Валентин Гнатюк - Рюрик. Полёт сокола
Пошёл я с закатом на древнее капище, Солнце-Сурью в его чертоги ночные проводил и уселся на скале слушать, как волхв повелел. А капище-то поставили ещё пращуры наши, что к морю Варяжскому привели наш род с Дуная синего. И приносились тут издавна жертвы Триглаву Великому — Сварогу, Перуну и Свентовиду. И ходили сюда только жрецы, а не простые люди. Зачем же старый волхв меня сюда послал? Даже боязно как-то стало. Что ж, сижу, слушаю, как море могучее о скалу твёрдую бьётся, аж содрогается от тех ударов камень, что подо мной. Тут сварга небесная звёздами чистыми раскрылась и глядит на меня, да так пристально, аж оторопь берёт, вспоминать начинаешь поневоле, что и когда не по прави свершил или хотя бы помыслил. Потом прилёг я на камень и стал слушать богатырскую песнь морских волн, и как та песня дрожью земною на голос моря откликается, а небо звёздное сверху тем чудным песнопением управляет. Долго глядел и слушал, пока вдруг почуял, как будто разделяюсь я: частью в небесную сваргу бесконечную улетаю всё выше, и от огромности той дух захватило так, что я не то дышать перестал, не то час земной для меня остановился. А другая часть меня в то же время с морем и скалой, на которой лежал, воедино срослась. Да так крепко, что и сам я стал частью музыки земли и моря. И вдруг почуял я, как из земли к небу пошли потоки незнаемые, и столь сильны они, что страшно стало, как бы, проходя сквозь меня, не разорвали они тело моё на клочки. Вспомнил я тогда легенду рода нашего про богатыря, прах которого, как рекут старики, именно с этой скалы был развеян над морем. Богатырь тот умер после лютой битвы с ворогом от страшных ран. Но рёк он перед кончиной, что Сила его с ним не умрёт, потому как не его это Сила, а самой земли-матери и отца-окияна, а потому бессмертна, пока они существуют. И ещё рёк тот богатырь, что всякий раз, как придут тяжкие часы и будет переживать род наш опасность смертную, передадут отец с матерью Силу ту новому богатырю. И чуял я, как крутит, рвёт моё тело та сила немереная, а мозг разрывается от ощущения огромности мира, что враз предстала мне в эту ночь. Не мог я более терпеть охватившей меня боли и жара, с великим трудом встал со своего каменного ложа, — каждый сустав, каждая жилочка моя так болели и саднили, что я хотел лишь одного — остудить тело холодной водой. Спустившись в темноте к морю, омыл дрожащими руками чело по-весеннему студёной водой, но жар не проходил. Тогда я разделся и окунулся весь в ледяную волну. Измученному телу стало чуть легче, и я поплыл. С каждым гребком уменьшалась боль, но тут, обернувшись, я испугался не на шутку: кругом только студёные волны и чернота ночи, где берег, в какой стороне? Я задёргался, стал грести чаще, тело стало быстро замерзать, и я подумал, что теряю последние силы. Вдруг слышу как бы весёлый смешок и голоса, вроде девичьи, только тонкие больно, и эхом над водою разносятся.
— Глупый, чего испугался? Теперь тебе нет разницы, в какой стороне берег. С той Силой, что в тебе есть, и до Свейского берега доплыть можно… — и снова смех серебристый, будто звонкие капельки с высоты падают. Что это, русалки надо мной потешаются? А потом вижу — тень светлая прямо по воде идёт в платье струящемся и ласковым материнским голосом зовёт: — Сынок, за мной плыви, там твой берег, — указала мне путь, и растаяла. Чую, уже не холодно мне, плыву, и силы вроде прибавилось. Чем дальше плыл, тем более приходили в равновесие в моём теле и сознании все три стихии, что этой ночью, как я думал, рвали меня по частям. А вскоре узрел в темноте скалу и светлое пятно одежды на камнях. Как вернулся домой, не помню, помню только ощущение переполнявшей меня радостной силы, понимания, что всё едино в Сварожьем мире, — земля, море и небо, боги и пращуры, прошлое и грядущее. И когда ты с ними в единой цепи, ты получаешь такую Силу, которая может всё и которая никогда не умирает!
Как просохла земля и началась работа по корчёвке леса под поля злачные, дивиться все односельчане начали, рекут: аль подменили тебя, Мирослав, ты ж такие коряжины сворачиваешь, что и самому здоровому мужу не под силу. А я и сам диву даюсь: чем больше тружусь, тем больше силы во мне прибывает. Понравилось мне сие дело, все поработали — и отдыхать, а мне охота ещё какие тяжести потаскать, свернуть чего-нибудь. Выпросил у кузнеца нашего гвоздей крепких, и где бы ни ходил, куда бы ни ехал, всё их гну так и эдак, а потом приспособился несколько тех гвоздей в один узел завязывать. Стали ко мне приставать — покажи да покажи! Стали силу мою по-всякому испытывать. Коней двоих удерживал по одному в каждой руке, а их в разные стороны погоняли. Четверо сильных мужей большущий камень мне на грудь клали, а потом молотами разбивали. Тяжести всякие из рук в руки по три штуки сразу перекидывал. Вот так потихоньку и потерялось где-то моё прежнее имя Мирослав, а появилось новое — Сила. Только понял я, что не в руках и мышцах моя главная сила, а в душе, в сердце, в памяти, которую дала мне великодняя ночь озарения на Белой скале.
