Юрий Трусов - Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы)
Завтра я вам и карабины отдам - езжайте в Вознесенск. И его возьмите, - показал он на убитого. - А сегодня у меня, на Лебяжьем, переночуйте. Еще успеете начальству на нас донести...
Казаки согласились. Они привязали труп есаула к его храпящей лошади и двинулись вслед за Кондратом и селимом к усадьбе
Маринка, выслушав страшный рассказ, прижала Иванка к груди.
— Ой, не судьба, не судьба нам, Кондратушка жить спокойно в родном краю. То ордынские набеги, то власть панская...
И сразу же стала собирать, укладывать вещи.
В полночь семья Хурделицы вместе с Селимом навсегда покинула родной дом.
Они выехали из усадьбы на тех же самых двух возках, что семь лет назад доставили их сюда. Маринка долго крепилась, но когда дорога пошла вдоль Лебяжьей заводи и лунная тропинка засеребрилась меж камышей, она не выдержала. Припав к плечу мужа, глухо зарыдала.
XXXV. НОВЫЕ ТРЕВОГИ
При въезде в Одессу возки были остановлены у полосатого шлагбаума. К Хурделице подошел казак и потребовал документы.
Раньше таких проверок не было. Кондрат удивился, но казак пояснил:
— Уже год, как проверочные кордоны у заставы учинены. Ну кажи письменный вид или вертай обратно.
Кондрат вынужден был протянуть казаку свой паспорт. Тот передал его вышедшему из сторожки важному пожилому чиновнику в очках. Он медленно прочитал паспорт, потом, подняв очки, оглядел Хурделицу и проворчал:
— Молдаванешты... Много вас сюда едет, — и отдав вид, велел казаку пропустить возки.
Обрадованный благополучным исходом проверки, Кондрат тронул лошадей. Но казак, ткнув пальцем в Селима, сказал чиновнику:
— А у этого проверяли, ваше благородие?
Чиновник велел снова остановить возки и грозно уставился на Селима:
— Кто таков?
— Это мой слуга. Татарин, — пояснил, стараясь говорить с молдаванским акце нтом, Кондрат.
— По роже вижу, что татарин. А паспорт где? Беспаспортный?!
— Не успели выписать ему еще, ваше благородие.
— Не успели?! Ну вот, когда выпишут, тогда и пропущу. Ты езжай, а слуга твой, нехристь басурманский, пущай подождет. — Чиновник повернулся и засеменил к сторожке.
— Как быть, братец? — спросил Кондрат у казака.
Тот осклабился.
— С него особый пашпорт треба...
Хурделица понял намек. Он достал кошель и, не глядя казаку в глаза, протянул ему серебряный рубль.
Тот крепко зажал монету в кулаке и разрешил:
— Вези своего нехристя. С богом!
Со скрипом поднялись возы в гору и выехали на широкую прямую улицу, состоящую из побеленных землянок, меж которыми то там, то здесь попадались одноэтажные каменные домики.
Несколько лет тому назад здесь, по пустынной вершине рыжего холма, проходила дорога с Пересыпи к Хаджибейскому форштадту. Маринке и Селиму не раз приходилось бывать в этих местах, и сейчас они не могли не надивиться новой улице.
Удивлен был и маленький Иванко. Мальчику, выросшему среди степных просторов, странным казалось такое скопление домов. Он время от времени спрашивал правившего лошадьми отца:
— Батько, а батько! Зачем нам столько хат?
Вскоре их взору открылись двухэтажные каменные здания в центре города, а слева заголубела подкова залива с кораблями, стоящими на рейде и у причалов новой гавани. Все четверо были изумлены.
— Ой, краса какая! От Хаджибея турецкого ничего и не осталось. Ровно и не было его никогда! — воскликнула Маринка и, взглянув на мужа, добавила:
— А может нам здесь жить лучше будет, нежели в Лебяжьем...
Кондрат был не меньше ее взволнован. Ведь он сам одним из первых пошел на битву с иноземцами, что веками губили и опустошали этот край! Он был горд и тем, что его братья по оружию не только отвоевали землю родную у врагов, но и смогли своими руками возвести на пустом месте этот красивый город.
Кондрат ласково посмотрел на жену. Он-то хорошо знал, как сильно тоскует она о родном брошенном гнезде. А вот смотри, находит в себе силы и его подбадривать! И он, поворачивая лошадей в сторону Молдаванской слободы, весело ответил жене:
— Не вышло нам хлебопашествовать, Маринка, так город будем строить. Просторно здесь, море!..
— Конечно, нам лучше здесь будет, — закивала та головой.
Старики Чухраи были очень довольны, что все семейство Хурделицы перебралось нежданно-негаданно к ним в Одессу.
