Роберт де Ропп - Если я забуду тебя…
И тут меня чуть не убили, потому что мои блуждания по подземным переходам под Храмом придали мне вид скорее утонувший крысы, чем римского солдата, и войско без сомнения приняли меня за зелота, намеренного умереть геройской смертью, защищая свою страну. К счастью меня узнал один из декурионов Двенадцатого легиона, который, отвечая на мои требования, вызвал двух легионеров, чтобы они проводили меня к Титу, которому я должен передать срочное сообщение. Однако, когда я собирался уходить, я увидел зрелище, от которого у меня в жилах застыла кровь. Очень смуглый солдат, должно быть из сирийских вспомогательных отрядов, забрался на плечи своего товарища и, размахнувшись горящей головней, приготовился швырнуть ее в окно одного из строений, что примыкали к основанию Святилища и в который хранилось масло, мука и священнические облачения, используемые во время Храмовых служб.
— Остановите его! — крикнул я. — Остановите! — и с полудюжиной легионеров, послушавшихся меня, я бросился к негодяю, который на мгновение заколебался, но затем бросил головню в окно, спрыгнул с плечей товарища и скрылся среди сражающихся людей.
Не знаю, что находилось в этом помещении, но предполагаю, что оно было заполнено ароматическими специями, которые из-за своей масляной основы прекрасно горят. Из окна повалили клубы дыма, и через несколько мгновений заплясали языки пламени. Я повернулся к дежурному и велел ему немедленно бежать к Титу, чтобы сообщить, что его приказы игнорируют, и что войска умышленно подожгли Святилище. Послание произвело такое впечатление на Тита, что он со всеми трибунами примчался сюда в том виде, в каком был, без своих доспехов, и приказал солдатам тушить огонь.
Но эти попытки не увенчались успехом, так как римские легионеры, обычно самые дисциплинированные в мире, при виде пламени, вырывающимся из святилища, казалось заразились каким-то безумием. Они притворялись, что не слышат приказов Тита, но набросились на Святилище, словно волчья стая на тушу. Отчаявшись добиться подчинения иными средствами, Тит приказал Либералию, центуриону своих телохранителей, отогнать солдат дубинками, но даже это не помогло. Всю ненависть, которой солдаты воспылали к евреям из-за длительной осады и многих трудностей, что им пришлось испытать, они обратили на Святилище, словно оно было живым существом. Наконец, видя что пламя охватило здание и никакими усилиями его не спасти, Тит, отчаявшись привести к порядку своих взбесившихся солдат, отвернулся от пылающего Святилища и ушел в крепость.
Что же до меня, то я должен был последовать за ним, доложить о неудаче и объяснить причины провала моей миссии. Но я не мог принудить себя уйти от здания, где сейчас гибло все святое и ценное. Войдя в Святое место, я увидел, что вскоре пламя охватит все строение. Воздух стал уже тяжелым от дыма и острого запаха горящего дерева, к которому добавился особый аромат редких духов и специй, поглощаемых пламенем. Солдаты, жаждущие грабежа, уже тащили золотой стол, алтарь и священный светильник, хрюкая и потея, когда волокли огромные предметы, затаптывая хлеба предложения и священные травы. Иные, надеясь на более богатую добычу, спешили к завесе Святая Святых, когда неожиданно появился изможденный еврейский священник, одетый в священное облачение. Он воздел руки, его глаза горели от ужаса, и он призывал солдат остановиться:
— Назад, назад! — кричал он. — Это святое место. Назад, не оскверняйте священной земли!
Этот изможденный человек был странно внушителен, когда стоял перед завесой Святая Святых, его запавшие глаза расширились от ужаса, вокруг клубился дым, жадное пламя лизало крышу над его головой. Даже на легионеров это, казалось, произвело впечатление, и они остановились, то ли из уважения к священнику, то ли из-за того, что боялись, как бы крыша не обрушилась им на голову — точно не могу сказать. Но один из арабских лучников натянул лук и выпустил в священника стрелу, которая пробила ему череп, и священник упал на пол. А через мгновение пламя, прокравшись под крышей, поглотило длинную веревку, которая держала завесу, и огромная сверкающая ткань с шуршащим звуком упала вниз, похоронив под многочисленными складками умирающего священника. Порыв ветра подул в Святая Святых, так что она наполнилась пламенем. Большинство солдат в ужасе бежали из Святилища, но такова жадность людей к золоту, что те, что тащили светильники и золотой стол, по прежнему потели, передвигая свою добычу, словно желали быть изжаренными во время своих стараний.
