Людвига Кастеллацо - Тито Вецио
Во времена Юлия Цезаря новая колония называлась счастливая Юлия, а при Августе — счастливая Августа. Во времена империи страна процветала, но затем, с упадком могущества императоров, ослабла и, вконец испорченная раболепием, совершенно одряхлела. Готы разграбили ее в четыреста десятом году нашей эры, а вандалы и разграбили и сожгли. В скором времени город, некогда большой и многолюдный, превратился в большую деревню, но, несмотря на это, являлся яблоком раздора между готами и Византией. В конце концов, также как и большая, часть Италии, Кампания оказалась под властью феодальной монархии Лонгобардов.
В старые времена Капуя находилась там, где сегодня располагаются деревни Санта-Мария и Сан-Петро. Обе эти деревни занимают территорию, равную приблизительно шести милям в окружности, по периметру стен старого города. В том месте, где сейчас расположен рынок деревни Санта-Мария, раньше находился форум старого города, на севере были триумфальные ворота, а на западе — храм Кастора и Поллукса. Крепостные стены были широкие, с земляными насыпями, снабженные зубцами и трехэтажными башнями. Вокруг стен был глубокий ров, заполненный стоячей водой. В стенах имелось семь ворот: речные, обращенные к северу; Юпитера — к востоку; Альбана — к юго-востоку; Ателана — к югу. Наконец, к западу — ворота Линтерника, а также морские, и ворота Патриата.
Улицы в городе были широкие и очень красивые. История сохранила названия только трех из них: Альбана, Симплоссия и Кумана. Первая, возможно, пересекала город с северо-запада на юго-восток, соединяя оба конца Аппиевой дороги. Улица Симплоссия имела свою специфику. Здесь торговали косметикой и благовонными товарами, духами, притираниями, белилами, румянами. Эту улицу посещали изнеженные фаты и представительницы прекрасного пола, преимущественно женщины легкого поведения.
Величественны были сооружения древнего города. Если в описываемую нами эпоху там еще не были построены Триумфальные ворота, зато были амфитеатры, цирки, и театры. Там также был и Капитолий, впоследствии заново отстроенный и посвященный Тиберию; три собрания: сенаторов, жрецов и военных; три рынка: патрициев, народный и албанский. Тут же находился и криптопортик, или подземный пассаж, обширное и грандиозное здание, следы которого встречаются до сих пор. Неподалеку располагалась школа гладиаторов, насчитывавшая в эпоху Цицерона более четырех тысяч этих несчастных. В том же здании были помещения для хищных зверей. Вообще город отличался таким множеством храмов, базилик, бань, роскошных домов, дворцов, что Капуя могла смело соперничать с Римом и считаться третьим городом мира после Рима и Карфагена. Когда же последний сравнялся с землей, Капуя могла быть второй.
Хотя многое перенесла бедная Капуя, но так как ее население преимущественно состояло из землевладельцев и ремесленников, то нанесенные ей раны быстро затягивались, жители восстанавливали былое благополучие, благодаря своей привычке к постоянному труду. Несмотря ни на какие невзгоды Капуя привлекала красивых и гордых римлянок, поскольку в городе всегда был большой выбор товаров, косметики и благовоний.
Примерно месяц прошел после погребения старого Вецио. Утром тринадцатого февраля в Капуе царило особенно оживление. Народ толпами спешил к речным воротам, рассаживаясь по скамьям вдоль Аппиевой дороги.[194]
Префект города торжественно ехал верхом по главной улице, сопровождаемый ликторами и начальниками местных войск. Сенаторы в носилках, окруженные толпами рабов, милиция, трубачи и массы простого народа устремились за город кому-то навстречу.
— Я до тех пор не успокоюсь, — сказал префект Кампании, обращаясь к Марию Альфию, главе муниципальной милиции, — пока не увижу победоносных орлов Рима.
— Я вполне разделяю твое нетерпение, — отвечал капуанский военачальник, — тем более, что опасность увеличивается. Сегодня утром до меня дошли слухи, к сожалению, кажется, не лишенные оснований, что мятежник оставил свой лагерь в Сатикуле и намеревается занять Тифату, чтобы затем обложить со всех сторон Капую.
— А как ты думаешь, — спросил префект, неприятно пораженный новостью, сообщенной ему Альфием, — можно ли нам рассчитывать на помощь наших молодых милиционеров, пока не придут подкрепления из Рима? А если они на несколько дней запоздают?.. Но больше всего меня беспокоит вот что. Ведь мятежник — наш гражданин. Что ты об этом скажешь?
