Андрей Серба - Полтавское сражение. И грянул бой
— Веди! — одной тысячеголосой глоткой подхватил майдан.
— Нехай сгинет ворог, заливший казачьи земли слезами и кровью! Спасем Запорожье и неньку-Украйну от клятых москалей! Расквитаемся с ними саблей и пулей за причиненные кривды! Кровь за кровь, око за око! Любо, други-браты!
— Любо! — взревел майдан.
Заглада описал саблей над головой полукруг, рубанул ею воздух.
— Слава сечевому лыцарству! Слава казачеству!
— Слава! — прогремело по майдану из края в край.
Заглада спрыгнул с бочки, и Гордиенко понял, что лучший момент навязать раде угодное ему решение вряд ли представится. Неужто отыщется безумец, осмелившийся пойти наперекор клокочущей от ярости огромнейшей толпе людей, обвешанных оружием с головы до ног?
Подсаженный казаком-джурой, кошевой поднялся на бочку, обнажил голову, раскланялся на все четыре стороны. Дождался на майдане тишины, перекрестился на крест колокольни сечевой Церкви во имя Пресвятой Богородицы и заговорил:
— Браты-казаченьки! Долго слушал я вас, но сам молчал. Однако нет уже сил, слова сами рвутся из сердца. Верно вы говорите, что уже полвека Москва терзает Гетманщину, душит казачьи вольности, а посполитых превращает в рабочую скотину при панских маетках [49]. У селянина и прежде было мало земли, но был он свободен и в любой миг мог, наплевав на пана и арендуемую у него землю, заняться ремеслом или уйти в казаки. А ныне посполитый на веки вечные приписан к панской земле и стал таким же его добром, как лошадь, корова и прочая животина. Однако ляд с ней, Гетманщиной: что она желала получить, присягая русскому царю, то и получила, хотя и в ней имелось немало умных людей, понимавших, что Москва для казачества и Украины ничем не лучше Варшавы, и не хотели менять шила на мыло. Лишь пятый казак и селянин бывшего ляшского Киевского воеводства целовал крест на верность Москве, а за их глупость расплачивается весь край. Упоминаю об этом, чтобы мы не повторили сегодня роковую ошибку своих доверчивых дедов, доверивших свою судьбу русским царям [50].
— Не повторим!
— Поможем братам на Гетманщине вновь обрести волю!
— Снесем царев Каменный Затон, как кошевой Сулима ляшский Кодак!
Подняв руку, Гордиенко остановил готовое опять разбушеваться людское море, продолжил:
— Сечь никогда не была под властью турецкого султана, не являлась землей польского короля, не превратилась в вотчину московского царя, хотя все они давно желают этого. Не оставили недруги-соседи своих вожделений и сегодня. Ведает ли славное сечевое лыцарство, что замыслил царь Петр после того, как залил Дон казачьей кровью и заставил тысячи наших братов-донцов уйти с атаманом Гнатом Некрасом на Кубань? Победив короля Карла, Москва намерена совершить с Сечью то же, что с Доном, а уцелевших казаков переселить в степи за Волгой. Об этой задумке доподлинно известно гетману Мазепе, и присланные к вам его верные люди Генеральный писарь Орлик и сотник Войнаровский готовы немедля подтвердить сказанное мной.
Гордиенко указал на Орлика и Войнаровского, стоявших рядом с ним с начала рады в группе знатных войсковых товарищей и членов старшинской Войсковой рады, однако запорожцы не захотели их слушать.
— Верим тебе, кошевой!
— От Москвы можно ждать любой подлости!
— Знаем Андрея — добрый рубака!
— Слыхали об Орлике — умный казак и верный человек!
— Говори дальше, кошевой!
Гордиенко не заставил себя долго уговаривать:
— Неужто будем ждать, когда царь явится на Сечь с огнем и мечом? Неужто станем безропотно ждать уготованной нам Москвой жестокой участи? Или защитим свою волю и казачьей саблей положим конец проискам Москвы на нашей земле? Наши браты на Гетманщине уже поднялись против царя Петра и кличут нас на подмогу под стяги гетмана Мазепы! Встанем с ними плечом к плечу! Отстоим с братами общую волю! Не склоним голову перед Москвой!
— Не склоним! Не встанем на колени перед Москвой!
— Погибнем, но не покоримся царю!
— Умрем на родной земле, но не пойдем за Волгу!
— Кошевой, веди на москалей!
— Слава кошевому и гетману Мазепе!
Константин не ошибся — он точно угадал и использовал момент, когда рада должна была принять нужное ему решение.
— Славное сечевое товарищество велит мне вести его в поход на царя? Подчиняюсь приговору рады! Но, может, кто-то из другов-братов желает иного? Возможно, кто-то против начала войны с москалями, врагами Сечи?
