Морис Юлет - Ричард Львиное Сердце
Не открывая глаз, Ричард промолвил;
— Никто не мог долго меня любить, потому что никто не мог вполне положиться на меня, как я сам не полагался на себя.
Затем он беспокойно обратился к аббату:
— Уведи ее. Мило, я устал.
Элоиза опустилась перед ним на колени и поцеловала его сухой лоб.
— Прости, король Ричард! — сказала она. — Ты более всего был королем, когда больше всего нес на себе оковы; ты более всего был милостив, когда больше всего нуждался в милости. Я свое дело сделала. Мне остается молиться и готовиться к концу.
Беззвучной поступью вышла она, как и пришла. И ни одна живая душа больше не видала ее.
Следующей явилась королева Беранжера, под вечер. Она держалась чинно, как в цепях, весьма торжественно преклоняясь пред лицом смерти. Вся белая, как слоновая кость, она была в черном платье, в руках у нее было большое Распятие. У дверей она остановилась на одно мгновенье, а с ней и граф Лейчестер, сопровождавший ее.
— Горе меня одолевает, Лейчестер! — проговорила она и обратилась к привратникам: — Он еще жив? Узнает он меня? Он не спит? Не требует ли он меня со слезами?
— Мадам! Король уснул.
— Ну, так пойду молиться за него, — промолвила королева и вошла в шатер.
Чинно преклонила она колени и обеими руками подняла Распятие в уровень с лицом. Затем жалобно заговорила с Ним, понизив свой истомленный голос и словно призывая Христа оглянуться на ее страдания:
— О, Христос, Христос! Оглянись на меня, на дочь царя земного, жестоко распятую, как Ты Сам! Этот умирающий — мой супруг и король, который от меня, как и от Тебя, Господи, отрекся. Он собирался совсем отстранить меня, а я все-таки его люблю. Да, люблю его, Иисусе Христе, и я потрудилась ему на пользу вопреки моей чести, которую сама, как и он, ставила ни во что. Когда он был в заточении, я унижалась, чтобы только возвратить ему свободу. Когда он освободился, я все усилия употребляла для того, чтоб отстранить от него врагов, в то время как он сам отстранял меня. Я молилась за него, да и теперь молюсь, когда он, распростертый здесь, лежит, сраженный тайным ударом, и умирает, не заботясь даже спросить, жива ли я. О, Спаситель мира! Это ли еще не страданья?
Ее говор разбудил больного. Он открыл глаза и пристально посмотрел вокруг себя. Он знаком показал Мило, чтобы тот наклонился. Старик, отпыхиваясь, подошел к нему.
— Кто тут? — шепотом спросил он. — Не…
— Нет, нет, дорогой государь мой! Это — королева.
— Ах, она бедная, несчастная! — со вздохом проговорил он. — Поверни меня, Мило!
Аббат повиновался; но это вызвало струю крови из уст короля. Ее остановили и привели его в чувство с помощью водки.
Королева была страшно потрясена при виде его изможденного лица. Она, несомненно, любила его. Но ей нечего было сказать. Несколько времени их глаза смотрели друг в друга. Ее глаза были отуманены слезами; его глаза, страшно пытливые, страшно смышленые, лихорадочно сверкали. Он читал у нее в душе.
— Мадам! — сказал он ей так, что она едва могла расслышать. — Я поступил с вами дурно, но еще хуже — с другими. Я не могу умереть спокойно без вашего прощения. Но сам просить у вас прощенья не стану: ведь, живи я еще целые годы, я поступил бы снова так же точно.
Королева задрожала от слез обиды.
— О, Ричард! Ричард! — застонала она. — Как я страдаю! Ведь мое сердце принадлежит вам, оно всегда принадлежало вам. Но что я получила от вас? Ничего! О, Боже! Ровно ничего.
— Мадам! — произнес он. — В том моя вина, что я дал вам право кое на что. Это — моя первая и величайшая несправедливость. Отдавая вам это право, я поступил, как тать; отнимая его от вас, я снова совершал грабеж. Богу известно…
Он сомкнул глаза и больше их не открывал. Королева еще и еще взывала настойчиво:
— О, Ричард! Ричард!
Но король не отозвался: он, по-видимому, погрузился в глубокий сон.
Королева дрожала, тяжело дышала, молилась, склоняясь перед своим распятым Христом. Так прошла ночь.
Последней пришла Жанна в своей белой одежде. Она явилась на заре, и румянец зари пылал у нее на щеках. Она спешила легкой поступью по росистой траве; губы ее были раскрыты, волосы распущены.
Она вошла, до того возбужденная горем, что никакие привратники, .никакие королевы, ни даже сонмы королев не могли бы ее остановить. Ростом она была велика, как любой из присутствующих мужчин. Она прошла мимо часовых у входа, ни о чем не спрося, не проронив ни слова, и легкой, решительной походкой приблизилась к смертному одру. Там она остановилась, вся сияя и ширясь от внутреннего возбуждения: не оглядываясь на прошлое, на протекшую жизнь, она видела перед собой только славу смерти.
