Юрий Щеглов - Победоносцев: Вернопреданный

Константин Петрович внимательно прочел записку Чичерина, не всегда с ним соглашаясь. В тревожные и печальные дни эти близкие люди находили силы обсуждать будущее своей родины. Они шли разными дорогами к благу, но их объединял душевный порыв. Сердца их бились в унисон.

Часть третья

В дни адского террора и безымянной войны

Я с ужасом теперь читаю сказки,

Не те, что все мы знаем с детских лет,

О, нет, живую быль — в ее огласке

Чрез страшный шорох утренних газет.

И воистину светло и свято

Дело величавое войны.

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны.

……………

Но тому, о Господи, и силы

И победы царский час даруй,

Кто поверженному скажет:

«Милый, Вот, прими мой братский поцелуй!»

Особенно полезная деятельность

Весна сумасшедшая, безумная, непереносимая. Весна головокружительная, бессонная, бесконечная. Весна напряженная, энергичная, трудовая. Почти каждый день приезжал Баранов с допросными листами убийц и собственноручными их показаниями. Просматривая откровенные признания, Константин Петрович постоянно думал об одном: какова цена человеческой жизни в России? По всему получалось — ничтожна! Количество бумаг возрастало: Рысаков наговорил вчетверо против подельников. Речь сумбурная, страстная, испуганная. Боялся смертного приговора, но и стремился осознанным выдачам придать характер покаянной и потому благородной политической борьбы с террором. Ощущалась рука Добржинского. Методика, опробованная на Гольденберге в Одессе, полностью оправдывалась почти без коррекции. Сотрудничающие со следствием террористы выпевали один и тот же мотив. Болтающаяся перед глазами — по судебному приговору — петля превращала слабодушных в безвольные куклы.

В один из мартовских дней вместе с Барановым приехал и прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты Вячеслав Константинович Плеве, подполковник Никольский и Добржинский. Плеве как юрист испытывал особое почтение к Константину Петровичу. Одно из чудес русской монархии: у полицейских и прокуроров настоящие правоведы всегда вызывали сердечный трепет.

— Я позволил себе привезти к вам моих коллег по следствию, чтобы они воочию убедились в той нравственной поддержке, которую оказывает Святейший синод судебным органам, — сказал Плеве.

— Благодарю вас, Вячеслав Константинович. Я давно просил Николая Михайловича об этом. Каково сложившееся у вас мнение о характере преступников? — обратился обер-прокурор с вопросом к Добржинскому. — Я знаком с вашей деятельностью и вполне разделяю такой неординарный психологический подход к раскрытию злодеяний.

— В течение нескольких лет тесного общения с террористами, — начал спокойно и тихо Добржинский, внятностью речи и плавным построением фразы привлекая внимание присутствующих, — я сделал ряд определенных выводов. Личности и мотивы поступков обладают по обыкновению общими чертами. В основе лежит пренебрежение человеческой жизнью, амбициозность и ненасытное стремление к славе. Они уверены, что творят великую историю, и не видят никакой разницы между собой и высокообразованными людьми, призванными монархом к управлению государством. Всех их объединяет безусловное отрицание православной веры и желание утвердить в душе народа атеизм. В качестве примера могу привести точку зрения Андрея Желябова — наиболее закоренелого политического уголовника, которую он старается провести при каждом свидании с юридическими работниками. Он вообще отрицает право особого присутствия Сената рассматривать действия террористов.

Константин Петрович вопросительно взглянул на Плеве:

— Что это значит?

— Все очень просто, Константин Петрович. Действия террористов направлены против правительства. Оно, таким образом, заинтересованная сторона и потому не может быть судьей в собственном деле. Вот квинтэссенция рассуждений этого криминального господина.

— Он полагает, что тонко разбирается в законах Российской империи, принятых еще в 1864 году? Впрочем, это вопрос риторический, — произнес Константин Петрович. — Кому же подсудны действия кровавой банды коммюнистов?

— Только русскому народу через непосредственное голосование, — ответил Плеве.

— Или, что ближе, — прибавил подполковник Никольский, — в лице своих законных представителей в учредительном собрании, правильно избранном…

— Понятно! Он настаивает на суде присяжных. Господин Добржинский в своей характеристике пропустил одну из основных черт террористов — наглость.

