Конн Иггульден - Троица
Оставив Йорка на возвышении кафедры, Солсбери спустился к Уорику, Эдуарду Марчу и остальным, числом примерно двадцать. Все смотрели на герцога, и у Солсбери распахнулись глаза, когда Йорк возложил руку на подлокотник трона, как будто собирался его занять. Солсбери со значением кивнул, а Йорк улыбнулся.
Все это длилось не дольше секунды – то, куда легла его рука и что это могло означать. Кое-кто сердито зашипел, другие заклекотали что-то невнятно-грозное. Йорк, нахмурившись, вгляделся в скопление скривившихся физиономий и увидел, что руки в его поддержку тянут только Марч, Грэй, Солсбери и Уорик. В комнате присутствовали четыре особы из числа «Духовных лордов», и Йорк с раздражением заметил, как своей лобастой головой укоризненно покачивает епископ Кемп. Старый святоша. Сейчас вот взять и демонстративно усесться на королевское место, высмеяв их за все эти вздохи, цыканья и покашливания. На кафедру бочком взошел канцлер Уильям Олдхолл и с плохо скрываемым ужасом оглядел эту сцену.
Руку Йорк убрал. Напряжение в комнате заметно унялось, а канцлер придвинулся ближе и забормотал пугливой скороговоркой, едва различимой на фоне этого галдежа, как на птичьем дворе:
– Милорд Йорк, прошу иметь в виду, что король жив, а с ним и его наследник. Эти люди, как видите, не очень-то склонны поддерживать вас, но смею вас заверить, моя работа принесла свои плоды. Нужные люди в парламенте выговорили самые полезные шаги вперед. Если вы займете свое место, милорд, то обещаю вам, результатом вы окажетесь довольны.
Йорк скрепя сердце оставил кафедру с королевским троном и сошел к скамьям. Солсбери наигранно приветствовал его с таким видом, будто ничего предосудительного на его глазах и не произошло.
Олдхолл занялся своим делом: провел вступительный молебен и напыщенно возблагодарил Господа за отмену Акта о лишении прав состояния домов Йорка, Солсбери и Уорика. Эта формальная процедура вызвала у собравшихся лордов шумное одобрение, несколько смягчив помрачневшего было Йорка.
– Милорды, – продолжал Олдхолл, – с большой отрадой передаю вам волю Палаты Общин по интересующему нас вопросу. Ее члены озаботились изыскать какой-нибудь способ выразить благодарность герцогу Йоркскому Ричарду Плантагенету за его верную службу при дворе, за опеку его величества короля Генриха VI, а также за спасение нашего государя от изменников. Таким образом, был предложен Акт Согласия, который поименовал бы герцога Йорка наследником английского трона. Голосование состоится нынче же вечером. Если оно окажется успешным, то уже завтра вам будет представлен новый проект закона о королевской Печати.
Лоб Йорка разгладился, а сам он сел прямо, слушая вполуха поздравления всех тех, кто всего-то минуту назад шикал и хмурился. Трусы и предатели в обеих палатах не позволяли ему предъявить свои претензии на трон, но они же теперь проявляли благосклонность к тому, чтобы судьба Генриха оказалась у него в руках, и перелагали на него всю ответственность: делай с ним что хочешь. В эту минуту Йорк испытывал к ним непередаваемое отвращение, хотя они, по сути, воплощали его самые смелые притязания на власть. Он оглянулся на скамью позади себя, встретившись взглядом с сыном. Эдуард знал, что это значит для отца, и весь лучился, обхватив ручищами деревянную перегородку.
Прислонясь спиной к спинке скамьи, Йорк приосанился, чувствуя прилив бодрости и свежих сил. Его вынудили бежать из Ладлоу. Он видел, как его замки и земля раздаются или распродаются тем, кто не имеет на них никакого права. Само его имя и герб по всей стране срезались с тканей и гобеленов, сбивались с дерева и камня, выжигались с железа. Но если он в конечном итоге становился королем, то все это было не больше чем необходимым испытанием на прочность. Он знал, что причина такой неожиданной кротости и сговорчивости со стороны парламента – наводнившая Лондон армия. Лорд Скейлз пережил тот пролом стены Тауэра; забаррикадировавшись изнутри, он избегнул кровавой мести лондонской толпы. Он дождался того, чтобы сдаться Уорику, когда тот возвратил в Лондон короля. Но это не спасло его от мести, которую он заслужил. Кое у кого ушло всего два дня, чтобы добраться до него в каземате того же Тауэра. Йорк потом видел труп, но после своих же приказов не проникся сочувствием к тому, кто это сделал. На улицах по-прежнему лилась кровь. Но важно было то, что на сегодня в Лондоне была всего одна сила, и эта сила была предана Йорку. Он держал в своей хватке и короля и столицу, и парламент это знал.
