П. Васильев - Суворов. Чудо-богатырь
— Терпеть, — говорит, — не могу «немогузнаек». А де Волан в ответ ему:
— Что же, граф, не терпите меня, это моей работе не помешает.
Граф вскипятился пуще прежнего.
— Кто не знает, тот и работать не может.
— Не всегда, свою работу я знаю, а всего знать не могу, я не Бог, а впрочем, коли находите, что я дела своего не знаю — могу и в отставку, сегодня я вам пришлю прошение.
Опомнился граф и стал мириться:
— Конечно, — говорит, — человек не Бог, знать всего не может, а требую я ответа от подчиненных почему? Разве я не знаю, что на вопросы, на которые не умеют правильно ответить, врут. И пусть врут, да только умно, находчиво, чтобы я видел, что малый со сметкой нашелся… Для солдата находчивость великая вещь, вот я и приучаю подчиненных к находчивости.
— И ко лжи тоже, — ответил де Волан, — находчивый солдат хорош, спору нет, зато лживый — не доведи Бог иметь со лживым дело.
Генерал снова вскипел, снова заспорили, да как!.. Слушал, слушал де Волан крик графа, да как вскочит со стула, прямо в окно, и ну бежать к себе домой. Граф тоже в окно, за ним, догнал его на дороге и говорит:
— Полно сердиться, ведь приятели же мы с тобой, коли не прав — извини.
Помирились, вернулись дообедывать и смеются.
Смеялся от души и фельдъегерь.
— Чудной ваш граф, право.
— Чудной-то чудной, а только душа-человек. Все для друга и ничего для себя, и любят же его солдаты и офицеры, больше отца родного, да так-таки отцом и называют. Знают, что балует, балует, а когда нужно — такую острастку задаст, что жарко станет…
Совсем рассвело, было около пяти часов, когда почтовая тройка с купцом и фельдъегерем въехала в город. На повороте в одну из улиц купец вылез из телеги, еще раз поблагодарил фельдъегеря и взял с него слово быть на пироге.
— Я здесь живу, — указал он на угловой дом, — а вам прямо, ямщик генерал-губернаторский дом знает.
Глава II
— Ишь как заспался барин, — рассуждал, входя в спальню Суворова, его камердинер Прохор, — скоро уж пять часов, а ему хоть бы что, добро бы мне, ну, так я был пьян вчера как стелька… да и то не проспал…
— Ваше сиятельство, вставать пора… Ишь, и не слышит!.. Ваше сиятельство, Александр Васильевич, пора вставать, пять часов утра.
Но Суворов что-то проговорил и перевернулся на другой бок.
— Нет, тут, видно, добром ничего не поделаешь, — пробурчал Прохор и, схватив графа за ногу, начал тащить с постели. — Пора вставать, — орал он уже во все горло, — из Петербурга фельдъегерь приехал.
— Да отстань ты, окаянный, ногу оторвешь, — озлился проснувшийся Суворов.
— Сами приказывали тащить за ногу, коли вставать не будете, не по своей воле, — ворчал недовольным тоном Прошка.
— Ну да, тащить, а ты и рад совсем оторвать, — смеялся вскочивший уже на ноги граф. Увидя на столе небольшую тетрадку, он схватил ее и начал бегать по комнатам.
— Умываться, Проша, а я тем временем займусь арабским, — и он начал заучивать написанные в тетрадке арабские слова.
— Из Петербурга от матушки царицы фельдъегерь с письмом приехал, — говорил Прохор, окатывая барина ведром холодной воды.
— Что же ты мне, дурак, раньше не сказал, зови его скорее сюда.
— Как не говорить, говорил, да до того ли вам было.
— Ты у меня грубиянить, пьяная рожа!
— Был пьян, да не сегодня, а вот вы и пьяны не были…
— Пошел, скотина…
— Иду, иду… Хоша и крепостной, а все ж не скотина. Вот и поди, когда — Проша, голубчик, а когда и скотина, — ворчал Прохор, направляясь в переднюю, но Суворов его не слушал.
Он ждал с нетерпением курьера. Ответ на прошение, думал он. Какой?
С живостью схватив пакет государыни и поднеся его к губам, он сломал печать. По мере того как читал он царские строки, лицо его принимало сияющее выражение. Государыня писала ему: «Объявляю вам, что ежечасно умножаются дела дома, и вскоре можете иметь, по желанию вашему, практику военную много. Итак, не отпускаю вас поправить дела ученика вашего (принца Кобургского), который за Рейн убирается, по новейшим вестям, а ныне, как и всегда, почитаю вас отечеству нужным».
— Жив курилка, жив, ку-ка-ре-ку! — закричал вдруг Суворов, окончив чтение высочайшего рескрипта и обнимая недоумевавшего фельдъегеря.
— Проша, голубчик, порадуйся! — кричал он вошедшему камердинеру. — Нас не совсем забыли, отечеству еще понадобились! — И старый генерал в одном белье, в туфлях на босую ногу, начал прыгать по комнате.
