Вячеслав Софронов - Путь диких гусей
Иркебай стоял, широко раздвинув ноги и сжимая в правой руке копье. Его острие было окрашено кровью уже ушедших под воду врагов. Он улыбался, что отомстил наконец должным образом за смерть брата, и жалел об одном, что не может каждого из тонущих задушить своими руками, чтоб еще острее пережить их смерть.
Он увидел, что один из степняков, запутавшийся в сети, а именно он первым и попал в полынью, пытается выбраться на лед и скребется рукой, цепляясь за малейшие выступы, Иркебай шагнул к нему, выбирая момент для удара. Степняк повел головой и встретился глазами с ним. Ни следа мольбы не было в его узких, отливающих желтизной, как у рыси, глазах. Перебитый приплюснутый нос вбирал в себя морозный воздух, и клубы пара вырывались из широко открытого рта.
Иркебай ударил копьем в руку уцепившегося за лед степняка. Но он лишь вздрогнул, напрягся еще больше и, чуть застонав, выбросил на лед ногу в красном сапоге.
— Получай еще! — зло выкрикнул Иркебай и ткнул его в бок.
Глухой стон вырвался из груди того, и неожиданно он схватился за древко копья и резко рванул его к себе. Иркебай не удержался на ногах и соскользнул в прорубь. Тут же руки степняка сомкнулись на его горле.
— Нет, — прохрипел тот, — хоть еще одного из вас заберет Алтанай с собой на тот свет!
Иркебай вцепился в бороду врага и потянул к себе, пытаясь вырваться из его цепких рук. Но тот намертво вцепился в его горло и тянул за собой под лед. Наконец Иркебаю удалось сильным ударом пальцев в глаз ослабить хватку противника и вынырнуть из воды, глотнуть хоть малую толику воздуха и крикнуть:
— Помогите!
Его воины уже стояли наготове возле полыньи и тут же ухватили Иркебая за плечи, потянули сеть, в которой запутались оба противника, и извлекли на лед сперва одного, а потом и прочно державшегося за него башлыка Алтаная.
— Не убивайте его, — остановил Иркебай, увидев, что над головой степняка уже занесли саблю, — он храбрый воин, и я сохраняю ему жизнь.
— Я не привык благодарить за дарованную мне жизнь, — выплевывая воду изо рта и тяжело кашляя, ответил Алтанай, — но я поступил бы так же, случись такое с любым из вас.
— Буду надеяться, — махнул Иркебай рукой и заковылял, оставляя на льду мокрые следы меховых сапог, к берегу, где его воины уже разводили костер.
Кучум видел сверху, как гибли один за другим лучшие его воины, и злость, словно пар в закрытом котле, скапливалась внутри него. Горечь поражения и была тем огнем, что способен довести до исступления любого человека, привыкшего к победам и верящего в свою звезду и непогрешимость. Он в бессильной злобе колотил изо всех сил сжатым кулаком по обледеневшим бревнам крепостных стен и лишь чуть успокоился, когда ему доложили, что сибирцев оттеснили от опушки леса и подожгли близстоящие деревья.
— Далеко в лес не соваться, — передал он гонцу и повернулся к стоящему рядом Караче.
— Зимой лес плохо горит, за крепость нечего бояться, — тот словно угадал мысли хана и продолжал: — Надо в улусы за подмогой посылать.
— Без тебя не знаю, — сверкнул глазами Кучум, — а пройдут ли гонцы?
— Ночью отправим старого Ата-Бекира. Эта лиса с закрытыми глазами везде проскользнет. В крайнем случае приврет что-нибудь, коль схватят.
— Да и схватят, так не велика потеря, — сплюнул под ноги Кучум.
Наполненные смолой еловые ветки вспыхивали яркими факелами, и пламя перебрасывалось на соседнюю крону. Но стволы огню не поддавались, и вскоре лишь едкий дым вился клубами, направляемый ветром в крепость, заставляя людей кашлять, тереть покрасневшие от дыма глаза.
Захлебнулась и атака сибирцев, которые отошли в глубь леса на безопасное от пожара расстояние, укрывшись за глубоким оврагом, куда огонь не мог перекинуться. Едигир был доволен исходом боя.
— Ночью надо отправить охотников, чтоб забрали оружие и сняли кольчуги с убитых, — говорил он Качи-Гирею и Умар-беку, сидящим возле него у ярко пылающего костра.
— Ночью можно и в крепость прорваться, — высказал смелое предположение Умар-бек.
— Нет, многих положим, а чего добьемся? Возьмем их измором. Сколько у нас убитых?
— У меня лишь трое легко ранены, — сообщил один. Другой кивнул головой, подтверждая, что и среди его людей обошлось без потерь.
