Григорий Мирошниченко - Азов
У казачьих женок свои помощницы – девчатки. Мало ли их в казачьем городке! Всем дело нашлось. И среди девчаток самая бойкая, черноволосая, тонкая, как жердинка, Татьянка – дочь казака Серьги Зарубина. Она мелькает всюду: то воду ведрами на коромысле бегом, не расплескав, несет от Дона, то тащит на плечах шуршащие снопы камышника для топки, то в высокой, плетеной из лозы кошелке несет рыбу – летит стрелою.
– Гей, ты, Татьянка-персиянка! – кричат ей вдогонку озорные казачата. – Рыбеху, кажись, уронила!
Но где там! Зыркнет Татьянка огненными глазами – была и нет! Бедовая помощница у Марьи, женки Зарубина. Рябоватый Ванька Чирий, побочный сын атамана Епифана Радилова, дневал и ночевал в той улице, где стояла землянка Зарубиных.
– Почто торчишь верстой без дела? – бывало спрашивает добродушный казак Зарубин. – Шел бы, детинка долговязая, на берег струги конопатить. Для всех там дел хватает.
А Ванька Чирий стоит, сопит, слова, дьявол, не выронит.
– Тьфу, сатана! – ругался Зарубин. – Вот погоди-ка, погоди, длинноногий! Епишке скажу. Он те портки сдерет, плетью пропечатает живо.
Тогда Ванька Чирий скажет:
– А я Епихи не боюсь! Не пропечатает!
Махнув рукой, казак уйдет, а Ванька Чирий вытаращит глазищи и давай ими снова зыркать по сторонам. Не мелькает ли где Татьянка.
– Гей, Ванька! – закричал, неожиданно выбежав с другой улицы, казачонок Кондрат Кропива. – Персиянка воду черпает из Дону, а ты все тут торчишь. Беги на Дон!
Ванька – туда. А Кондрат стоит да хохочет, вдогонку кричит:
– Ванька Чирий, Ванька Чирий! Держи!
Татьянки не было на Дону. И Ванька вернулся к землянке. Стоит. Посапывает. Поглядывает украдкой. Кондрат глядит на него, посмеивается. И вот, откуда ни возьмись, с другой улицы выбежал быстрый, как птица, Степан, сын Тимофея Рази. За ним бежал желтоватый лицом казачонок Захарка, Парасковьи Белозубовой сын, Степан блеснул юркими глазами:
– Гей, дурень, Ванька! Плетень скоро свалишь. Ты, видно, Татьянку сторожишь? А Татьянка вон уже где: за майданом веревки с мамкой вьет на паруса.
Ванька махнул к майдану. Но Татьянки и там не было. Вернулся Ванька совсем красный, вспотевший, злой. Казачата хохочут. А Татьянка мелькнула и остановилась возле Степана.
Степан сказал Татьянке:
– Как только стемнеется, солнце сбредет за горы – выходи к завалинке. Дело есть важное.
Захарка шепнул ей:
– Ты выходи, выходи. Не бойся!
Но вот из-за угла улицы выскочил Васька Дряга. Высокомерный, выхоленный, богатого казака сын. Высокий, тонкий, хитроватый и подслеповатый.
– Таких парней, как Степан, – сказал он, – пруд пруди.
Степан остановился, присмотрелся и вдруг ударил Ваську кулаком в ухо.
– На тебе подарочек первый, а в другой раз получишь второй. Не люблю я вашего брата, богатого, кровь играет. Ой, как не люблю я, как только бедного человека сопливцы зашибают. Уйди с дороги. Прибью!
В землянке Зарубиных скрипнула дверь. На пороге показалась с подоткнутым подолом полногрудая баба в просторной кофте, с дубиной в руке – Марья Зарубина.
– Ах вы сатанята! – закричала она неистово. – Молоко на губах не обсохло, а они, ишь что, кружить голову Татьянке. Не рано ли? – и полетела, подскакивая кудахтающей курицей, на казачат. Казачата кинулись врассыпную. Один Ванька Чирий замешкался. Огрела его Марья Зарубина дубиной по башке. Татьянка шмыгнула во двор.
Собрались казачата в пересохшем камышнике за дальним ериком и стали «думу думати».
Степан достал из кармана турецкую трубку, набил ее персидским табаком, выкресал на трут огонек из кремня, задымил. Попыхивая, спросил у Ивана:
– Ну как, баба огрела тебя здорово? Башка трещит?
– Трещит.
– То ведьма баба! – сказал Степан. – В рот пальца не клади – откусит. Она вот так кажинный день, скаженная, лупцует казака Серьгу Зарубина. Вот баба-барабан! Ей бы одной ходить на турка.
– Я ж говорил тебе, башка разбитая, не лезь к Татьянке, – сказал Захар.
Иван сидел молча, обхватив руками голову.
Степан шутя сказал:
– Нам бы надо наскоро сколотить круг, крикнуть кого-нибудь атаманом да приступом взять Марьину землянку.
– Дело! – сказали все. – Перевернем ее землянку…
– А послухайте, – сказал Степан насторожившись. – Кого-то опять колотят.
