Павел Северный - Андрей Рублев
– Понимать велишь, что имя его Василию ведомо?
– Обязательно. Но вот я, грешным делом, не смог его узнать. На все воля Божья. Князь Василий приказал, но не всякий приказ можно выполнить. У того боярина должна и возле Василия своя рука быть, не будь ее, не сумел бы он вовремя схорониться.
Все в трапезной насторожились, когда услышали стук в дверь.
– Чего надобно? – спросил князь и, отворив дверь, увидел слугу со свитком в руке.
– Из Москвы гонец пригнал. От великого князя.
Взяв свиток, князь, прикрыв дверь, торопливо развернул его и, прочитав, улыбнулся.
– О чем писано? – спросила Марфа.
– Василий велит немедля прислать в Москву иконников Андрея и Даниила. Понадобились.
– Наслушавшись всяких вестей, подумала про недоброе для нас. Отпустишь иконников?
– Мне они боле не надобны.
– Украсили лепостью соборы? – спросил монах.
– Расписали, да не так, как мне хотелось.
– Имею повеление своего игумена подивиться на их живопись, потому как в Москве их имена у всех на устах. Дозволите?
– Сделай милость, любуйся…
3
Прохладным вечером над лесами, окружающими Звенигород, взошла луна.
По тропе, протоптанной среди вековых елей, молчаливо шагали Даниил Черный и Андрей Рублев. Они возвращались из дальней слободы, куда ходили проститься с каменных дел мастерами.
Это был последний вечер живописцев в Звенигороде.
За прожитые в работе долгие месяцы о многом они услышали, о многом передумали. В памяти иконников сохранится их приезд в удел. Ласковое обращение и забота о них княгини Марфы. Молчаливая горделивость князя Юрия, за все время пребывания сказавшего им считаные слова.
Андрей приехал в Звенигород с желанием угодить князю. Знал, что тот крестник Сергия Радонежского. Юрий нравился Андрею до тех пор, пока не услышал о нем отзывы людей. Узнанное заставило его более внимательно присматриваться к князю. Потом начались задушевные беседы с игуменом Саввой. Старец все чаще и чаще говорил о князе с неприязнью, обвиняя его в жестокосердии, в завистливости, в ненависти к старшему брату. Андрею все ясней становилось рассудочное стремление князя к власти. Присматриваясь к жизни черных людей в уделе, Андрей не мог не видеть безрадостность их существования при бездушном властвовании князя. Познавая мудрость Саввы, иконники осмеливались делиться с ним своими замыслами. Престарелый, болезненный старец, выслушивая их, одобрял намерения живописцев. Савва прожил долгую жизнь, высветляя сознание возле Сергия Радонежского. Он не отвергал смелых для Руси замыслов Андрея о милосердном Боге, не отказывался выслушивать толкования Андрея о тех или иных библейских праотцах, отшельниках и пророках. Сам говорил, какими он видит апостолов. Андрей внимательно вслушивался в слова Саввы. Он находил в них близкие своему сердцу суждения. Савва скончался, так и не увидев всех написанных для собора икон. Со слезами иконники проводили мудрого старца на вечный покой.
И вот теперь осталось совсем немного времени, и они расстанутся со всем, чем жили, что оставили в память о себе, а это не только росписи и иконы в соборах, но и воспоминания людей, с которыми они обменивались взглядами и теплом живых слов. Возможно, они никогда больше не встретятся, постепенно о многом позабудут среди новых забот и поисков новых замыслов.
– Хочу дознаться, – неуверенно произнес Даниил, помешав раздумьям друга.
– О чем?
– Может, теперь скажешь, по какой причине заново написал Спаса?
– Скажу. Слыхал послание митрополита Киприана, зачтенное после его кончины?
– Слыхал.
– Так вот, высказанное в нем заставило меня призадуматься. Таиться не стану. Поначалу послание меня просто огорошило своей душевностью. Оно взывало к чувствам верующих, убеждало не поддаваться власти мирских забот, поучало не ожидать от нашего земного житья радостных благ и утешений.
