Руфин Гордин - Василий Голицын. Игра судьбы
Поначалу первенствовала сестрица царевна Софья. Правила государством с подсказки князя Василия Голицына. От князя к ней, от нее к Ивану. Что она ни повелит, то он и подписывает. Старался прилежно, высунув язык от усердия, выводил свою подпись: И-в-а-н. Но уж больно простонародно выходило — Иван. Царевна же с подсказки князя придумала: И-о-а-н-н. Непременно чтоб с двойным «н».
Безропотно соглашался со всем — исходило ли это от сестрицы, либо от братца Петруши. Они оба разумом были светлы, и все, что ни предлагали, ложилось в строку: И-о-а-н-н.
— Бить ли батогами Земского приказа дьяка Петра Вязмитинова за то, что подменил человека на правеже?
— Быть по сему: бить, — И-о-а-н-н.
— Указали мы, великие государи, стольников и стряпчих, и дворян московских, и жильцов, и коломенских помещиков для учения ратному строю с пистолями на добрых лошадях выслать к Москве к указному сроку…
— Быть по сему: И-о-а-н-н.
— Отнять ли чести у бояр князя Василья Васильевича Голицына да у сына его Алексея и сослать их в ссылку в Пусто-Озерово о женами и детьми за многая их вины?
— Князь Василий? Да ну? Однако ж быть по сему: И-о-а-н-н.
— Ведомого вора и изменника немчина Якушку Янсена какою казнию казнить за то, что передался турчинам — бежал в Азов, — повешением ли, лишением ли головы, либо колесованием. Врат Петр рассудил — колесованием.
— Стало быть, руки — ноги ломать на колесе, а после сего голову отсечь и на кол воткнуть. Быть по сему: И-о-а-н-н…
Так оно и длилось. Поистине — не ведал, что творил. А зачем ведать, коли он не один великий государь и опять же не один в ответе. Братец Петруша ответит за него, и ответит, как должно, как истинно великий государь.
Так и текла мимо него широкая жизнь: то бурливой рекой, то тихим ручьем, то вздымаясь, то опадая. И он, не подымая тяжелых век, кивал головою — соглашаясь. Ибо все мирское было чуждо и странно… Когда был моложе, кое-как воспринимал. А с течением лет все глубже и глубже уходил в себя, в свою немощь, в свои хвори, и все глуше и глуше доходили к нему звуки жизни.
Являлся к нему на душеполезные беседы патриарх Иоаким, яко к блаженному. Говорил сострадательно, неторопливо, а порою сетовал на упорство раскольников, на фанатизм расколоучителей.
Царь Иван не понимал, что такое фанатизм. Но соглашался, что вера должна быть истинной и что креститься надо троеперстием. А ложную веру, раскольничью, следует искоренять безо всякой жалости, смертию.
— Искоренять смертию? — вопрошал он Ивана.
— Стало быть, так, — покорно отвечал он. Потом ему сообщили, что патриарх Иоаким отправился в горные выси на беседу с апостолом Петром.
— Как это? — недоумевал в простоте своей царь.
— Ну помер он, помер.
— Внидет в царствие небесное, стало быть, — со вздохом говорил Иван.
— Чистая душа, государь ты мой великий, — умилялась супруга царица Прасковья. С некоторых пор душа ее по временам томилась.
Особенно после свиданий с Васенькой, галантом несравненным.
Более всего томилась она в ту пору, когда ее господин по временам призывал делить с ним ложе. Со временем призывы эти становились все реже и реже, а потом и вовсе прекратились. И тогда окончились и ее томления и угрызения совести.
— Государь мой — чистая и светлая душа, — говорила она всем, в особенности тем боярам, которые очень редко наезжали в Измайлово.
Сама она без крайней нужды старалась не покидать своей вотчины. Она как бы срослась с нею. В Измайлове она была единоличной повелительницей, здесь было ее царство-государство. Она правила — великая государыня — без всяких помех. Особенно, когда пала царевна Софья, державшая ее в страхе.
А царь Иван ни во что не мешался. Он жил как бы внутри себя. Большую часть дня он простаивал на молитве. В дворцовой ли молельне, в храме ли Покрова — все было под рукою. И время от времени навещал коровник. О визитах его туда оповещал один из стольников. А всего придворного штата было у него близ пятисот человек. Он не знал и десятой части их, а потому каждый раз они представлялись ему, называя чин и имя.
— Ну? — неизменно спрашивал он. — Пошто явился? — И, выслушав ответ, соглашался: — Учни.
Приехал к нему представляться новый патриарх — Адриан. Пышный был приезд — в золоченой карете с изрядною свитой из епископов, архиепископов и одного митрополита. Все они подошли к царевой руке — таков был церемониал. А новый патриарх трижды расцеловался с ним.
И тут царь высказал ему свое заветное желание — принять схиму. Слава Богу, высказался он в беседе с глазу на глаз.
Патриарх принялся его мягко увещевать:
— Как можно, государь? Господь возложил на твои рамена царскую ношу и надобно ее нести без ропоту.
