Валерий Ганичев - Ушаков
Вот и продолжает он просить войско от турок, от пашей, от Али-Тепелены. Но дело продвигается мало. Турецкие войска и албанцы прибывают без снаряжения, без продовольствия. Единой дисциплине они не подчиняются, пытаются промышлять в греческих деревнях. Французы делают успешные вылазки. Все это приводит к тому, что «жители острова Корфу, — отмечает Ушаков, — начинают уже колебаться сумнением».
Да, войск не хватало. А ведь нападающих по всем законам военного искусства должно было быть в несколько раз больше, чем обороняющихся. Число же войск в Корфу, считай, увеличивалось и от непробиваемости стен еще вдвое. Перекрыть их можно было только искусно, скорее даже гениально организовав осаду и штурм.
Ушаков и искал днем и ночью ходы для завершения главной части своей военной экспедиции. Еще до подхода основной части эскадры он почувствовал, что ключом ко всей обороне Корфу является остров Видо. Расположенный напротив крепости, он был ее защитным бастионом, а в случае взятия противником — дулом, направленным в грудь Корфу.
Французы время на Видо не теряли, рыли траншеи, и вскоре островок ощетинился пятью батареями. Большой же остров был в напряженном ожидании: что предпримет русский адмирал? Ушаков же в декабре и январе ждал и надеялся. Ждал подхода кораблей, подвоза боеприпасов, присылки осадных орудий, продовольствия. Надеялся, что вот-вот тысячи алипашинцев, обещанных по договору Портой, появятся на островах. Постепенно становилось ясно, что ничего или почти ничего он не дождется. Надо было исходить из того, что есть. Да, Видо — ключ, но крепость надо поджигать со всех сторон. Пусть французы ожидают атаки и с суши. Еще в ноябре русские солдаты и моряки вытащили на гору у села Мандуки два единорога, одну гаубицу, две мортиры и несколько полевых пушек. Первые выстрелы смели наблюдавших из-за южной стены французов. Заахали единороги, запрыгали по крышам бомбы от мортир. Это была уже не демонстрация мускулов, а ощутимые удары.
У северной же стены жители двух деревень Баницы и Горицы, куда французы наведывались, дабы пополнить свои запасы продовольствия, взялись сделать такую же батарею на высоком холму у церкви св. Пантелеймона. Сил в этот момент у Ушакова не было, но те «собравшись во множестве, просили неотступно, чтобы для воспрепятствования их разорения и ежедневного грабежа от французов дать им на первый случай две или три пушки, при которых послать хотя бы одного офицера с двенадцатью солдатами», обещая, что пятьсот-тысяча человек будут охранять возведенную батарею ежедневно. Ушаков вспоминал не раз, что поручил греческому добровольцу инженеру Маркати (Меркатис) «батарею устроить». Русский пост поручика Кантарино на батарее состоял всего из 12 фузилеров и шести канониров, поэтому адмирал предложил «канонаду» не начинать, подождать, когда прибудут корабли с острова Св. Мавры. Но горячий и пылкий Маркати за одни сутки успел сделать все работы по установке батареи, выволок пушки на холм. И открыл огонь. Очень хотелось ему показать свое усердие, храбрость и убедить земляков в своей полезности. Те бурно приветствовали первые выстрелы, но атаке шестисот французских солдат не смогли противостоять и бежали. Команда поручика Кантарино была пленена. Маркати как бывшего французского служащего расстреляли.
Французы ободрились и кинулись на вторую батарею. Но ее Ушаков уже усилил, да и организатор обороны капитан Кикин проявил чудеса героизма и организованности. Вскоре и вторая батарея была восстановлена. Крепость оказалась под обстрелом ушаковской артиллерии. Казалось, беспрестанная канонада сломит французов. Но русские пушки стреляли редко. Нашлись недовольные у турок, греков, да и свои смотрели с недоумением: почему Ушаков не даст команду завалить крепость ядрами? Русский же адмирал и так-то был угрюмый, а в эти дни совсем был хмур. Он пишет драматическое письмо Томаре: «Корабельных наших снарядов с нами обыкновенное количество, я употребляю на батареях картаульные единороги и снаряды от них почти все расстреляны, а особо картаульных бомб, которые весьма понадобятся, очень мало у меня уже в наличии остается, а подвозу ни отколь нет» (выделено мною. — В. Г.).
Да, одного полководческого гения в армии и флоте не хватает. Немало славных военных талантов гибло в плену плохого снабжения, в объятиях нерадивой инфантерии.
Гибли. Но не таков был Ушаков. Он собирал все силы, все запасы в один кулак. Он готовил штурм.
