Милош Кратохвил - Магистр Ян
— Вы, ваше святейшество, сейчас продиктовали мне свои очень ловкие, тонко продуманные планы. Они напоминают мне паутину, натянутую между двумя деревьями. Каждая ее нить прикрепляется к стволам в разных местах. Вся эта паутина в узловых точках сделана из двух или трех крепких ниток. Я вижу и того, для кого она сплетена. Это — сильный, грубый рыжий великан. Он неуклонно движется к своей цели и, не замечая вашей паутины, идет прямо сквозь нее.
Ужас сдавил папе горло. В этот миг папа готов был ударить Поджо. Но это всё равно не помогло бы папе. Секретарь прав. Надо считаться с этим суровым и беспощадным путником. В таком случае… Да, в таком случае… ему придется любыми средствами добраться до Франции, до Бенедиктовой Франции. Там у него не одни враги. Теперь бургундский герцог может и должен помочь ему. Когда тот убил вождя орлеанистов, Иоанн XXIII взял его под защиту. За смерть — жизнь. Да, Бургундия может стать последним оплотом папы. Папа теряет время… А может быть, и…
Уф! Беды обрушились на него со всех сторон!
Иоанн XXIII устало повалился в кресло. Нет, он не должен унывать. Ему придется использовать все средства, идти шаг за шагом, как по ломающемуся льду. Сегодня папа уяснил себе по крайней мере обстановку. Пора и отдохнуть. А завтра… Да, завтра всё уточнят и разработают юристы. Вот так.
Махнув рукой, папа отпустил Поджо. Хоть бы скорее пришла Олимпия! Он позвонил слуге:
— Не вернулся ли Фелипелло?
Младший паж Фелипелло был очень предан своему хозяину. Папа чувствовал это и частенько посылал его по самым интимным делам.
Слуга впустил мальчика.
— Ну?.. — подался вперед папа, недоумевая, почему Фелипелло прибыл один.
Паж учтиво опустился на колени.
— Ваше святейшество! Прекрасной дамы, которая желала тайно исповедаться у вас, не оказалось дома, — сказал мальчик и, заметив, как папа покраснел от гнева, добавил: — Я, святой отец, тут ни при чем. Эта дама уже не живет там. Сегодня она выехала оттуда и не сказала, куда…
Папа рассвирепел и швырнул в Фелипелло молитвенник, лежавший на ночном столике. Не успей мальчик в последний миг закрыться руками, молитвенник попал бы ему прямо в лицо.
Сегодня вечером, как обычно, Матиас Рунтингер записывал свои расходы. Он потратил немало денег, но не жалел их. Негоциант дал один рейнский гульден жене слуги из трактира «У трех гроздьев» за новый адрес донны Олимпии, два дуката — горничной Олимпии за то, что она устроила ему свидание со своей госпожой, сто дукатов — за одно слово донны!
Рунтингер сопел. Да, последний расход всё-таки велик. Олимпия, мерзавка, была очень осторожна! Он шел на всякие уловки: расспрашивал, обещал, угрожал и даже намекнул, что прекратит с нею всякие разговоры. Ничто не помогало. Она только смеялась. В конце разговора донна согласилась за десять столбиков — каждый по десяти золотых дукатов — назвать ему имя человека, который в последнее время чаще других бывал у папы. Рунтингер кружился около нее, как шмель над цветком, и наконец услыхал:
— Фридрих!
— Ах, Фридрих! — Вместо радости Рунтингер почувствовал легкую досаду. Он тоже имел его в виду. Впрочем, не беда. Олимпия подтвердила, что он шел по верному пути.
— Вам следовало бы последить за пажом папы. Как его, бишь? Да, Фелипелло, — уже бесплатно добавила она.
Рунтингеру пришлось израсходовать еще два дуката — слуге из папских конюшен, пять дукатов — подконюшему тех же конюшен, десять дукатов — конюшенному за то, что он принял его слугу Кристофа в папские конюшни, и пять дукатов — Кристофу, — половину того вознаграждения, которое он получит, если подружится с Фелипелло и вотрется к нему в доверие. Кристоф — парень не промах. Он не зря пятнадцать лет служит в равенсбургской торговой фирме.
Рунтингер с удовлетворением пробежал листок записей. Он славно поработал сегодня. Это, дорогой поэт с башни, такие дела, которые вынуждают купца раскошеливаться. Твои речи были очень милы. Они сладко звучали там, под облаками… Но жить… жить и прочно стоять на ногах можно только на земле. Перед тобой — масса дорог и дорожек. Надо держать нос по ветру и не сбиваться с пути. На этот путь он и напал сегодня. В начале этого пути — папа, а в конце — перец… Рунтингер глубоко задумался. По всему видно, песенка папы спета. Дело клонится к потере не только тиары, но и головы. Если папа собирается что-либо предпринять, то он должен найти себе опору. Этой опорой ему послужит тот, за чье имя негоциант уплатил сто дукатов, — Фридрих Тирольский. Кто старается прижать папу к стенке? Собор, и еще больше него — Сигизмунд. Стало быть, надо подсказать Сигизмунду, — пусть римский король займется Фридрихом! Если тиролец поможет святому отцу, Сигизмунд не оставит в покое ни Фридриха, ни Тироль, Всякий захватчик доит из завоеванной страны деньги главным образом путем повышения налогов и таможенных пошлин. «Если возрастет таможенная пошлина, дорогой мой Мельхиорик, повысится и цена на перец. Ты откроешь наши запасы, прибавишь к цене нынешнюю таможенную плату и начнешь продавать их по новым, повышенным ценам».
