Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы
— Да это клевета! Это низкая сплетня и больше ничего! — воскликнул Михаил Иванович.
— Я бы такой клеветы и такой сплетни на моих господ не принес к вам… и напрасно вы меня обижаете… Да и знать должны, кажется, по прошлому, что мне-то уж все, до семьи господской касающееся, хорошо известно…
Но Михаил Иванович уже владел собою. Он заставил Степана сесть.
— Так расскажите мне подробно, ничего не выпуская, все, что знаете, — прошептал он.
Степан исполнил его желание, и его рассказ, наполненный действительно мельчайшими подробностями, как всякий рассказ старика о давно прошедшем времени, не мог оставить в Бородине никакого сомнения.
— Вот-с как было дело! — заключил Степан с глубоким вздохом, впадая после неестественного, замечавшегося в нем возбуждения, в большую старческую усталость. — Вот-с как было дело… все вам теперь известно…
— Вы уверены, что никто, кроме вас, об этом не знает? — собираясь с мыслями, спросил Михаил Иванович.
— Кому же знать? — прошамкал Степан. — Покойник барин держал это в тайне, никто того не знает. Я вот помру не нынче завтра, так только одни вы на всем свете и знать будете… А теперь, сударь, извольте-ка приказать провести меня, притомился я, совсем притомился… да и в покоях ваших заплутаюсь…
Михаил Иванович нетвердой рукой придавил пуговку электрического звонка. Он приказал явившемуся человеку проводить Степана, а сам, по его уходе, стал быстрыми шагами ходить по комнате.
«Никто не знает! — шептал он, хмуря брови. — Нет, он знает, конечно, знает, и в этом объяснение многому».
Он вспоминал, соображал. Он был теперь уверен, что семейная тайна известна Николаю Владимировичу. От этого вся странная перемена, в нем происшедшая, тут не одна несчастная любовь к покойной жене Сергея… Тут именно эта открывшаяся тайна… Потому он и стал такой, почти помешанный… Поэтому он живет отшельником, нелюдимым. Оттого-то он с такой радостью и согласился на эту свадьбу…
Михаил Иванович остановился, и мучительная усмешка скривила его губы.
«Да, — думал он, — вот в чем дело!.. И он там, в старом родовом гнезде… он — Горбатов, а я…»
Он опустил голову.
«Как посмеялась судьба и как теперь, теперь еще смеется надо мною! Что я сделал!.. Помог ему — и только. Мы сошлись на одной мысли… Чего я искал там, того же он искал здесь… Он нашел, а я все теряю и уже непоправимо!»
Несмотря на все свое самообладание, на всю твердость, он почувствовал, что слабеет. Он схватился за голову и упал в кресло.
Он думал теперь о том, что ведь мог он остановить свой выбор на другом молодом человеке, на Владимире Горбатове. Зачем же он этого не сделал, зачем он выбрал Гришу? Чем тот хуже? Он немного странен, рассеян, не практичен, плохо служит. Но ведь он еще молод, все можно было бы поправить. Этого получить, конечно, было легче, он сам напрашивался; но разве нельзя было и с тем поладить, надо было только хорошенько взяться… И он — Горбатов настоящий, последний Горбатов, который бы исправил все, который бы привел его к намеченной им цели… а этот!..
Было мгновение, когда он даже сказал себе: «Однако ведь еще свадьбы не было…»
Но он сейчас же и понял, что все кончено, что идти назад невозможно, что уже чересчур поздно… Он хотел было успокоить себя тем, что ведь все же Гриша в глазах всех Горбатов. Этот полоумный старик Степан умрет, и никто ничего не будет знать. Но разве ему от этого легче?! Ведь он-то знает… Он был так спокоен, у него было так хорошо на душе, безумный старик пришел и отравил его… Да и, наконец, почем знать: он ничего никогда не слышал, ему никто не сказал, не намекнул, а может быть, многие в Петербурге знают эту тайну. Разве можно поручиться, что этот граф Щапский, давно умерший, не выдал ее из ненависти к семье Горбатовых, из ненависти, может быть, даже к своему сыну. Да, конечно, так оно и было, конечно, есть люди, которые это знают, а если и позабыли, так вспомнят, хотя бы даже по случаю завтрашней свадьбы.
— Папа, можно войти? — послышался у двери голос Лизы.
— Нет, нельзя! — крикнул Михаил Иванович.
Потом он встал, запер дверь на ключ и до позднего вечера сидел, не вставая с места, мрачный, в сознании своего бессилия…
XXIX. НА СВАДЬБЕ ГРИШИ
Теплый лунный вечер над Петербургом. Нева уже совсем очистилась ото льда и блестит своей широкой гладью, по которой скользят ялики и время от времени, попыхивая дымом и оставляя за собой расплывающийся след, проходят пароходы.