— Вот и ладно, — потер ладони Едигир, — так и воевать надо. Пусть воины шалаши ставят и греются по очереди. Направьте побольше народа, чтоб валили деревья. Будем засеки на дорогах делать. Не выпустим их из этой ловушки ни одного. Я это им обещаю! — потряс он кулаком в сторону крепости.
К ним подошла, мягко ступая по неглубокому снегу, Зайла-Сузге и, стряхнув снег с шапки Едигира, наклонилась к нему, прошептала так, чтоб не слышали остальные мужчины:
— Когда за сыном поедем?
— Подожди малость, — смущаясь своих беков, Едигир отодвинул ее рукой, — столько ждали и еще подождем.
— Тогда отпусти меня одну, — не сдавалась она.
— Нет, — хан был неумолим, — сейчас они всполошатся, как блохи на обгорелой шкуре, и начнут рыскать по округе. Не искушай судьбу…
— Иркебай идет! — раздался крик дозорного.
Тот, успевший уже обсушиться, медленно подходил к костру, а за ним четверо воинов вели со связанными сзади руками пленного Алтаная. Лицо у ханского башлыка было бледно от потери крови, и он с трудом шел, стараясь не упасть на глазах врагов. Смерти он не боялся, ведь всю сознательную жизнь и ходил и спал с ней в обнимку. Раз пришло время, значит, так тому и быть. Единственное, о чем жалел, что не погулял вволю и умрет не в родном ауле, где лежат все мужчины его рода.
И Едигир и Зайла-Сузге узнали старого башлыка, и каждый воспринял его пленение по-своему: Едигир с радостью, что ближайший сподвижник его главного врага находится у него в руках; Зайла с грустью подумала, что так же связанного могли привести к этому костру и ее брата, а выбирать меж двух любимых ею мужчин не так-то легко.
"Зачем эта война мужчинам? — подумалось ей. — Неужели когда-то люди начнут жить без убийств и не будет страданий?"
…Когда Кучуму доложили, что Алтанай или погиб в подготовленной коварными сибирцами ловушке на реке, или взят в плен, то он в бессилии с ожесточением заскрежетал зубами.
— Что же я без тебя делать стану, старый вояка? На кого опереться, кому довериться?
Они находились в шатре вместе с Карачой-беком и двумя шейхами, неторопливо и сосредоточенно перебирающими четки.
— Аллах велел мстить за гибель ближних, — не поднимая глаз, проговорил один из них.
— Всех идолопоклонников надо вырезать под корень, пока они не признают истинной веры и не примут слова пророка нашего Магомета: "Поклоняйтесь Аллаху, бойтесь его и повинуйтесь мне". А кто не примет этих слов, тот познает смерть, — степенно добавил второй, помоложе.
Карача взглянул на Кучума и отметил про себя, что теперь у хана остался лишь один советник и исполнитель, он, Карача-бек, а значит, близок тот день, когда он из безродного улусника станет главным человеком в Сибирском ханстве. Чуть помолчав, не желая перечить шейхам, которым никогда не возражал и сам Кучум, он заговорил туманно и намеками.
— Наш народ живет в темноте и неверии в божественное. Им ближе лесные боги, которых можно и наказать и попросить о мелкой услуге. Темным народом легче управлять.
— Может, ты и прав, Карача, но, только соединив всех людей моего ханства в единый кулак и дав им веру в единого и всемилостивого Аллаха, можно думать о единстве ханства. Пусть они верят хоть болотным, хоть небесным или иным духам, но Аллах должен быть един для всех, а хан есть единственный наместник его на земле.
— Прости, хан, но и в твоем войске не было единства, хотя все они верили в Аллаха.
— Воздается только за то, что сделано, — все так же тихо ответил Караче старый шейх.
— Хан, твои верящие в Аллаха начальники предали тебя. Сперва сбежал молодой стервец Сабанак, а сегодня сдался в плен пьяница и бабник Алтанай. А ведь ты им верил!
— Тьфу на твои поганые слова! — вскочил Кучум на ноги. — Я и сейчас им верю, и моли своих богов, что ты пока еще жив. Еще раз услышу столь грязные слова, прикажу отрезать твой поганый язык.
— Говорить правду всегда труднее, нежели льстивые слова, — потупился визирь, — но раз мне приказано молчать, то я закрою свои уста. — И Карача поднялся, приняв обиженный вид, чтоб выйти из шатра.
— Погоди, — примирительно произнес Кучум, — я не отсылал тебя, побудь здесь. Нужно еще решить, как поступать дальше.
— Я уже сказал Ата-Бекиру, чтоб был готов ночью уйти из городка и пробираться за подмогой.
— А какой смысл сидеть нам в этом вороньем гнезде, продуваемом всеми ветрами, и ждать, когда проклятые сибирцы возьмут нас голыми руками? Если они еще не перекрыли все дороги, то завтра непременно сделают это. Надо уходить отсюда.