Прислушались. В камышник донесся глухой детский крик. То Марья Зарубина колотила Татьянку…
К вечеру в камышнике собралось малое «войско» в сто сорок человек. Сколотили малый казачий круг. Крикнули атаманом «войска» Кондрата Кропиву, походным атаманом – Степана Разина, а есаулом – Захарку.
Тут Степан «войску» объявил:
– Как только Марья почнет еще колотить Татьянку да казака Зарубина – немедля двинуться к ее землянке.
Серьга Зарубин в тот день подзагулял и объявился пьяненький перед очами сварливой Марьи.
– Ах ты свиная голова! – кричала Марья. – Ах ты блудливая овца! Опять у Ксеньки Шалфиркиной назюзюкался, опять нализался! – И ударила она казака дубиной по голове. – Иных казаков, – бушевала она, – войско кричит в атта…маны! Иных кричит в есаулы! А он, глядите, люди добрые, ни богу свечка, ни черту кочерга! А твоя Ксенька Шалфиркина – паскуда! Костлявая, трухлявая, и шея у нее что у болотной цапли. В придачу – дура битая, – и снова ударила Серьгу дубиной. – Распроклятое житье! Кабы знала да наперед ведала, не стала б жить с таким вот чудищем! Ах, сатана!
– Не колоти его, маманя, – всхлипывая, молвила Татьянка. – Не колоти!
«Походный атаман» Степан поднял все малое «войско» и пошел на решительный приступ Марьиной землянки.
Казачата перескочили плетни, забежали со двора слева и справа, окружили землянку со всех сторон.
– Гей, люди! Выходите на волю, которые живы. Землянку подожжем!
– А подкладывай-ка, Захарка, да поживее, камыш под угол! Несите огня, давай кресало! – командовал «походный атаман» Степан.
В землянке затихло.
– Которые тут творят смертоубийство, выходи! – кричал Кондрат Кропива.
– Выходи! Выходи! – кричало все малое «войско». – Выходи на суд! На расправу! Тяни-ка Марью на майдан! Тяни ее к Татаринову!
В землянке было тихо.
– Ну, поджигай! Чего глядеть! – сказал Степан. – Чего ждать! Жги все под корень, да и ладно!
Дверь скрипнула. К «войску» вышла Татьянка, вся в слезах.
– Ой… Не дайте умереть папане моему, – сказала она, дрожа от страха.
– А мы ее, Марью-змею, потянем к Татаринову. Он живо разберет.
Зарубина, почуяв недоброе, забилась в угол чулана. Но случилось так, что Михаил Иванович Татаринов сам нагрянул к землянке с тремя казаками. Глянул. Нахмурился.
– Кто бил так немилосердно казака? – спросил он.
Закрыв лицо руками, Татьянка горько плакала.
– Кто же это колотил так нещадно дитя малое?
Серьга сказал:
– Женка моя, злодейка! Паскудная баба, оседлала нас с дочерью да вишь как лупцует.
Казачата стоят возле землянки, поглядывают на Марью, на Татаринова. Потом Степан сказал:
– Марью бы в куль да в воду. А нет – на якоре ее повесить!
Марья стояла уже перед атаманом Татариновым, вся красная, упершись в бока руками:
– Почто ж он, ирод, с Ксенькой Шалфиркиной валандается… Почто ж он, пес… Била я его и всегда буду бить! Никто мне не указ.
– А не клепай-ка! Казачка Шалфиркина – добрая казачка. О том все ведают в Черкасске. За оговор мы бьем плетьми нещадно.
– Фить-ти! Атаман выскочил, нашелся! Вот, на тебе! – И сплюнула на землю.
Серьга сказал:
– Вот бог послал мне ягодку.
Татьянка залилась слезами и побрела на улицу. И всем стало жалко такую терпеливую девчонку. У Ваньки Чирия даже слеза скатилась по щеке.
– Да я ей, – кричала бешеная Марья, – уши до пяток оттяну, а нет, завтра же продам, как курицу, в неволю!
Татаринов выслушал непристойную ругань бабы, позвал Татьянку и спросил:
– Люба ли тебе твоя родная матушка?
Она сказала:
– Нет!
– А батюшка родимый люб?
Она сказала:
– Люб!
– А не пошла бы ты пожить в моей землянке?
– Да хоть сейчас пойду!
– А ты, Серьга, пустил бы ее к нам?
– Помилуй бог, за счастье посчитаю. Будь нам отцом!
– А люба ли тебе жинка твоя?
– Да сгинь она, сатана! Не люба!
Тогда Татаринов сказал:
– Ведите бабу в войсковую избу. Посадите под замок. Сколотим круг и разберемся, порешим, как быть.
Марью повели в войсковую избу.
Татаринов похвалил Степана за то, что его «войско» не допустило лиха в городе.
Через три дня в Черкасске-городе сколотили войсковой круг. И круг приговорил:
– Бить Марью Зарубину, оговорившую Ксению Шалфиркину. Бить истязательницу дитяти плетьми на майдане жестоко. Быть Марье отныне безмужней и в список о том поставить накрепко. И стоять ей у столба привязанной, в позоре, ровно три дня.
И били Марью на майдане по приговору войска. Каялась баба, да было поздно.