Воздух чист и прозрачен. Каждый звук в нем получает особенную ясность. Длинной извивающейся лентой, сливаясь и уходя вдаль, блестят газовые фонари. На западе еще светло, мрак ночи не в силах одолеть весеннего северного неба… Еще будут не раз холода и бури, еще не раз появятся ладожские льдины и, обгоняя друг друга, пройдут мимо набережной… Еще, пожалуй, посыплется снег с серого, свинцового неба. Но теперь тепло и ясно, будто и не бывало никогда ненастья, будто весна твердою ногою встала на этих гранитных берегах…
К дому Бородиных одна за другою подъезжают кареты. Весь дом залит светом. Оживленные молодые женские лица показываются в дверцах карет. Миг — и изящно обутая ножка уже на красном сукне нарядного подъезда… Веселые девушки, солидные важные дамы в блестящих, только что прилетевших из Парижа нарядах, важные сановники в звездах и лентах, молодежь в блестящих мундирах… Одни за другими, среди цветущих кустов и мраморных статуй, поднимаются гости по широкой лестнице. Оживление, улыбки, сдерживаемый молодой смех, отрывистые фразы, французский говор…
Все собираются в большую залу, залитую ярким огнем, ослепительную в своем роскошном и душистом убранстве. Где же молодые? Вот и они.
Гриша — красивый и изящный, лицо довольное, но в то же время полное спокойным достоинством. Лиза прелестна в своем подвенечном наряде. Глаза ее так и горят, так и искрятся. Она чувствует себя средоточием всех взглядов, но не смущается этим. Она отвечает милыми улыбками, любезными словцами на обращенные к ней приветствия знакомых и полузнакомых, подходящих к ней с бокалом шампанского.
Надежда Николаевна тоже оживлена и тоже находит любезные ответы на каждое приветствие. Но в ее лице время от времени пробегает что-то тревожное. Она все кого-то ищет как будто глазами в окружающей ее толпе. Она ищет глазами своего мужа. Она не понимает, что с ним. Он совсем не тот, каким был в последнее время. Он мрачен, что-то скрывает… Но что может он скрывать и что могло случиться?
Она теряется в догадках, ничего не находит и тревожится больше и больше. Вот она сейчас его заметила — какое у него лицо! Да он просто нездоров! Да, он болен! В этом ярком освещении она хорошо заметила его бледность. Он ей показался даже постаревшим со вчерашнего дня. Он смеется, хочет казаться спокойным и довольным, всем пожимает руки. Никто в нем ничего не заметит, но ее-то ведь он не обманет… Что с ним такое?!
И вся полная этих мыслей, она все же продолжает неустанно играть роль любезной хозяйки.
Вот к ней подлетает с бокалом в руках сияющий, расфранченный, с лихо закрученными усиками Кокушка.
— По-пождравляю ваш! — взвизгивает он, громко чмокает ее руку и расплескивает на ее платье свое шампанское, а затем сейчас же отлетает в сторону и кричит кому-то:
— А по-пошлушай, гра-граф, поштой, погоди!
Кокушка счастлив. Он уже выпил несколько бокалов, приятная теплота теперь разливается по его телу…
Между тем менее часу тому назад в церкви можно было заметить, как он вдруг насупился и засопел. Он вспомнил свое собственное венчанье.
«Вот это та-так швадьба! — думал он. — А меня как этот черт обвенчал! Штыдно и шрам только! Я го-гово-рил: ражве когда-нибудь от такой бедной швадьбы, как моя, может прок выйти… Вот теперь что шо мною шделали! Же-женат, а где… жена?»
Он покраснел и засопел еще больше.
«Уро-род, губа, как у жайца!»
Ему изо всех сил захотелось, чтобы его вот точно так обвенчали. Вдруг лицо его просияло, счастливая мысль пришла ему в голову.
«Я ражведушь и опять женюшь и жделаю точно такую швадьбу!.. Я им-имею право!..»
«А что вжял… че-черт! — послал он мысленный привет своему тестю: — Дудки!..»
Эта новая мысль совсем его успокоила, и он теперь был полон ею.
По приезде из церкви он отыскал брата и сообщил ему о своем решении.
— Во-Володя, ведь это можно?
— Можно, конечно, только, пожалуйста, ты не проболтайся, не говори никому, ведь никто и не знает, что ты женат. А то если проболтаешься, то сам себе все испортишь, будь же благоразумен!
— Ша-шамо шобою! — быстро проговорил Кокуш-ка. — Что я жа ду-дурак, штану шрамитьша… А ведь хо-хо-роша швадьба? То-только моя еще лучше будет…
И он, с новым бокалом в руке, помчался поздравить новобрачных.
Владимир, бывший у двоюродного брата шафером, так и сиял в этот вечер. Никто не видал его никогда таким веселым. Дело объяснилось просто: он победил Груню.
