Н. Северин - Перед разгромом
— С бала. Прождала тебя до полуночи и, убедившись, что не увижу тебя там, притворилась больной и приехала к тебе. Не могу я без тебя жить!
— И я тоже!
Репнин опустился к ее ногам и, обнимая ее колени, повторил много раз слышанную ею клятву: все для нее бросить и жить для того только, чтобы любить ее!
А время шло. Старый камердинер, дежуривший у входа в коридор, тревожно поглядывал на высокие окна, начинавшие уже золотиться лучами восходящего солнца, с беспокойством прислушиваясь к поднимавшимся издалека шумам, предвестникам пробуждавшегося города. Вот уже утренний караул идет к дворцу русского посла сменить ночную стражу. Начинают скрипеть то тут, то там ворота. Еще немного — и проснутся все обитатели дворца. Уже и теперь начинают раздаваться шаги по лестницам и по коридорам, а дверь в кабинет все еще остается запертой и за нею ничего не слышно.
Каждую минуту старик подходил к двери в кабинет, надеясь услышать хотя бы какой-нибудь шорох, но если бы за этой дверью были не живые люди, а давно остывшие трупы, тишина не была бы полнее и не царила бы торжественнее над окружающею жизнью. Весь дворец проснулся. Лакеи засновали с самоварами и с блюдами из кухни в столовую и обратно, готовя завтрак, который князь имел обыкновение кушать перед утренней прогулкой по саду, примыкавшему к дворцу. Явилась в галерею экономка Марья Андреевна и обратилась к камердинеру с вопросом:
— Что это значит, Михаил Васильевич, что князенька наш до сих пор не выходит из спальни? Уж здоров ли он?
— Они вчера поздно вернулись, не выспались еще, верно.
— Да они уже давно встали и гулять вышли. Вот и назад идут! — вскрикнула Марья Андреевна, подходя к окну, выходившему на широкий, обсаженный деревьями двор, по которому князь направлялся к дворцу. — Бежать скорее, приказать подавать чай, его сиятельство ждать не любит!
Она вернулась в столовую, а камердинер протер себе глаза, чтобы убедиться, что он не грезит и что в самом деле его барин, минуя дверь, перед которой он с двух часов ночи дежурил, очутился вне дома. В соседнем зале уже раздались знакомые шаги, и князь вошел в галерею.
В эту ночь он вовсе не раздевался; на нем был тот самый французский бархатный кафтан, в котором он накануне вечером поехал к киевскому воеводе, а оттуда к примасу. Кружева его жабо и манжет были перемяты, а прическа не совсем в порядке, но у него был такой счастливый вид, что он казался помолодевшим лет на десять.
Мельком взглянув на старого слугу, он прошел в уборную, знаком приказав ему следовать за собой. Выслав дожидавшегося у умывальника лакея, он сбросил с себя платье и принялся с помощью Михаила Васильевича умываться.
— Кто еще, кроме тебя, видел здесь княгиню? — спросил он, вытирая лицо полотенцем, которое ему подал старик.
— Из наших никто не видел; все уже давно спали, да и я тоже в ожидании вашего сиятельства прикорнул было на лавке в буфетной, как вдруг будит меня кто-то. Открыл я глаза и вижу гайдука княгини Залесской в полном параде. А за ним кто-то стоит, в плаще с головой укутан. «Кто такой?» — думаю. А она вдруг как выступит вперед, да капюшон-то с лица откинет… я так и обомлел от удивления: княгиня Чарторыская!
— Тсс! — со смехом прижимая палец к губам, прервал его князь. — Не повторяй этого имени и, никого не называя, расскажи, что было дальше.
— А дальше вот что: «Князя нашего дома нет, ваше сиятельство», — говорю. «Знаю, — говорит, — я подожду его в кабинете». Я подумал, что они-то про кабинет так помянули, зря, и повел их в маленькую гостиную, где ваше сиятельство изволили в последний раз графиню Браницкую шоколадом угощать, но они тотчас заметили, что я не туда их веду, и остановили меня: «Хочу, — говорят, — ждать князя в его рабочем кабинете». Что тут было делать?
— Разумеется, то, что она хочет, — весело потирая руки, заметил князь. — Ну а дальше что?
— Провел я их в кабинет и хотел оба канделябра зажечь. Не дозволили. «Довольно с меня будет и двух свечей, — говорит. — Я тут прилягу, оставь меня одну». Спросил: «Не угодно ли лимонаду, чая, фруктов?» Ничего не пожелали, и я вышел.
— И прекрасно сделал, — заявил князь. — Пошли Густава, надо скорее одеться и идти завтракать.
Пока старик бегал за волосочесом, князь большими шагами прохаживался по комнате, с радостным волнением припоминая подробности любовного свидания, под впечатлением которого ему так приятно было слушать рассказ старика. Сцены, одна другой приятнее его сердцу, проходили в его воображении. Живо представлял он себе, в каком волнении ехала Изабелла сюда и как дрожала от страха, переходя через незнакомый двор, как трепетала при мысли встретить кого-нибудь, поднимаясь по темной лестнице с крутыми ступенями. Хорошо, что все обошлось благополучно, что весь дом спал и что ей удалось найти старика-камердинера одного! Мало ли что могло случиться! Изабелла Чарторыская рисковала быть если не арестованной, то по крайней мере узнанной караульным офицером. Милая, дорогая, неоцененная! Решиться на такой отчаянный шаг для женщины в ее положении доказывает, пожалуй, столько же мужества, сколько требуется бравому воину, чтобы кинуться одному в атаку на целый неприятельский отряд.