Йорк на какое-то время прикрыл глаза, чувствуя старую боль. В Фулхэмском дворце ниже по реке он навещал Генриха, часами с ним молился и все пытался понять этого еще молодого человека и причины его слабости. За все годы их раздоров Йорк так никогда и не проводил с Генрихом времени достаточно, чтобы познать характер короля. При мысли о том, чтобы его убить, веки у Йорка непроизвольно сжались. Это будет убийство доподлинно невинного – страшнейший из грехов – неважно, как это деяние обставить. Он, Йорк, будет проклят, это несомненно, даже если с проклятием получит корону. Напрягшись так, что загудело в ушах, он снова вспомнил, как однажды проявленная милость едва не обошлась ему ценой в жизнь и существование его дома. Йорк открыл глаза. Решение было принято. Пристойности ради он какое-то время ничего делать не будет. Парламент назначит его наследником, а еще до скончания года Генрих тихо впадет в сон, от которого никогда не проснется. Королем же станет Йорк, так же как некогда его прадед Эдуард. А после него, Йорка, престол перейдет к его сыну.
Он сделал вдох, вместе с которым по телу разлилась мысль, напоенная блаженной радостью. Сын в убиении повинен не будет. А неповинен – значит, и не проклят. Эдуард будет править домом Йорка и всей Англией – какой же отец откажет себе в преподнесении такого подарка? И уже неважно, какова его цена. Йорк дал себе зарок, что в тот же день напишет Сесилии, занятой сейчас в Ладлоу ремонтом и доглядом за сотнями мастеровых. Представляя себе ее реакцию, он улыбнулся. Еще одно постановление парламента, и они обретут все, чего когда-либо хотели от жизни. Мир встанет на место, после стольких-то лет слабого дома на троне. Можно будет даже забрать потерянные земли во Франции. Кто оспорит это его право, коли он король? Ум Йорка пленили грезы, одна заманчивей другой, пока острый тычок локтя Солсбери в бок не вернул его к действительности, заставив слушать разглагольствования Уильяма Одхолла. Обсуждение, судя по всему, не утихало:
– …вестей о королеве Маргарет и ее сыне по-прежнему нет, лорд Грэй. Мне докладывали, что их видели при переезде в Уэльс, однако их нынешнее местонахождение неизвестно. – На прикорнувшего, как ему показалось, Йорка Олдхолл поглядел с упреком. – Те пустующие места на скамьях, можно сказать, вопиют. Если же наследником объявить милорда Йорка, то я не сомневаюсь, что от благородных лордов, до сих пор не явившихся в Лондон, мы таки добьемся явки в эту самую палату.
Не утруждая себя слушанием, Йорк поглядел вниз. Имена тех, кто будет поддерживать королеву, секрета для него не составляли: Перси, Сомерсет, Клиффорд, Эксетер. Сейчас ему приятнее было думать о таких, как Бекингем и Эгремонт, которые уже ничем не могли помешать.
Известие о новом наследнике трона, стоит лишь Маргарет о нем прознать, заставит ее в ярости рвать на себе волосы. Вспомнив все то, что было пережито с Актом лишения, Йорк непроизвольно скроил гримасу. Вот ведь удовольствие, по детской своей простоте сродни погожему летнему дню: представлять, как твои мучители тоже теперь страдают. Взять хотя бы Маргарет: потеряла мужа. А когда состоится голосование, то потеряет и наследие для своего сына. При мысли об этом Йорк смешливо фыркнул, отчего пожилой краснобай над кафедрой, приостановившись, уставился на него в сердитом недоумении. А тут, не выдержав, хохотнул и Солсбери. Все это время он пытливо наблюдал за своим другом – можно сказать, следовал за ним по пятам – и наслаждался каждым моментом этих его потаенных блужданий.
Нежный, горячий румянец застенчивости рдел на щеках Маргарет, польщенной таким вниманием и комплиментами. Боже, как она от всего этого отвыкла! Джаспер и Эдмунд Тюдоры, несмотря на графские титулы, пожалованные ее мужем, в присутствии своего отца стояли в почтительном молчании.
Оуэн Тюдор принял ее ладонь в свою с улыбкой, полной такого обаятельного лукавства, что и впрямь можно было поверить: именно этот чертяка-галант обольстил когда-то французскую королеву. Он был на тридцать лет старше Маргарет, но, несмотря на лысину и седину, сохранял в себе редкое жизнелюбие, а исправное здоровье сквозило решительно во всем: в тронутой загаром коже, ясности глаз, твердости руки. Видом он больше напоминал благородного фермера, чем солдата, которым некогда был.