Вот она, благословенная, тучная, пышная жизнь! Всего израсходовано… сто двадцать четыре дуката и один рейнский гульден.
Встретив рыцаря Освальда фон Волькенштайна за ужином, Рунтингер ввел его в курс своих последних наблюдений. К счастью, на этот раз рыцарь был трезв и жадно ловил каждое слово негоцианта. Рыцарь сидел как на иголках. Ему хотелось как можно скорее сообщить Сигизмунду о делах, которые пахли золотом. Только одного Волькенштайн никак не мог уразуметь: почему Рунтингер выбалтывал ценные сведения, не требуя за них ничего взамен?..
Догадавшись о мыслях поэта по его лицу, Рунтингер улыбнулся:
— Господин рыцарь, вы, очевидно, не можете понять, почему купец служит своему королю бескорыстно, без малейшего вознаграждения. Я рад, что сегодня могу передать свой заработок… поэту.
В тот же вечер Эбергард Виндэкке, оптовый торговец и банкир римского короля, отправился к меняле Аммеризи, официальному представителю флорентийских банкиров и неофициальному посреднику Генуи, Равенны, Болоньи, Ломбардии и Венеции, с которой остальные города были на ножах.
Виндэкке надеялся, что сумеет быстро договориться с Аммеризи: немецкие купцы должны понять итальянских купцов. Банкиры были осведомлены о коммерческих интересах и положении дел друг друга. Аммеризи знал о Виндэкке, а Виндэкке — об Аммеризи всё, что касалось их банков, рудников, хранилищ, гаваней, кораблей, ткацких мастерских и рынков. Даже родные братья не могли бы знать друг друга лучше. Цель у них — общая. Правда, каждый из них хочет свалить на плечи другого большую часть ноши. Виндэкке — в более выгодном положении. Как банкир Сигизмунда, он может выступать от его имени и от имени империи. Желая подчеркнуть свою важность, Виндэкке надел роскошное парчовое платье, опушенное соболем, на пальцы нанизал большие перстни с самыми дорогими камнями, на шею повесил тяжелую золотую цепь с имперским орлом, даром Сигизмунда. Римскому королю легче было подарить этого орла, чем уплатить свои долги.
Знаменитый богач поднимался по лестнице, как истукан, облаченный в жесткое платье.
Слуга распахнул двери в столовую в тот момент, когда навстречу Виндэкке вышел хозяин. Аммеризи не шел, а скорее плыл. Он был одет в свободное платье из тонкой, мягкой пурпурной ткани, напоминавшей кардинальскую мантию. Легкие складки одеяния итальянца живо переливались, не стесняя свободы движения. Хотя платье Аммеризи казалось скромным, однако опытный глаз Виндэкке определил, из какой редкой материи оно сшито.
Аммеризи провел гостя к столу, у которого Виндэкке осторожно опустился в мягкое кресло. Жесткая парча кафтана поднялась и неловко подперла ему бороду. Итальянец проворно придвигал к гостю миски и мисочки с холодными закусками, рыбным желе, майонезами и какими-то пестрыми салатами.
Хозяин потчевал гостя и развлекал его. Разумеется, Аммеризи рассказывал ему только то, что интересовало гостя — мелкие торговые сплетни о своих коллегах — ломбардских менялах, — не переставая следить за тем, чтобы тарелка Виндэкке была полной, а закуски сменялись птицей, жарким, мучными блюдами и огненно-красным вином, которое с особым изяществом доливалось в чеканный кубок. Сам Аммеризи почти не касался яств, — только тогда, когда слуга принес вареные фрукты, обложенные льдом, он начал вылавливать разноцветные ягодины трезубцем из слоновой кости и по-гурмански сосать холодные сочные сливы.
Виндэкке ел не спеша, — только основательное заполнение желудка делает человека спокойным и уверенным в себе. Украдкой Виндэкке наблюдал за итальянцем, пытаясь разгадать его нынешние возможности. Нет, Виндэкке не обманешь легкостью порхающего мотылька. Сам Аммеризи уже при входе окинул гостя с ног до головы быстрым взглядом, и теперь притворялся, что не замечает, как раздражает Виндэкке неудобное платье. Унизанные перстнями пальцы немца не могли справиться с крошечными трезубцами, ножичками и ложечками.