— Погоди, брат, а в чём та сила душевная проявилась? — закрываясь ладонью от дующего бокового ветра, живо спросил кельт, который и сам всегда интересовался тайной души человеческой.
— А в том, что понимать людей я стал лепше и мелочи всякие прощать, которые ничего-то на самом деле не стоят, а жизнь людям порой крепко портят. Доброта во мне появилась и любовь. Даже бывает сердит человек, а подойду к нему, речь о чём-либо заведу, и вижу — оттаивает его душа, а с глаз пелена сходит, искриться они начинают, играть, будто звёзды в небе. Ибо душа людская есть самое прекрасное сотворение, в коей таится весь мир Сварожий, сварганенный нашим великим Отцом!
— Погоди, Сила, откуда же тебе сие ведомо, ты ведь огнищанин, а не волхв? — искренне подивился воевода.
— Сам объяснить не могу, вроде как из земли самой идёт или с неба, а порой, кажется, из собственной души. Потому тесно мне в огнищанах стало, вот и пошёл с князем Рарогом в поход купцов охранять. В Испании, Галлии, на Сицилии побывал и понял, что нет мне места на чужой земле, невмоготу. Как в Вагрию возвернулись, каждый камень на берегу был готов целовать. Больше я в поход не ходил. Стал хаживать по торжищам, людям на радость силу человеческую показывать. Да самое главное рёк я землякам, что из-за их дбания о злате да наживе скудеет душа земли Славянской, да и других народов, у моря Варяжского проживающих.
— И что же люди, внимали твоим речам?
— Одни внимали, другие смеялись и рекли, что в богатстве их сила, и пока торг добрый идёт, ничего-то им не страшно. «Гляди, странный ты человече, — рекли они мне, — наши грады богаче всех во всей Европе, злата, серебра и товаров у нас со всего света полно, стены крепкие, домы роскошные, улицы мощёные, об чём печалиться? Смешной ты, право, брат Сила!» — А что же ты?
— А что я, больно становилось от тех слов люда незрячего, у которого вместо очей пенязи, и потому не может такой человек беды подступающей зреть.
— Погоди, Сила, ты же рёк, что решил более не ходить в походы, а сюда на Новгородчину пришёл, да ещё и не просто огнищанином, а воином? Отчего вдруг решение своё поменял?
— Ничего я, воевода, не менял, — мотнул головой богатырь, — Рарог-то сюда не за добычей пришёл, а чтоб Русь собрать, силу земли-матушки нашей сохранить! Как же я от этого-то в стороне буду, ведь сам про то людям толковал всё время! — с почти детской обидой воскликнул Сила.
— Гляди, как красно ты изрёк, брат: «Рарог пришёл не за добычей, а Русь собирать», лепше не скажешь! — воскликнул восхищённый воевода.
— Что ж, братья изведыватели, — молвил Ольг, собрав своих верных помощников по тайным делам, — чтоб лепше понять замыслы неприятеля, надлежит вам сразу по весне отправиться в Хазарию, рассказы купцов это одно, а свой глаз да смекалка — другое.
— Сколько людей пойдёт? Путь неблизкий, да и там неведомо сколько задержаться придётся, а тут службу тоже блюсти надобно, — рассудительно молвил Мишата.
— Верно речёшь, потому мыслю в Хазарию отправить двоих, пусть идут как охоронцы с каким-нибудь купцом.
— А коли купец и его охоронец? — предложил Айер.
— В первый раз, не ведая тонкостей торга и порядков в Итиле, да и по пути на таможнях можно загубить всё дело из-за мелочи. В Хазарии свои изведыватели, у коих опыт почище, чем у нас с вами, про то помнить всегда надлежит, — строго молвил воевода. — В Итиль пойдут Молчун и Скоморох. А тебе, Айер, коль сам вызвался, придётся стать мелким купцом, только не в Хазарии, а в Волжской Булгарии.
— Я один пойду? — спросил старый изведыватель.
— Одному негоже, у всякого купца помощники должны быть, — на миг задумался воевода, по привычке оглянувшись вокруг. Лик его озарился: — А дам я тебе помощника, который не менее десятка стоит, — он кивнул на Силу, что прохаживался вкруг саней с таким видом, будто собирался закинуть их вместе с впряженной в них вепсской лошадью на крышу небольшой рубленой бани. — Выведаете, что деется в сей подвластной хазарам стране, а главное дело, чтоб всё, что добудут Молчун со Скоморохом, быстро до Новгорода дошло. Вернее, мы к тому времени уже в Ростове будем, туда и донесения шлите. А ты, Мишата, с Хабуком и Сивером тут останешься. С варяжских земель много нового люда пришло, будем заниматься подготовкой и безопасностью дружины.