— Теперь и голубчик, а две минуты назад — пьяная рожа, — ворчал Прохор.
— Ну что ж, и пьяная рожа, сегодня на радостях, наверно, пьян будешь.
— Коли ваше сиятельство позволите, — уже более мягким тоном начал Прохор.
— Ты и без моего позволения налижешься. Слава Богу, знаю тебя не один десяток лет, не в один поход с тобой ходил… Смотри готовься к новому… Теперь долго здесь не засидимся.
Приказав угостить фельдъегеря и выпив наскоро чаю, он отправился осматривать инженерные работы.
— Кончать, кончать, чтобы ничего не оставлять недоконченного, — говорил он, идя быстрым шагом по направлению к берегу Днепра.
«Давненько здесь не был, — думал он, — подвинулась ли работа?». Но каково же было его удивление, когда он увидел, что добрая половина его приказаний не приведена в исполнение. Хорошего расположения духа как не бывало. Он грозно набросился на полковника.
— Виноват, ваше сиятельство, я приказал капитану Языкову, но он по нерадению не исполнил.
Суворов схватил валявшуюся на земле хворостину.
— Не вы виноваты, — сказал он с сердцем полковнику, — а вот кто, — и он начал хлестать хворостиной по собственным сапогам, приговаривая:
— Не ленитесь, не ленитесь, кабы не ленились да сами почаще ходили, все было бы сделано!
Сконфуженный этою выходкою, полковник покраснел и опустил голову.
— Виноват, без оправданий, ваше сиятельство, — говорил он.
Сорвав злость и видя смущение виновного, граф успокоился и отправился дальше.
По возвращении домой его ожидал сюрприз. Подполковник Курис, посланный им в Петербург по личным делам, возвратился и ожидал его с лестною вестью.
— Ну и наделали же вы, ваше сиятельство, переполоху в Петербурге своим прошением.
— Что так? — улыбался Суворов.
— Государыня была очень недовольна.
— А мне рескрипт прислала милостивый.
— Потом и граф Безбородко и Турчанинов убедили, что вы из ревности к военному делу, а то сначала обиделась. Говорит, что вы насильно хотите заставить ее назначить вас на польскую границу.
Суворов задумался.
— А потом обошлось?
— Обошлось, слава Богу, де Рибас изо всех сил старался выставить вас, как вы есть.
— Ну, а Наташа, Дмитрий Иванович, Груша., здоровы?
— Слава Богу, здоровы, кланяются, я и письма привез.
— Ну, что говорят про графа Эльмта?
— Супруга Дмитрия Ивановича говорит, что какой же он жених, коли не православный.
— Дурит баба, да и только, не православный, а вера-то его христианская. Что ей еще нужно?
— Говорят, да и Дмитрий Иванович вторит, что князь Щербатов был бы лучшим женихом для графини Натальи Александровны.
— Князь Щербатов богат, и только. Взрачность не мудрая, но паче не постоянен и ветрен, чего в Эльмте не замечается. К тому же граф молод, полковник. Мать добродушна и скупа, тем они и богаты. Юноша тихого характера, с достоинством и воспитанием; лица и обращения не противного; в службе беспорочен и в полку без порицания; в немецкой земле лучше нашего князя; под Ригой имеет деревни.
— К тому же, говорят, — продолжал Курис, — рука у него больна.
— Вздор! Больна — поправится. Это от раны на поединке. Ну, а Наташа что говорит?
— Графиня Наталья Александровна, говорят, согласны, коли государыня разрешит.
— Отчего же ей и не разрешить, ну да об этом после. До обеда отдохни, а я пока прочитаю письмо. — И граф ушел в кабинет.
«Беда со взрослою дочерью, с женихами, — думал Суворов, — война теперь, война на носу, а она у меня еще не пристроена. Не могу быть спокоен, пока не устрою… Наташа правит моей судьбой…»
Замужество дочери за последнее время сделалось заветною мечтою старика, ей шел уже двадцатый год, а отцу шестьдесят четыре, возраст, как он и сам сознавал, немалый.
Женихов подворачивалось много, но Суворов не хотел выдавать дочь, лишь бы отделаться от обузы, он желал ей счастья, и потому был разборчив, Не гонясь за богатством и связями, требуя только от жениха нравственных качеств. Он отказал графу Салтыкову, зная, что отец его, управлявший военным департаментом, будет ему мстить, и действительно мстил. Сватался молодой и богатый князь С. Н. Долгорукий. Суворов готов был выдать за него дочь, но узнал, что жених безбожник — и отказал. Подворачивался князь Трубецкой, единственный сын отставного генерал-поручика, владельца 7000 душ, но тот оказался мотом. Искал руки графини царевич Марианн грузинский, но отец не хотел отдавать дочь в дикую страну. Графа Эльмта рекомендовал ему П. И. Турчанинов, женатый на сестре графа; молодой человек понравился старику, а тут племянник Хвостов строит препятствия…