Королева знала, что Жанна здесь, но продолжала читать свои молитвы или, по крайней мере, делала вид, что читает.
Вдруг, неожиданно, Жанна опустилась на колени и, вытянув руки, обвила ими Ричарда и поцеловала его в щеку, потом подняла глаза и отчаянным, но победоносным взглядом смотрела на всех, уверенная, что никто не посмеет оспаривать ее права.
Никто и не думал об этом. Беранжера продолжала молиться. Жанна задыхалась от волнения.
Наконец, у нее вырвались резкие слова:
— Неужели ты, Беранжера, можешь оспаривать мое право целовать мертвеца, любить его и с восторгом говорить о нем? Как ты думаешь, которая из нас, трех женщин, может отдать наилучший отчет об этом любимом человеке, — ты, Элоиза или я? Элоиза явилась и заговорила о старых грехах. Явилась ты и начала плакаться о потах. Что же мне остается делать здесь, раз я пришла? Уж не говорить ли о грехах будущих? А ты, мой дорогой рыцарь! — воскликнула она, прикасаясь рукой к его голове. — Увы! Здесь неуместно говорить о твоих великих прегрешениях; но, мне кажется, ты оставишь людям и искорку огня…
Туг Жанна взглянула на Беранжеру, и складка старого горделивого недовольства подернула ей губы, а ее зеленые глаза сверкнули. Беранжера ни слова не сказала.
— Видишь ли, Беранжера, — продолжала Жанна. — Я говорю, как мать его сына, Фулька Анжуйского. Пусть мой сын Фульк лучше грешит, как грешили его предки, как грешил его отец, чем чахнуть, ища спасения в монастыре и посрамлять человека в нашем Спасителе за его выбор! Пусть лучше течет в нем дурная, но великая кровь, чем такая жидкая, как у тебя! Чего же тут бояться, девушка? Уж не меча ли? Вот уж восемь лет, как в мое сердце вонзен острый нож, но я не подаю ни звука. Пусть же и сын пронзит то сердце, которое пронзил отец! Я не из тех влюбленных, которые говорят своему возлюбленному: «Погладь меня по сердцу, милый!» Я из тех, которые говорят: «Если тебе угодно, мой король, пронзи мне сердце, дай пролить за тебя кровь мою!» Да, я проливала за него кровь и спять пролью, сладчайший мой Господь Иисус!
Жанна тиxo склонилась над изголовьем короля и поцеловала его в голову, прибавив:
— Аминь! Пусть бедняги проливают кровь, если требует се король.
Королева продолжала молиться. Король открыл глаза, не проявив ни трепета, ни испуга, и улыбнулся, взглянув на Жанну, склонившуюся над ним.
— Хорошо, дитя мое! Хорошо, что ты поспела! — молвил он. — А что мальчик?
— Он здесь, Ричард,
— Приведи его ко мне, — проговорил король. Де Бар, тихо ступая, вышел к мусульманам, стоявшим у дверей, и вернулся, ведя за руку Фулька — стройного высокого белокурого мальчика с открытым лицом, с отцовским изящным очертанием рта и смелыми серыми глазами. Жанна обернулась, чтобы подвести его.
— Дитя мое! Вот отец твой!
— Я знаю, матушка, — проговорил ребенок и опустился на колени у кровати.
Король Ричард положил ему на голову свою руку.
— Жесткая щетинка, Фульк! — заметил он. — Совсем отцовская! Но пошли тебе Боже иметь лунную под ней подкладку, чем моя. Пусть Бог сделает тебя мужчиной!
— Но никогда не сделает Он меня великим королем, — сказал Фульк.
— Быть может. Он сделает тебя чем-нибудь лучшим, — заметил отец.
— Не думаю, — ответил мальчик. — Ты — величайший из царей земных. Так говорит Старец из Муссы.
— Поцелуй меня, Фульк! — вымолвил король. Мальчик поспешно поднял свое личико к его лицу и горячо поцеловал отца прямо в губы.
— Как влюбленный! — засмеялся король, а Жанна объяснила:
— Он всегда целует прямо в губы.
Ричард вдруг почувствовал сильную усталость и глухо вздохнул. Фульк оглянулся вокруг и, смущенный торжественностью обстановки, взял мать за руку. Она передала его де Бару, и тот увел ребенка прочь.
Король показал знаком Жанне, чтоб она к нему нагнулась. Она склонилась низко, но и то едва могла расслышать его. Все видели, что конец близок.
— Я должен отойти с миром, душа моя, если это возможно, — прошептал Ричард. — Скажи, что с тобой будет, когда я умру?
Жанна погладила его по щеке.
— Я вернусь к супругу моему и к детям, дорогой мой! Я оставила их там трех: все мальчики.
— И что ж, они добры к тебе? Ты счастлива?
