Джек Коуп - Прекрасный дом
— Правда будет известна. Кто хочет ее услышать, услышит.
Он считал, что его место в рядах импи; поэтому, когда настала ночь, он вместе с Коломбом и Офени двинулся в путь, чтобы снова присоединиться к повстанцам.
Подойдя к реке, они обнаружили, что берега тщательно охраняются: в лагерях правительственных войск на обоих берегах горели костры, а зулусов-наемников и белых солдат было больше, чем раньше. Надев грязную бело-красную нарукавную повязку, Коломб проскользнул в самую гущу наемников у Нгубеву Дрифта. Подражая другим, он грубо протиснулся поближе к огню и притворился, что пьян так же, как и они. Он слушал, как люди хвастались, ссорились и ругались. В душе они смертельно боялись Бамбаты. Белые офицеры старались держать их в полном неведении относительно хода войны, и они пугались при малейшем намеке на опасность. По обрывкам их разговоров Коломб узнал все, что ему было нужно. Правительственные войска окружили Бамбату, чтобы заставить его поскорее принять бой, потому что другие племена начали активно сопротивляться приказам о поддержке правительства и при дальнейшем давлении на них могут восстать в любую минуту. Белые офицеры мечтали расправиться с ними после того, как свернут шею Бамбате.
Около полуночи Коломб повел своего отца и проповедника Давида вброд через реку. На каждом шагу они ждали выстрелов, но часовые спали, и им удалось незамеченными достигнуть зулулендского берега. Если в слухах, ходивших среди наемников, была хоть доля правды, то для импи было очень важно избежать сражения, выиграть время и распространить волнение как можно шире. Коломб стремился поскорее добраться до военачальников и предупредить их.
Импи размещались в пещерах и бивачных укрытиях в лесах Квидени, а часовые белых стояли на горных вершинах. Прячась от их зорких глаз, приползали разведчики и доносили, что со всех сторон движутся колонны белых и что каждая колонна слишком сильна, чтобы ее атаковать или поймать в ловушку! Они раскинули сеть и теперь стягивают ее. Коломб взял свою винтовку и патронташ у Умтакати и пошел в защищенное ущелье, чтобы повидать военачальников Макалу и Мгану. Вооруженные винтовками и револьверами и увешанные патронташами, Макала и Мгану держали совет на залитой солнцем поляне. Большой скалистый отрог выступал с одной стороны ущелья, почти вертикально спускавшегося к горному потоку. Среди гладких холодных скал цвели кусты алоэ, и вокруг них порхали ярко-синие, ярко-зеленые и пурпурные птички, высасывая из них сок своими изящными, изогнутыми клювами. Коломб доложил об обстановке у реки и в окружающей местности. Его выслушали внимательно. Среди вождей он увидел Какьяну: раненая нога была у него перевязана грязными тряпками, стягивавшими примочку из жеваных листьев. Пеяна тоже был здесь, и Коломб с удивлением заметил, что он очень изменился: лицо его похудело и сморщилось, нижняя губа отвисла, резко обозначились скулы. Галифе, которое когда-то тесно обтягивало его толстые икры, теперь висело мешком.
— Я считаю, вожди, что мы должны постараться не делать того, на что рассчитывает правительство… — осторожно начал Коломб.
— Мы выслушали тебя. Мало ли что ты считаешь! — гневно воскликнул Пеяна.
— Пусть говорит, — сказал Макала.
— Они идут, чтобы сломить нас, они надеются прижать нас к стене, они убьют весь наш скот в одном загоне. Вот что я предлагаю, вожди: разделите нас на двадцать отрядов, и тогда мы сможем проскользнуть у них между пальцами. Каждый отряд наберет сил, сделает запасы продовольствия. Будем останавливать на дорогах фургоны и держать в страхе города. Правительство распылит своих солдат, и тогда мы широким фронтом примем бой.
Макала, насупившись, не сводил с него взгляда, а Мгану смотрел мимо Коломба на могучую цепь убегавших на юг холмов. Он, казалось, видел зулусов, сражающихся во всех уголках захваченной врагами страны.
— Мы подумаем об этом, — сказал Макала. — Но не нам принимать решение.
— Этот смутьян охотно сам принял бы решение, не спросив нас, — сплюнув, сказал Пеяна.
Остальные молчали; у вождей возникли какие-то подозрения и сомнения. Пеяна, по-видимому, обрел новую силу с тех пор, как ушел Бамбата. Теперь он говорит, «не спросив нас», как будто сам стал командиром. Плохо дело, подумал Коломб. Если вожди повинуются этому брюзге Пеяне, значит, они утратили уверенность и твердость духа.