«Последнею экономиею…»
Одной из ключевых проблем осады было продовольствие. Ушакова оно беспокоило, вызывало подлинную тревогу. Турки особенно не раздумывали, посылали свои суда и обкладывали продовольственной данью близлежащие территории, а то и просто грабили греческое население. Командующий русской эскадрой пойти на это, конечно, не мог. Он взывает к Петербургу, Одессе, Константинополю.
Уже в начале ноября он бьет во все колокола, не беспокоясь о впечатлении, требуя улучшить снабжение. 10 ноября он пишет Томаре: «Провианта весьма мало. Людей-то на корабли взяли „вдобавок“ (для осады), а провианта на них не предусмотрели».
Эскадра в ноябре находилась в море уже более трех месяцев. Сухари уже рассыпались в порошок, солонина начинала портиться. Но и этого, доносит Ушаков, скоро не будет. «Экономией» можно просуществовать не более чем до середины декабря. Турки обещают, но ничего не делают. Возможно, в этом и не было злого умысла, а была обычная реакция полунезависимых пашей на указы из Константинополя. Они их просто игнорировали. Ушаков направляет Морейскому паше, которому даны все указания Порты, несколько посланий с просьбой ускорить присылку провизии. Тот не реагирует. Командующий эскадрой посылает к нему личного представителя гардемарина Мавро Михайли, одного из гардемарин, что направлялись для практики в боевых условиях. Лучшей практики пожелать было трудно. Гардемарину Ушаков дает указание: «И одного дня чтобы не было пропущено и строго приказано было бы командирам судов, чтобы ни под каким видом не останавливались и не замедливались бы, шли бы прямо сюда к эскадре с поспешностью, старайтесь провизии доставить сюда больше и скорее».
Мавро Михайли спешит исполнить приказ вице-адмирала: стремительно «сплавал» в Морею, не мешкая, обследовал состояние дел и так же быстро возвратился на кирлингаче к Ушакову, которому доложил: «Провианта заготовленного нету ничего».
Командующий встревожен, надо срочно принимать меры, но он не может ничего предпринимать, не согласовав действий с турками. Обращается к Кадыр-бею: немедленно послать курьера к Морейскому паше, ведь тому же предписано Блистательной Портой снабжать их. Ушаков уже все разведал и знает, что на берегу пасутся стада волов, принадлежащие французам, надо только конфисковать их, забить и отправить на эскадры. Кадыр-бей обещал содействовать. Но наступил декабрь, а дело не сдвинулось. «Провизия… на эскадре… вся без остатка вышла в расход. Командиры кораблей и войска на берегу терпят крайнюю нужду и настоит опасность терпеть голод и бедствие от оного». «Последнею экономиею питаются только теперь русские моряки», — мрачно констатирует он в письме к Кадыр-бею. Морейского пашу просит «где только возможно собирать печеный хлеб, сушить его в сухари и присылась сюда сколько в самой скорости поспеть можно…». Именем Блистательной Порты и султанского величества Ушаков потребовал «поставить и немало не умеряя сухарей, булгуру, фасоли, водки или горячее вино, также красное вино и масла… и чтобы тем людей спасли вы от настоящего бедствия, которое есть неминуемо». Зная, что денег у него на расплату нет, говорит с пашой на понятном для того языке: «Кто же в недоставлении по сие время останется виною, Блистательная Порта и его султанское величество непременно сделает строго взыскание жестоким штрафом…»
Адмиралтейство же и подчиненные Мордвинова опять допустили халатность. На прибывших из Ахтияра судах (шхуне № 1, транспортном судне и бригантине «Феникс») «соленого мяса немало оказалось с червями, гнило и имеет худой и вредный запах», а уксус, будучи не в крепких бочках, дорогою почти половинным числом с вытечкою». Без особого рачения заботилось о моряках российское ведомство.
Ждать обещанного — означало погибать. Ушаков был не из таких. Теребит Кадыр-бея и начинает скупать где можно пшеницу. Сам же приказывает жителям Корфу доставить для продажи мясо и зелень для щей. Обращается к Орио, главе местной администрации, чтобы островитяне взяли временно корабли, которые их охраняют, на свой кошт. Оплатить пообещал за счет Порты. Опасное, несогласованное решение принимал вице-адмирал. Ибо оплатит ли Порта его расходы, согласятся ли в Константинополе и Петербурге? Опасное для себя, но необходимое. Понимал, что моряка и солдата надо кормить. Не пренебрегал этим, не давал на откуп, занимался сам. Ходил в матросский камбуз, пробовал кашу, давал выволочку, если было невкусно. Страдал, если порция была мала. Морякам такая забота была по душе, передавали друг другу: «Наш-то адмирал опять матросскую порцию отведал». К середине декабря Ушаков заболел от «тревожных мыслей и отсутствия продовольствия». Заболел, но не слег, продолжая придумывать ходы, чтоб накормить русских моряков, сохраняя эскадру боеспособной.