XXVIII
Пани Дукланова спала крепким сном в своей уютной спальне, обставленной комфортабельной мебелью, вывезенной из ее собственного имения, когда дверь растворилась и в комнату ураганом вбежала княгиня Изабелла.
— Проснитесь, Дукланова! Мне надо вам все рассказать! — вскрикнула она, садясь на кровать и от избытка чувств принимаясь душить свою резидентку поцелуями. — Я достала все-все! Его всевелебность будет доволен. Подумайте только, какой счастье! Вот-вот, возьмите, спрячьте… я так боюсь потерять эту бумагу… так боюсь, чтобы ее у меня не украли, — продолжала она, торопливо вынимая из нижней кружевной юбочки перемятую бумагу и подавая ее изумленной Дуклано-вой. — Спрячьте, спрячьте! Все время думала я про эту бумагу, в смертельном страхе, чтобы она как-нибудь не зашуршала, не выпала. Спрячьте ее скорее! О как я рада, как я рада! — повторяла она, в то время как Дукланова запирала бумагу в серебряный ларчик, стоявший у изголовья ее кровати.
— Откуда вы? Где провели ночь… не раздеваясь, в бальном платье? И зачем сами беспокоились? Прислали бы за мною! — вне себя от изумления пролепетала почтенная дама, не переставая с возрастающим недоумением оглядывать молодую женщину, прижимавшуюся к ней грациозным движением ласковой кошечки. — Откуда вы так поздно?
— Так рано, хотите вы сказать? Пятый час… Посмотрите! — и Изабелла, подбежав к окну, отдернула драпировку. — Видите!
Солнечный свет яркого летнего утра золотистыми искрами рассыпался по комнате, и Дукланова с испугом стала умолять проказницу скорее опустить драпировку.
— Вас могут увидеть из сада… в таком костюме! Раздевайтесь скорее, чтобы не узнали, что вы только сейчас вернулись с бала.
— С бала! — княгиня весело расхохоталась. — Если б я вернулась с бала, мне нечего было бы вам и рассказывать. Я уже забыла, что была на балу. Я от него! Понимаете ли? От него! — повторяла она в упоении, понижая голос и придвигая к Дуклановой свое зардевшееся от волнения лицо.
— От князя? — с ужасом вымолвила та.
— Да, да, я провела у него все время, от часа до четырех. Никогда еще не были мы так счастливы! Как он любит меня! Если бы вы только видели его радость, когда он увидел меня! Глазам своим не верил, что это — я. О как мне было с ним хорошо! Как в раю!
— Но как же вы попали к нему?
— Очень просто. Прелат приказал мне непременно узнать то, что пишут из Петербурга князю.
— И вы узнали?
— Да, все это в той бумаге, которую я дала вам спрятать. Вы знаете, как я боюсь прелата! Он приказал мне узнать, что пишет русскому послу министр Панин с тем курьером, который прискакал на днях, и это приказание не выходило у меня из головы. На бал князь не приехал, и в первую минуту меня это расстроило, особенно, когда стали со всех сторон говорить о важных вестях, полученных им из Петербурга, и о том, что он будто бы отказался от бала, чтобы не встретиться с людьми, которых намерен арестовать и сослать в Сибирь! Можете себе представить, что я чувствовала, слушая эти рассказы! Тут только поняла я, почему прелату так нужно знать, какие предписания получил мой князь! «Пане Коханку» по обыкновению врал всякий вздор, советовал немедленно схватить русского посла и отвезти его в цитадель, чтобы держать там заложником. Мой тесть настаивал на том, чтобы и короля арестовать и запереть в один каземат с Репниным.
— Но как же могли вы слышать все это? Ведь не при вас же велись такие разговоры?
— Разумеется, не при мне. Я танцевала с прочими в большом зале, а серьезные мужчины собрались в кабинете хозяина, чтобы толковать о деле. Но я чувствовала, что там происходит нечто очень важное, об этом шептались даже и дамы. Приехал король, все на него смотрели как-то странно. Он, как всегда, ничего не замечал, или притворялся, что не замечает, и пожирал глазами Сапегу, которая, чтобы досадить ему, кокетничала с Браницким. Ржевусский не отставал от меня, умоляя танцевать с ним мазурку. Я сказала ему: «Хорошо, но прежде узнайте мне, о чем совещаются в кабинете!» Он полетел туда и вернулся только через час, но зато все узнал. Недешево обошлось ему то, что он назвал моим капризом! Чтобы возбудить к себе доверие стариков, он должен был заявить, что жертвует сто тысяч золотых на предприятие, и тут же передал Малаховскому чек на своего банкира. «Пане Коханку» обнял его, назвал его настоящим поляком, и все стали пить за его здоровье, а потом без стеснения стали при нем толковать обо всем, а он все это передал мне. Тут уж я решила действовать смело, — с восхищением закончила она.