Наступила ночь. Импи покидали свои широко растянувшиеся биваки. Полная луна тускло светила почти с самой середины неба, озаряя серые языки тумана, незаметно выплывавшего из глубоких ущелий. Они вышли из леса и шагали по более открытой местности, извиваясь, как большая змея, то на крутом спуске в долину, то на столь же крутом подъеме. Бамбата уже вернулся. Он ехал впереди колонны на белом коне, а рядом с ним еле передвигался на своей лошади гордый старый вождь Глаз Зулуса. Ехали медленно, потому что старый вождь был очень тяжел и лошадь его шла с трудом. Бамбата молчал, он не делился с воинами своими мыслями. Он только приказал выступить в поход. Все были озадачены. Какие новости он узнал? И когда они, весь зулусский народ, встретятся с врагом лицом к лицу?
Около полуночи их остановили у сожженного крааля и приказали оставаться в боевой готовности. Спать не разрешалось. На месте разрушенных хижин были зажжены костры; казалось, что предстоит большой военный совет. Пока воины ждали, подходили все новые боевые отряды во главе со своими командирами и вождями. Их мощь и бодрость возрастали по мере того, как сотни превращались в тысячи, и сомнения относительно масштабов восстания начали рассеиваться. Это была великая армия, признак того, что назревают большие события.
Военный круг, умкумби, был огромен, его ряды были плотны. Час пробил: Бамбата был послан назад для организации и концентрации сил, а его соратник, Мангати, остался возле Младенца для получения последних указаний. Коломб стоял в первом ряду зонди рядом с Мгомбаной, недалеко от вождей. Малазы нигде не было видно, он, несомненно, где-то что-то вынюхивал и выискивал, как всегда украдкой. Один из знахарей басуто присел на корточки позади семидесятилетнего наследника Сигананды. Давид и два других христианских проповедника тоже были здесь. Костер и луна, бросая тени в разные стороны, освещали изогнутые ряды воинов, белые, красные и черные щиты; сверкали лезвия ассагаев, белели гребни из бычьих хвостов и страусовые перья.
Мангати торжественно въехал в середину круга, и воины загремели: «Байете!» в честь нового посланника Младенца. Бамбата приветствовал его и пожал ему руку; он был одет в военный мундир и фуражку цвета хаки.
Затем Мангати заговорил. Он сказал, что командование всеми импи должно быть передано в руки Макалы и Мгану. Это известие было встречено одобрительным ревом. Где же будут они, Мангати и Бамбата? Их возвели в ранг королевских советников, они будут правительством во время восстания. Зная, что ему со всех сторон грозит опасность и что он может быть схвачен белым правительством, Младенец отдал приказ иносказательно. Он выразился так:
— Если вы хотите сражаться, идите и сражайтесь. Это не имеет никакого отношения ко мне; не я это придумал. Если вы хотите защищаться, почему бы вам не объединиться против белых? Гонцы сообщили мне, что белые солдаты сожгли могилу моего отца и развеяли по ветру его прах. Когда вы объединитесь, что помешает вам сражаться здесь, в Зулуленде? А затем идите дальше, в Наталь.
Коломб знал этот способ изъясняться, воины тоже его знали. Они поняли из этого скрытого поощрения, что больших подкреплений они не получат и что у них не будет верховного вождя, который бы повел их в бой. Это потрясло их. Восстание предоставлено самому себе. Восставшие должны победить или погибнуть, не надеясь ни на чью помощь. Значит, так тому и быть — Младенец снова превратился в миф. Они остались со своими ассагаями и несколькими винтовками, с Бамбатой и Мангати, Макалой и Мгану, с опасным и ненавистным Пеяной, со старым грузным Глазом Зулуса и его былой славой.
Сыновья Сигананды вышли вперед объявить, что их старый отец чувствует себя голым и беззащитным, отданным на растерзание обезумевшим белым. Почему ушли воины из его лесов? Пусть они вернутся назад и сражаются под кровом этих могучих крепостей; пусть накинут на него покрывало воинов.
Идти назад, идти назад! Зачем идти прямо в капкан, прямо в пасть льва? — думал Коломб. Войну не выиграть только при помощи мертвых скал, деревьев и джунглей, войну выигрывают люди с помощью оружия. Нет, идти нужно не назад, а вперед. А иначе им придется раствориться и, утратив человеческий облик, жить в пустынях, как затравленные волки. Сердце его жаждало мести, быстрых, решительных действий.
Приказ был отдан: назад в лес, назад в ущелье! Коломбом овладел столь неистовый гнев, что у него закружилась голова. Мысль о страшной утрате, о крушении всех его надежд, о тщетности его непрестанных дум, его борьбы против старых, отживших обычаев поразила Коломба с неистовой силой. Он выхватил ассагай из рук отца и швырнул его в небо. Он не видел, как, сверкнув в лунном свете, оружие упало на землю, в эту минуту он сам не знал, что делает. Ассагай глубоко вонзился в твердую глину, упав как раз между четырьмя вождями. Они замолчали и в изумлении уставились на него. Затем они подняли взгляд к небу, откуда упало оружие. Коломб все еще не пришел в себя, когда Умтакати, Офени и Мбазо быстро втащили его в кусты. Боевой круг был распущен на отдых. Был отдан приказ выступать, и менять его никто не собирался.