— Мне кажется, твои опасения лишены оснований. Тито Вецио никогда не был нашим гражданином, хотя его род и принадлежал к самым знаменитым семьям Капуи. Это первое и самое главное. Во-вторых, нынешние граждане, составляющие основу нашей милиции, как пешей, так и конной, не из коренных капуанцев, а, можно сказать, иноземцы, набранные из разных мест, присоединенных к нашему городу в последнее время или присланные сюда из Рима. Кроме того, в храбрости и знании дела наших милиционеров не приходится сомневаться. На поле сражения они никогда не показывали свою спину и никому не уступали в знании военного дела, так же, как и в дисциплине и мужестве.
— Боги великие, кто же в этом сомневается! — нетерпеливо заметил гордый римлянин, не желая больше слушать хвастливые речи кампанского гражданина и вместе с тем не решаясь откровенно высказать свои мысли в столь опасное время.
— Я совсем не то хотел сказать, — продолжал префект, — мне бы очень хотелось узнать твое мнение по поводу рабов и гладиаторов. Как ты думаешь, останутся ли они спокойны?
— Ну, об этом я тебе решительно ничего не могу сказать, поскольку точно не знаю.
— Батиат сообщил мне, что у него в школе среди гладиаторов происходит что-то странное, раньше не наблюдавшееся, какая-то всеобщая возбужденность и, по мнению Батиата, достаточно самой незначительной причины, чтобы четыре тысячи умелых бойцов вышли из повиновения и восстали как один.
— Будем надеяться на богов-защитников города, они нам помогут, не допустят беды. Сицилийский претор прибудет с отборными римскими войсками, они соединятся с нашей милицией и задушат мятеж.
— Тогда, разумеется, нам уже будет нечего опасаться, лишь бы поскорее пришли легионы.
Словно в ответ на слова префекта вдруг раздались крики:
— Римляне! Римляне!
— Это они! Они! Мы спасены! — радостно кричали окружающие.
В это время трубачи милиции заиграли на своих инструментах, а тысячи зрителей стали пристально вглядываться вдаль, пытаясь увидеть что-то сквозь пыль, поднявшуюся над дорогой словно серое облако. Но вот пыль постепенно рассеялась, заблестели на солнце щиты и шлемы, и взглядам публики предстал четкий строй непобедимых римских легионеров. Когда римские войска приблизились, к трубачам присоединились и остальные музыканты милиции, заиграв нечто похожее на туш. Префект пустил свою лошадь вскачь и, низко поклонившись знаку величия сената и римского народа — серебряному орлу, почтительно поцеловал протянутую ему руку начальника отряда претора Сицилии Луция Лукулла.
— Добро пожаловать, многоуважаемый славный Лукулл! — говорил префект. — Эта победоносная рука служит мне порукой, что мы разобьем мятежника. Ты прибыл вовремя, именно в тот момент, когда мы больше всего нуждаемся в твоей помощи и защите.
— Я делал ускоренные переходы для того, чтобы как можно скорее попасть сюда. Надеюсь, ты подготовил необходимые помещения и припасы для моих воинов. Им необходимо отдохнуть и как следует подкрепиться.
— Ты найдешь все необходимое, и твои квартирьеры могут требовать все, что им угодно. Их желания будут немедленно удовлетворены.
— А что слышно о мятежнике?
— Мы получили сообщение, что он снялся с лагеря близ Сатикула и намерен занять гору Тифату, что, честно говоря, сильно напугало наших горожан. Ты, конечно, обратишь внимание на славных декурионов Капуи, явившихся к тебе с просьбой защитить город от шайки восставших рабов, возглавляемых, однако, очень храбрым и смелым воином.
— Не беспокойся, мы быстро покончим с мятежниками. Впрочем, передай, что я готов их выслушать, как только прибуду на квартиру.
— Для тебя не может быть другой квартиры, славный претор, кроме моего дома, — почтительно заметил префект.
— Пусть будет так. Но только смотри, чтобы это не возбудило злобы в капуанцах. Я замечаю, Что они еще и до сих пор считают нас, римлян, завоевателями.
Говоря все это, гордый патриций не обращал ни малейшего внимания на поклоны знатных горожан.
Гордо шли легионеры под звуки труб и аплодисменты встречавшего их народа. Среди высших военных чинов кавалерии находился и Аполлоний, резко отличавшийся от остальных своим черным просторным плащом и такого же цвета странным головным убором. Товарищи Аполлония, напротив, были одеты в очень нарядные, разноцветные туники с блестящим оружием, украшенных плюмажем шлемами, на чистокровных лошадях, покрытых богатыми вальтрапами.