Гордиенко знал, что на раде немало противников Мазепы и короля Карла, однако был уверен, что в сложившейся ситуации ни один из них не осмелится высказать вслух свое мнение. Подавляющее большинство участников рады были настроены против России, а поскольку присутствующие были сильно возбуждены выпитой горилкой и происходящим, то в потасовке, которой неизбежно сопровождалось на раде принятие решения по спорным проблемам, сторонникам Москвы изрядно намяли бы бока. Но задать свой вопрос он был обязан — согласно казачьим законам все участники рады — от кошевого атамана до обычного сечевика — были равны, и каждый имел право на собственную точку зрения. Каково же было удивление Гордиенко, когда в наступившей после его вопроса тишине он услышал слева от себя громко и четко произнесенные слова:
— Я против войны с Россией.
Константин развернулся в сторону смельчака, отыскал его глазами. Это был гуляйпольский полковник Петро Сорочинский, редкого ума и отчаянной храбрости старшина. Впрочем, другими полковники Гуляй Поля и быть не могли: на их землях, где вдоль богатых рыбой и пернатой дичью притоков Днепра на плодородных черноземах появлялось все больше казачьих хуторов и зимовищ, чаще всего происходили стычки с ордынцами и возникали всякого рода недоразумения с русскими властями. Стоя в окружении пяти-шести десятков своих казаков, выделявшихся среди Других добротными жупанами, крепкими сапогами и дорогим оружием, Сорочинский смело смотрел на кошевого. Гуляйпольский полковник был уважаем всей Сечью: старшиной — за ум, простыми запорожцами — за отвагу, а с такими людьми осторожный Гордиенко старался не портить отношений ни при каких обстоятельствах.
— Рад, что ты смог прибыть на раду, друже Петро, — сказал Константин. — Не откажись объяснить товариществу, отчего тебе мила Московия, залившая казачьей кровью братский нам Дон и теперь подбирающаяся к Запорожью. Может, уже присмотрел себе за Волгой местечко, ничем не хуже Гуляй Поля?
— Не откажусь, друже Костя.
Положив ладонь на рукоять сабли, Сорочинский двинулся через толпу прямо к бочке с возвышавшимся на ней Гордиенко, и плотная толпа послушно расступалась перед ним. Остановившись в шаге от кошевого, полковник поднял на него взгляд.
— Спрашиваешь, не присмотрел ли я себе за Волгой местечка вместо Гуляй Поля? Нет, поскольку я скорей погибну на своей земле, чем по чужой воле покину ее. Но речь сейчас не об этом. Хочешь знать, отчего мила мне Москва, причинившая столько бед казачеству? Нисколько не мила она мне, и я встречу москалей пулей и саблей, если они посмеют явиться на Сечь устанавливать собственные порядки. Однако защищать родное гнездо и воевать со шведами-латинянами против единокровных и единоверных россиян — не одно и то же. Куренной Заглада поминал гетмана Хмеля, последую его примеру и я. Не из великой любви к Московии, на которую он не раз ходил в походы с королем Владиславом, заключил Богдан с ней союз, а в силу безвыходности положения. Не менять короля на царя, а создать единую и сильную казачью державу мечтали он и его сподвижники, да не было им в том промысла Божьего.
Сорочинский перевел дыхание, набрал в грудь побольше воздуха. Он должен говорить как можно громче, чтобы его слышало возможно больше казаков!
— Но когда незадолго до смерти гетмана Хмеля к нему явились посланцы шведского короля с предложением совместно воевать против России, Богдан отказал им и призвал своих старшин и казачество никогда в будущем не вступать в союзы с латинянами против православных. Может, друже Костя, ты не позабыл и гетмана Петра Сагайдачного, тоже воевавшего под польскими знаменами с Москвой? Тогда должен помнить и о его покаянном письме константинопольскому патриарху, в котором Петро молил простить ему тягчайший грех — пролитие братской православной крови. Ежели мы решим сегодня поступить наперекор завету гетмана Хмеля, то я не намерен повторять ошибку Сагайдачного и каяться перед кончиной, что поднял оружие на братьев по вере. Тем паче сражаться против них вкупе со злейшими недругами православия — нехристями-басурманами и папистами.
Помимо того что гуляйпольский полковник был лично уважаем среди сечевиков, своими союзниками в доказательство того, что Запорожью нежелательно противостояние с Россией, он сделал прославленных гетманов Хмельницкого и Сагайдачного, и это могло привлечь часть запорожцев на его сторону. Чтобы не допустить этого, нужно не дать раде времени на осмысление слов Сорочинского, не позволить, чтобы в разгоряченных горилкой и смакованием причиненных Москвой казачеству обид головах сечевиков появились мысли, могущие отвратить их от войны с Россией.