— Хата у нас просторная, живите! Места всем хватит. И нам теперь свой век коротать не так скучно будет, — сказал Семен.
Одарка тоже радовалась. Наконец-то бог сподобил ей внука! И чтоб расположить к себе Иванка, стала угощать его сладостями, припрятанными в кладовке.
Когда веселое оживление понемногу стихло, Кондрат вышел с Семеном в садок и наедине поведал ему о причине, заставившей бежать их из Лебяжьего.
Чухрая взволновал его рассказ. Особенно огорчился он, когда узнал, что чиновник на заставе проверил паспорт у Хурделицы и при этом обратил внимание на Селима.
— За убиение Супа Селимку да и тебя с ним заодно ловить прилежно будут. Ведь Гришка-есаул успел уже в паны выйти. А у нас в Одессе ныне полицию учинили. Две землянки полным-полно полицаями набиты. Господин секунд-майор Киряков городским комендантом над ними поставлен. Значит, как бумага из Вознесенска к нему придет, что тебя имать надобно, он перво-наперво чиновника, что на заставе приезжих проверяет, и спросит: был ли молдаванин с татарином примечен? Тот ему и скажет, что ты с Селимкой в городе. Тогда он соглядатаев своих, как псов, пустит на ваш розыск. Понял?
Чухрай вопросительно глянул на Хурделицу.
— Разумею, дед... А как быть теперь — не ведаю. Вроде я в западню сюда приехал. На погибель свою.
— Постой ты о погибели говорить! — с раздражением воскликнул Чухрай. — Послухай, что сделать надобно. Перво-наперво я ныне же Селимку твоего на берег моря сведу, за город. Там в курене, что для рыбалки сложен, поселю его пока. А пропитание себе добывать он будет на рубке камня. В катакомбе подземной, что недалече от куренька моего вырыта. Маринку я у жены Луки, у Яники, пристрою. Ведь подруги они давние. Так лучше будет. А Иванка моя Одарка доглянет. Он нам отрадой будет.
— А про меня ты, дед, забыл? — улыбнулся Хурделица.
— Нет. Мы с тобой завтра на зорьке обоз Луки Спиридоныча на Днепро поведем. Чумаковать будем.
— А возьмет меня Лука к себе?
— Еще и обрадуется. Ему теперь возле товаров честные люди надобны. Он тебя добре знает. Верит тебе. Значит, возьмет. Он торговлю ведет ныне огромную: с Туреччиной и с разными городами нашими. С ним ныне сам пан Тышевский — враг наш лютый — вместе в одном деле. Увидал раз меня пан на дворе у Луки — опознал. Глазами сверкнул и спросил: «Кто сей?» Лука ответил: «Приказчик старший мой». Пан и говорит: «Ну, счастье его, что он твой... Поэтому только старый грех ему прощаю». С тех пор меня как бы не замечает.
— А мне Тышевский тоже простит, коли приметит?
— Кончено, простит. Ведь дело-то у них с Лукой общее. Коль ты у Луки служишь, значит, и у пана. Жаден он. Ради корысти, коль ты ему потребен, другом тебя любезным назовет... Сказывают, девок своих крепостных и то туркам в гаремы за море продает.
Тем же вечером Семен увел Селима на берег моря, а Одарка Маринку — в дом Луки.
Крепко обняла Кондрата на прощание Маринка.
— Себя береги — за меня не бойся. Никому себя в обиду не дам. — Она показала маленький охотничий нож, что всегда носила под байбараком (верхняя женская одежда) на поясе.
Еще не расцвела заря, а Кондрат, поцеловав спящего сына, ушел с Семеном в чумацкий поход.
XXXVI. ПОХИЩЕНИЕ
Яника встретила Маринку радушно. Отвела ей одну из уютных комнат на женской половине огромного своего особняка, где жила сама со своими детьми и прислугой.
Хотя на Янике лежало много разных семейных забот и хлопот — и содержание в порядке большого дома, и воспитание троих детей, — ее радовало появление Маринки. Жены высокопоставленных знакомых Луки сторонились ее, считали ниже себя по происхождению и воспитанию и каждый раз при встречах давали ей понять это. Однако такие неприятные встречи были редки.
Яника старалась по возможности держаться подальше от них, но в то же время остро страдала от одиночества. Поэтому встреча с Маринкой была для нее приятным сюрпризом. Вскоре они и совсем сдружились. Сербиянка стала относиться к Маринке, как к младшей сестре. Даже иногда приглашала в гостиную, когда к мужу приходили его знакомые по коммерческим делам.
Янику забавляло, когда эти важные немолодые господа при виде красивой молодой женщины, забыв о своем почтенном возрасте, превращались вдруг в галантных кавалеров.
