Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая
Мы подружились — Виля начала шутливо ревновать.
— Интересно получается, — ворчала она, — если Наташа или Миля напортачат, так мама не их ругает, а меня. Я во всем виновата. Это за что же такая несправедливость?
Впрочем, жили мы дружно, и только однажды случилась большая неприятность. У Раисы Яковлевны пропала из комода золотая брошь. Дорогая. Доступ в комнату, где эта брошь лежала, имели все, включая несуразную Дусю. Меня и Милю тоже можно было подозревать сколько угодно. Миля так та прямо осунулась, побледнела. Два дня мы ходили, как в воду опущенные, и вдруг обнаружилась еще одна пропажа. Бесследно исчез русский донской казак Федя и вместе с ним — все вещи Раисы Яковлевны из комнаты, где он жил. Ясно, что и остальное не обошлось без его участия.
Заявить в полицию? Но Стерникам здорово нагорело бы за укрывательство нелегального эмигранта. Да и Раиса Яковлевна не собиралась преследовать неблагодарного Федю.
— Бог с ней, с брошкой, — говорила она, — хорошо, все прояснилось. А то мои девочки прямо зеленые стали. Они думали, что Раиса Яковлевна про них подозревает, — и смотрела поверх очков скептически и укоризненно.
У нас камень с души свалился. Мы стали горячо обсуждать преступление Феди. Раиса Яковлевна, сколько Виля ни ругала ее, отмалчивалась, махала рукой. Она ни о чем не жалела. Но я была на стороне Вили.
— Зло должно быть наказано! — возмущалась я пассивностью Раисы Яковлевны, — Если всем все прощать, так в мире одно зло и останется.
Я закончила свою речь энергичным «таки да!». Три еврейки секунду остолбенело смотрели на меня, потом разразились хохотом. Раиса Яковлевна прижала меня к пышному бюсту.
— Ох, Наточка, ох, родная моя! Ох, уморила! И совсем-то ты с нами ожидовела.
Через полгода после памятного младоросского собрания мы с Сережей решили пожениться. Я давным-давно уже познакомила его с мамой. Они, к великой моей радости, сразу сошлись и подружились. Втроем мы часто обсуждали нашу глупую ситуацию. Наконец, мама убедилась в моих чувствах и серьезных намерениях Сережи и неожиданно для нас заявила:
— Вот что, дорогие мои дети, наплюйте вы на этот развод и живите как муж и жена. А я вас благословлю.
Она прошла в свою комнату и вернулась с иконой в руках. Я, наверное, побледнела. Сережа стал очень серьезным. Мы встали рядышком перед мамой.
— Этой иконой, Наташа, твоих дедушку и бабушку благословили на долгую жизнь много лет назад. Они всегда жили в согласии и любви. Теперь я благословляю вас. Будьте и вы счастливы. Любите друг друга, жалейте друг друга, да не будут страшны вам жизненные тяготы, да благословит ваш союз Господь Бог.
Обвенчала.
Весь этот чуточку грустный вечер мы тихо сидели, прижавшись к маме, как птенцы к наседке. А она уже будничным голосом уверяла, что все мои неприятности с разводом — дело временное, что рано или поздно все закончится и пройдет, как проходит все на свете.
Без шума, без всяких торжеств мы поселились с Сережей в небольшом отеле для семейных на улице де ла Тур. В мастерской я объявила о замужестве, не вдаваясь в подробности.
— А! — вскричала Раиса Яковлевна, — что я говорила! — и поздравила от всей души.
Только Миле я поведала правду и познакомила с Сережей. Одна во всем Париже, она стала часто приходить к нам.
Тихо, ничем не замутненный, проходил наш медовый месяц. Мы радовались нежданным гостям, мы были счастливы, когда оставались одни. Часто, уже собравшись куда-то пойти, вдруг передумывали и оставались дома и говорили, говорили…
Словно бегом пробежали мы наши жизни — я до двадцати двух, Сережа до двадцати восьми, а теперь остановились и устроили себе отдых. Мир бурлил, клокотали политические страсти, Италия напала на Эфиопию, но это было далеко. Ветер войны уже дул, но пока не в полную силу.
Будем жить, пока живется…
распевал Марк стихи собственного сочинения, набивая бесконечные папиросы для мсье Лебеля.
Будем пить, покуда пьется.Под каштанами сидеть,В носе пальчиком вертеть.
— Фу, — говорили мы, — как это вульгарно!
Он подхватывал в тон:
— Как это низменно, как это пошло!
Однажды примчался к нам, на ночь глядя, взлохмаченный, воздевая руки, не в состоянии вымолвить ни единого слова.