— То вериги мои: скипетр да бармы. Тяжко мне, не по силам, да и не по разуму. Вот брат Петр — он все может. И управить государством. Сестрица Софья тож могла, да вот вышел ей срок править.
— Нет-нет, государь, неси свою государеву ношу покорно, а коли начнет Господь призывать к себе, вот тогда и посхмишься.
— Тогда что ж. Тогда ни к чему, — уныло проговорил Иван. — А мне нынче охота. Тяжко мне, — повторил он. — И Господь не милует, весь я недужен. И вот образ твой худо различаю, отче. Все плывет пред очами. Стало быть, дает мне знать Всевышний — пора.
— То еще не явственно, — возражал патриарх, жалеючи Ивана. — Даст Бог, излечишься.
— Не жалует он меня. Уже и ноги не держат. Оттого и прошусь. А царица не велит, — простодушно вымолвил он. — Не велит и все. И сестрица Софья гневалась. Выкинь дурь из головы — топала ножкою. А у меня, святейший отче, ничего иного в голове и не бывало. Плохо я во всем смыслю, не дается мне это. А царица моя твердит: коли родился царем, коли был избран — будь. Посуди сам, как можно чрез силу быть? Коли не дал Господь смыслу? Уж сколь истово старался, вникал чрез силу. Да не сподобил он. И таково было с братьями моими окромя Петруши…
Он продолжал свои жалобы, а патриарх думал: «Святая душа, чистая, таково и мне про него говорили. Видно, близится к концу земное его существо. Видно, крадется к нему кончина и чует он ее приближение».
Все должно было решиться само собою — так думал патриарх. А царь Петр наказывал ему жалоб брата не поддерживать, а во все сообразоваться с суждениями и желаниями царицы Прасковьи.
— Государь мой, во всем надобно повиноваться долгу, — наставительно произнес Адриан. — Долг есть пред Богом и пред государством. Державный брат твой Петр Алексеевич, слов нет, весьма деловит и одержал победу над турки с благословения неба и ради торжества истинной веры. Кабы он не сошелся с латынщиками иноземцами, моляхуся лютерской ереси, то был бы высокой радетель православия.
— А сии лютерцы разве еретики? — неожиданно молвил Иван. — Они, слышно, во Христа веруют и святых апостолов почитают равно с нами.
Патриарх умилился — тоже неожиданно. «Ум скудельный, — думал он, а рассудительный. Вот истинно православный царь. И кроток, и столпы веры почитает, и молитвенник великий. Увы, не дал Господь ему здоровия, а так предстанет он пред Его ликом аки ангел беспорочный».
— Прислан я от великого государя, державного брата твоего, дабы зачесть послание, кое прислал великий патриарх иерусалимский собрат наш Досифей. Весьма тревожен он от происков еретиков. Позволь, государь, время твое занять душеполезным чтением.
С этими словами он развернул свиток, достав его из обшлага пышной мантии. И то отставляя, то приближая к глазам бумагу стал читать гнусавым пономарским тенорком:
— «Пришел в Адрианополь посол французский, принес от короля своего грамоту насчет святых мест, случился тогда там и хан крымский; подарили французы визирю 70 000 золотых червонцев, а хану 10 000, и настаивали, что турки должны отдать святые места французам, потому что москали приходили воевать Крым; хан толковал о том же. Взяли у нас святой гроб и отдали служить в нем французам, дали нам только 24 лампады, взяли у нас половину Голгофы французы, всю церковь Вифлеемскую, святую пещеру, разорили все деисусы, раскопали всю трапезу, где раздаем святой свет, и хуже наделали в Иерусалиме, чем персы и арабы, и какие беды старцам нашим тамошним учинили — кто может рассказать?»
В этом месте патриарх приостановил чтение и глянул на царя Ивана.
Похоже, он дремал: голова его свесилась, и он как-то странно посапывал. Не зная, как быть — можно ль побудить царя, нет ли, патриарх почел за благо продолжать чтение — быть может, царь Иван просто забылся и тотчас очнется:
— «…Если вы, божественные самодержцы, оставите святую церковь, то какая вам похвала будет? Если вы отправите сюда посла, то прежде всего он должен стараться о нашем деле, о возвращении нам святых мест, и без этого не должен заключать мира; ибо если вы заключите мир без этого, то лучше уже ничего не предлагайте в Иерусалиме, ибо иначе турки поймут, что у вас нет об нем попечения, и тогда французы завладеют святыми местами навеки и нам вперед нельзя будет подавать на них челобитья. Так, если хотите предлагать об Иерусалиме, то в случае отказа уже не заключайте мира, а начинайте войну. Теперь время очень удобное; возьмите прежде Украину, потом требуйте Молдавии и Валахии, также Иерусалим возьмите и тогда заключайте мир… Тому 18 лет, как я писал письмецо из Адрианополя блаженной памяти отцу вашему государю царю кир Алексею Михайловичу и советовал: покиньте поляков и усмирите прежде турок, потому что непременно хотят придти к Днепру; он не послушал, не поверил, а потом случилось все так, как мы писали…»
