и позор затмят обиду братьев, как сень луны затмила солнце! Затмение обиды помирит братию, ибо над Русью воспылает свет любви!
Буй-Тур осел, главу на длани уронив. Власы упали, заслонили очи.
— Не вразумел, — промолвил он. — На поле бранном довлеть мечом и язвить супостата — мне понятно. Аки ж понять умом слова твои? В позоре славы поискать? Чудно! Ты сказывал, затмить обиду? Но затмение несет на землю мрак!
— Мрак обиде — свет Руси, — воскликнул княжич. — Так уж повелось в народе нашем: печаль нас мирит…
Буй-Тур воззрился на него, повел очами к брату. Владимир встал с колен, к столу оборотился.
— Затмить обиду? — очнулся Всеволод. — Ты, отрок, мудр, да больно молод. Веками на Руси куют крамолы. Мы той обиды токмо ветви. А ствол и корни — там, лежат с костями наших предков.
— Се древо глубоко засело, — согласился Игорь. — Но вырвать его нам под силу. И вырвать надобно, поскольку Русская земля изнемогла поить его своими соками.
— А боги?! — Владимир поднял перст. — Угодно им сие?
— Угодно, — бросил Игорь. — Сие деяние — нож острый супостату! Он токмо ждет, он токмо жаждет, абы поссорить нас. В кузне той, где мы куем крамолу, ворог наш мехи качает. А мы его благодарим и злато дарим за труды!.. Но ежели богам и неугодно, ежели они другие тешат мысли — Руси сие угодно! Ибо вера есть всякая, а Русь одна!
— Так с зарею начнется путь позора? — задумался Буй-Тур. — Полки полягут наши… Аки мне жаль дружины, брат! Но коли помыслы твои и думы прахом обернутся? Полков не воскресить!
— Помыслы мои — принять мученья, — молвил Игорь. — Такие, дабы застонала Русь от боли, в великую печаль поверглись бы и братия, бояре и холопы. Я жажду мук, возжаждайте и вы! И вкупе мы с зарею ступим на путь вечности. И Время одолеем.
— Скажи мне, брат! — вдруг встрепенулся Всеволод. — Аки ж ты решился? Кто научил тебя? Кто волею сией наполнил душу? Помысли же: никто позора не искал! Никто доныне на Руси не жаждал пораженья! И коли рок нам — путь страданий и бесславья, ответь мне: почему он выпал нам?
— Мы внуки Ольговы, Буй-Тур, — вздохнул князь Игорь. — А внукам суждено страдать за грехи дедов! Так мир устроен, брат, что семя зла, посеянное нами, взойдет и принесет плоды лишь третьему колену. То, что посеял Гориславич на Руси, нам ныне пожинать, а что посеем мы с тобою — оставим внукам. Добродетель, грех ли — все утроится, и урожай обильным будет…
— Но коли божьим промыслом мы завтра одолеем супостата? — с надеждою спросил Владимир. — Коль богородица святая, узрев желания твои, побьет лихую силу? Се уже творилось на Руси, егда молитвами святыми супостат побежден был!
— Оставь надежды, сын, — промолвил князь. — Обольстившись на помощь божию и не вкусив ее, ты веру потеряешь. А лучше верь и на себя надейся. Ты — муж и воин. А богородица — святая дева. Ей чадо нянчить надобно, пускай растет.
Олег же взял свечу и озарил икону. Князья очами к свету потянулись.
— Егда он вырастет — страданья примет, — поведал княжич. — И муки на кресте от супостата.
Умолкла братия, шатер обвис, покинутый ветрами. И в тишине почивший под попоной Святослав улыбкою уста раздвинул и тихо молвил:
— Мать…
Ночь обласкала братию. Истома груз на веки возложила и повергла в сон. Лишь Игорь, сидя за столом, смотрел, как тает воск и убывает свечка, повинуясь нещадному огню.
Так убывало Время, рождая свет и разгоняя тьму.
А над отпущенной ветрами степью все еще бился, улетая к звездам, плач полонянок. И тоска, обливши душу, владела думами.
— Ты разлюбил меня, — послышалось ему сквозь горестное пенье в небе. — И в помыслах своих другую держишь деву…
— Я звал тебя! — воскликнул Игорь. — Ярославна! Что ж ты молчала?..
— Меня ты не зовешь, — печальный звучал голос. — Срамишь меня, позоришь, аки беспутную прелюбу. Чем заслужила гнев твой, Игорь?
Шатра завеса поднялась, и перед князем предстала дева. Он признал ее, прелестную и гордую. Но что же стало с ней? Какими же путями бежала дева в степь, коль обносилась вся и тело светится сквозь одежду? Лик исхудал, и очи провалились, власы скатались, ноги в струпьях…
— Почто же разлюбил меня, мой искуситель? — стонала дева, опускаясь на колени перед князем. — Без тебя, мой повелитель, худо мне…
— Пошла прочь! Я погублю тебя!
— Иль я тебя! — вдруг рассмеялась дева. — Коли уйду к другому!.. Опомнись, Игорь! Аки славно было нам, егда в любви мы жили и согласьи! Когда ты мог, беды не зная, дружить со степью! А теперь ты против встал! Зачем? К чему твои потуги? Поймут? Нет, любый мой, ославят! Престол отнимут и с корзиной пустят по Руси. Кому ты нужен будешь, за других страдая? И было б за кого страдать! Всяк под себя гребет… Уймись, утешься мной и возвращайся, — дева потянулась сладко. — Все спят, и нам пора… Возьми меня, смотри, аки прелестна…