— Ребята! — таращил он и без того выпуклые глаза, — что я узнал! Что я узнал!
— Стоп! — сказал Сережа, — сначала нальем по рюмочке.
— Вы сопьетесь, черти! — стала я отбирать бутылку.
— Не сопьемся, — выхватил ее у меня из рук Марк, — сегодня даже ты можешь напиться до состояния риз!
— До положения риз, — поправила я.
— Не важно!
Он отхлебнул вино, сказал «уф» и пристал ко мне:
— В какой церкви ты венчалась?
— Я? Ни в какой, — растерянно посмотрела я на Сережу.
— Да не с ним, не с ним! С ним ты живешь во грехе и во блуде, за что гореть вам обоим в геенне огненной. Но! Поскольку я пекусь о ваших бессмертных душах, я пришел вас спасти. Итак, в какой церкви ты венчалась с… ну, с тем?
Я назвала улицу.
— Так-так-так, — тарахтел Марк, — прекрасно, изумительно, превосходно. А к какой епархии принадлежит та церковь?
— Н-не знаю.
— А я знаю. Вас венчал поп, подчиненный митрополиту Евлогию. А с колокольни патриархии московской на нем нет благодати. Кого венчает — не венчанные. Ты и в первом браке была не венчанной, блудница!
Сережа стал очень серьезным.
— Ты… точно? Да погоди, не валяй дурака!
— Честное младоросское! Тот брак недействителен. Он действительно недействителен!
Марк обожал каламбуры.
Сережа вспомнил, что в местечке Ванв под Парижем, в маленькой церкви, подчиненной Московской патриархии, служит знакомый священник. Прежде он был у Сережи в гимназии, в Тшебове, наставником и директором, позднее принял сан. Не согласится ли он обвенчать нас без регистрации в мэрии? Это было бы нарушением закона. Во Франции положено сначала регистрировать брак, а уже потом венчаться, неважно в какой — в католической или в православной церкви.
На другой день мы съездили в Ванв и уговорили отца Стефана обвенчать нас. Он сначала отказывался, смотрел виноватыми глазами, потом махнул рукой и назначил день.
— Сережа, Сережа, — качал он головой, — ты, как был, так и остался легкомысленным.
Я сшила светло-серого цвета шелковый костюм и из той же материи гладкую шапочку с вуалькой. Шаферами у нас были Марк и Володя Красинский, а в числе приглашенных Олег Павлов, Денис Давыдов, Маша и Настя. Игумен Стефан Светозаров, настоятель церкви во имя Пресвятой Троицы, что в местечке Ванв под Парижем, совершил долгожданное таинство. О, великая эмигрантская распря, будь же ты благословенна хоть один раз!
А окончательный развод я получила через два года. Борис Валерьянович принял французское подданство, собрался жениться на француженке, совсем молоденькой, смотревшей на него большими и преданными глазами. Он позвонил, мы буднично, по-деловому встретились, обо всем договорились, оформили необходимые документы, прошли через суд, мирно расстались и от души пожелали друг другу удачи и счастья.
Кончился медовый месяц, и мама сказала:
— Вы пожили с Сережей вдвоем, а теперь хватит отелей, переезжайте к нам, у нас пустует большая комната. Будем жить вместе.
Мы переехали к маме и Саше и стали жить вместе.
14
Семья, друзья и всякая всячина
Наши отношения с Сережей не всегда были гладкими и безоблачными. Случалось и ссориться, и сердиться друг на друга, да и характер у него был не из легких. Иной раз взбунтуется черкесская кровь — держись! Но нам никогда не было скучно вдвоем. У нас с самого начала возникло то, что мама назвала признаком удачного брака — единое кровообращение. Его кровь стала моей кровью, моя — его. А еще, намекала мама, мужа и жену связывают дети.
Детей не было. Все мои секреты Сережа знал, врачи не говорили ничего определенного. И мы решили об этом пока не думать, не затевать разговора даже.
У нас было много друзей, половина спортгруппы. Самыми близкими оставались Марк, Настя и Маша. Дома была мама, и мама была счастлива. В лице Сережи она получила сына. О сыне она мечтала всю жизнь.
А вот Петя и Татка с Сережей не сошлись. У Пети были свои заботы — предстоящая свадьба. Татка по молодости ни во что не ставила мужчин, влюбленных не в нее, а в других женщин. Впрочем, внешне все оставалось в рамках благопристойности. А тетю Лялю и бабушку пленили Сережин врожденный такт, Сережина врожденная корректность.
— Очень, очень благородный человек, говаривала бабушка, внимательный, тактичный, и возраст хороший, зрелый. Наконец-то Наташа нашла себе достойную пару.