Теперь весь Храм, казалось, кипел от крови и огня, а крыша Святилища, поддавшись пламени, рухнула с ужасающим шумом, оставив одни стены. На стенах находились многие священники, которые один за другим бролись в пылающую бездну, предпочитая погибнуть в пламени, чем быть захваченными римлянами. Другие священники, стоя на крышах меньших строений, что примыкали к главному зданию, продолжали сражаться с римлянами и забрасывать нас камнями. Остатки стражи Храма продолжали бой и убили многих легионеров, которые будучи нагружены добычей, не могли защищаться. Я сам чуть не погиб в результате столкновения с одним из этих людей, который прыгнул на меня сзади, нанес мне удар в голову, чуть не оглушивший меня, так что я упал на четвереньки на покрытый кровью пол рядом со Святилищем, так густо усеянный телами, что мрамора почти не было видно. Из-за этого удара и моего полуобморочного состояния и понимал, что подвергаюсь большой опасности, потому что из пылающего Святилища, которое было щедро покрыто золотом, теперь изливался сияющий поток расплавленного металла, на пути которого я лежал, совершенно не способный двигаться. Если бы надо мной не сжалился один из легионеров и не оттащил в безопасное место, я мог бы заживо сгореть в реке жидкого золота, редкий и очень дорогой вид смерти, но я вряд ли выбрал бы его, если бы имел выбор.
С множеством других раненых римлян я был отнесен обратно в крепость Антонию, и на этом моя деятельность на некоторое время прекратилась. Хотя удар, полученный мной, был не особенно опасен, но в этих мерзких переходах под Храмом я подхватил жесточайшую лихорадку, которая несколько дней продержала меня в бреду, так что я не знал, где я и кто я. Болезнь медленно отступала и более двух недель продержала меня, прикованного к постели. За это время все, что осталось от Храма было разнесено на части, захватившими его римлянами. Шла настоящая бойня, не выказывающая жалости к возрасту, не уважающая положения людей. Дети и седобородые старики, миряне и священники — все убивались. Ревущее пламя устремлялось вверх и вширь, сливаясь со стонами жертв. Стоял ужасный шум. Военный клич римских легионеров несся вперед, сливаясь с криком зелотов, окруженных огнем и мечами, и криками беженцев, что в панике бежали в руки своих врагов. В бешенстве разрушения римляне, казалось, даже забыли свою страсть к добыче, потому что они спалили сокровищницу, где находилась огромная сумма денег, горы одежды, драгоценностей и других сокровищ, которые богатые поручали сокровищницам из своих разрушенных домов. Затем солдаты направились в один из сохранившихся портиков снаружи двора язычников, где находилось множество несчастных женщин и детей, которые бежали сюда, ведомые лжепророком, заявившим им, что здесь они смогут найти спасение. Не знаю, какого спасения они ждали, но римляне подожгли портик и уничтожили всех, даже не дожидаясь приказа своих офицеров. Число погибших здесь составило шесть тысяч человек.
Все это случилось в тринадцатый день августа, во втором году правления Веспасиана, в тот же самый месяц и тот же самый день, когда в далеком прошлом Храм Соломона был сожжен вавилонянами. Странно работает судьба. Можно даже решить, что ее колесо совершило полный круг, повторив предыдущие события. Со времени постройки Храма царем Соломоном до дня его окончательного разрушения римлянами прошло тысяча сто тридцать лет, семь месяцев и пятнадцать дней, а со второго возведения Храма при Кире прошло шестьсот тридцать девять лет.
В восьмой день сентября начались атаки на Верхний город, и все четыре легиона трудились, чтобы снести последнюю оставшуюся стену. Теперь сопротивление было слабым, и Верхний город был взят без особых трудностей. Если бы защитники не были измучены голодом, крепость могла бы оказаться почти неприступной. Сикарии же потеряли последние крохи здравого смысла, оставшегося у них, потому что при приближении римлян они оставили три башни Гиппик, Фацаиэль и Мириам, в которых если бы захотели, они могли бы держаться месяцами. Они вышли из укреплений и сражались на открытом пространстве, где были легко уничтожены римскими войсками. Ворвавшись на улицы города, солдаты убивали всех, на кого падал их взгляд, и поджигали дома со всеми, кто пытался укрыться в них. Очень часто в своих рейдах, заходя в дома, чтобы пограбить, они находили мертвыми целые семьи и комнаты, забитые жертвами голода. Содрогаясь и шатаясь от вони, они бежали прочь и поджигали дом, но улицы были столь густо усеяны трупами и затоплены кровью, что пожары часто гасли в кровавом потоке.