Помолчав, Андрей продолжал:
– Послание увещевало нас глядеть на житье на земле как на мучительный, тягостный сон, необходимый нам для нашего двухкратного пребывания в небытии: первый раз – перед нарождением, а второй – после смерти. Наше земное бытье вроде вовсе безо всякого смысла, ибо проходит по пути всякой греховности. Выходит, нам вовсе нет надобности в кратком земном житье совершать какие-либо подвиги, а надобно просто-напросто покорно переносить любые ниспосылаемые нам страдания, уверовав, что такова воля Всевышнего для нашего житья на Руси. Уверовав в то, что Русь навеки грешна перед Господом. А можно ли уверовать в сие поучение? Выходит, что нам нет надобности стремиться к просветлению разума, чтобы изменить к радости обиход житья, а главное, вовсе нечего и надеяться, что Русь способна освободиться от татарского хомута, ибо эта подневольная судьба предрешена ей Богом. Мог я с этим согласиться? Мог я согласиться, повидав реки крови сперва на Воже, а опосля на поле Куликовом? Русь и без того запугана и приучена к покорности, даже Христос, прозываемый нами Спас Ярое Око, жесток и безжалостен, с икон он смотрит на нас испепеляющим взглядом. И вот, поверив в свою правоту, я и написал своего Спаса заново, с добрым ликом, с открытым взглядом. Мой Спас глядит на верующих с мягкостью и добротой. Мой Спас милостив, но милость озарена божественной твердостью. Мой Спас милосердный врачеватель любого людского горя. Таким я его задумал, Даниил, но, может, не смог до конца выписать задуманное.
– По-истинному задумал и по-истинному выписал, а посему не донимай себя сомнениями.
– Стало быть, Спаса моего приемлешь душой и разумом?
– Разве не видел, что его все приемлют.
Луна, поднявшись ввысь, заливала окрестности серебристо-пепельным светом, раскалывая полоской отражения речку Разварку.
Подойдя к Сторожевскому монастырю по каменистой тропе, по склону холма путники шагали, сопровождаемые своими тенями.
– Зайдем в собор, Даниилушка.
– Непременно. Чать, и мне надобно запомнить наши иконы.
Войдя в собор, разом ощутили сырую прохладу его каменного дыхания. Над полом нависали волокна ладанного дыма. У двери кашлял монах-сторож. В зарешеченные окна вонзались полосы лунного света, как бы раскалывая на части темноту, которую прожигали огоньки неугасимых лампад. Одна из них мерцала перед иконой Спаса.
Андрей подошел к иконе Спаса, которой отдал все свое вдохновение. Увидел на лице и глазах Христа блики света от лампадного огонька на иконе. Христос словно смотрел на Андрея.
Почувствовав дыхание Даниила, Андрей, обернувшись, увидел друга на коленях и последовал его примеру. Оба, крестясь, зашептали:
– Благослови, Господи, на дальнейшее трудотворение ради твоего имени…
4
Метелит осень, засыпая Москву опадающей листвой. Дует ветер, тянет по небу холстины облаков.
Князь Василий в малой трапезной читал грамотку брата Андрея из Можайска, когда пришедший слуга, отвесив поклон, сказал:
– Иконник из Спаса на Яузе напрашивается. Куда вести?
– Сюда.
При появлении Андрея Рублева князь, приветливо улыбаясь, вышел из-за стола.
– Ну, покажись.
– Господь да обережет тебя, княже.
– Милостив ко мне Господь. Милостив. А вот ты исхудал. Очи потускнели. Стало быть, притомил себя. Уж больно долгонько в Звенигороде загостились. Поди, не все ладилось?
– Соборы велики, да и недуги время тянули.
– По-доброму ли князь Юрий обхождением одаривал?
– Редко глядел на нас. Княгиня заботами не обходила.
– Весть идет, что великой лепостью храмы украсил.
– Писали по Господом дарованному умению.
– Будто Спаса написал, до того на иконах невиданного.
– Осмелился.
– Пошто в Благовещении такого не сотворил?
– Там Христа Феофан писал. А у меня тогда сего замысла о Спасе не водилось. В Звенигороде осенил Господь.
– Чем князь Юрий отблагодарил за труды?
– Сукном на одежу. Не поглянулось князю наше живописание.
– Не поглянулось? Неужли высказал неодобрение?
– Смолчал, но мы учуяли.
– Вот ведь как. В Москве вас за Звенигород на все лады хвалят. Люди ездят туда, дивятся. А князь за труды на похвалу поскупился. Поди, обидно стало?
Андрей на вопрос не ответил.
– Что ж, обидно не услышать доброго слова, но обида помаленьку изживется.
Василий, заложив руки за спину, прошелся по трапезной. Постоял у окна, пощипывая бородку, сказал:
– Позвал тебя, чтобы высказать, что покойная матушка велела тебе ее завет выполнить. Знаешь, о чем речь веду?
– Знаю. Выполню.
– Посему без промедления направляйся во Владимир. Огляди там Успенский собор. Поди, слыхивал про него?
– Знаю сей собор. Не раз видал.
– Задолго до Батыева зла на Руси он ставлен. Задумал я, Андрей, в память о матушке украсить собор новой росписью. Обветшала в нем лепость. Свершить сие доверяю тебе. Велик и славен собор владимирский. Замыслен был самим князем Боголюбским. Новую роспись в нем надлежит сотворить на века. В память того, что сама Русь вечна. Помни о сем. Все храмы на Руси должны пребывать в вечной лепости.