Кабинет обер-прокурора заполнило густое молчание. Баранов открыл бювар и, торопливо перебрасывая страницы, наконец отыскал нужное.

— Вот резюме почтенного господина, который не потребовал виселицы для себя. «Суд общественной совести, — пишет он, — не только вынесет нам оправдательный приговор, как Вере Засулич, но и выразит нам признательность отечества за деятельность особенно полезную».

— Нет, увольте меня, Николай Михайлович, от этой гнусной чепухи. Он считает убийство результатом предшествующей полезной деятельности? Пресловутый Феличе Орсини[39] не доходил до подобного цинизма. Вот он, подлинный лик терроризма, во всей своей неприглядности. Сделайте выдержку, — обратился к Баранову обер-прокурор, — и отошлите ее Анатолию Федоровичу Кони. Рассуждения Желябова есть косвенный итог его полезной деятельности. История с Засулич дала ядовитые плоды. Добрейший Достоевский выражал одно мнение со мной.

Дверь в кабинет неслышно отворилась, и на пороге возник молодой плечистый мужчина, облаченный в темный сюртук военного покроя. Он поклонился гостям, однако без какой-либо угодливости, и сообщил, что Екатерина Александровна просит продолжить беседу за чаем.

— Без чая мы вас не отпустим, — сказал Константин Петрович, подтверждая приглашение жены.

Послание воспитаннику

Сейчас — спустя почти четверть века — он вспоминал, как домашние старались облегчить ему бремя, которое он взвалил на себя. Он мог занять и иную жизненную позицию, вовсе не отдаляющую его от воспитанника — нового императора. Он принимал происшедшее слишком близко к сердцу и не умел скрыть переживания. Через день после убийства он писал: «Ваше императорское величество. Не могу успокоиться от страшного потрясения. Думал о вас в эти минуты, на кровавом пороге, через который Богу угодно провесть Вас в новую судьбу Вашу, вся душа моя трепещет за Вас — страхом неведомого, грядущего на Вас и на Россию, страхом великого, несказанного бремени, которое на Вас ложится».

Переживаемый страх и трепет сердечный, однако, не помешали дать воспитаннику мудрый совет: «…Не упускайте случая заявлять свою решительную волю, прямо от Вас исходящую, чтобы все слышали и знали: «Я так хочу, или я не хочу и не допущу». Гнетет меня забота о Вашей безопасности. Никакая предосторожность не лишняя в эти минуты…»

Через три дня Константин Петрович умоляет императора не слушать сирен, которые будут петь прежние песни: «…надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению — о, ради бога, не верьте, Ваше величество, не слушайте».

Из Ковно ведь вызван Баранов. Он внушал Константину Петровичу надежду — крепкий, сильный деятель. С ним Петербург, а затем и Россия воспрянут и духом, и телом.

Главное сейчас — не дрогнуть под напором тех, кто предлагает продолжить прежнюю политику. Общественное мнение жестокосердно! Это будет гибель России! Это будет гибель императора! Это ясно, как день! Никаких сомнений! Безопасности милостью не добьешься. Отступление ни к чему не приведет. «Безумные злодеи, погубившие родителя Вашего, — продолжал Константин Петрович, — не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только с ними на живот и на смерть, железом и кровью. Хотя бы погибнуть в борьбе, лишь бы победить».

Он писал ночью в тиши кабинета и одиноко, при свете свечи, а не электрической лампочки, и ему делалось страшно от того, к чему призывал. Но он хорошо знал, что таких слов государю никто, кроме него, не скажет. Победить нетрудно: до сих пор все хотели избежать борьбы и обманывали покойного государя. Обманывали и наследника, всех и все на свете, потому что то были не люди разума, силы и сердца, а дряблые евнухи и фокусники. Четкие и точно составленные фразы ложились на лист ровно, уверенно и спокойно. Да, победить можно и нужно! Нужно вступить в бескомпромиссное сражение и одержать верх. Тем более что народ возбужден и озлоблен. Если продлится неизвестность, грянут бунты и не избежать кровавых расправ. Он подводил императора к мысли о необходимости устранения графа Лорис-Меликова. Бархатный диктатор не уберег властелина, не убережет и вступившего на престол монарха. Он — фокусник, фокусник, фокусник! И он не патриот русский!