Николай Гейнце - Дочь Великого Петра
Уже несколько раз, бывая у нее, граф начинал серьезный разговор о своих чувствах, но княжна всегда умела перевести этот разговор на другой или ответить охлаждающей, но не отнимающей надежды шуткой.
«Я, по ее мнению, видимо, еще не искупил вины; искус еще не окончен», – успокаивал себя граф и снова безропотно продолжал лихорадочную жизнь между страхом и надеждой.
С окончанием траура граф стал очень редко заставать княжну одну. В приемные дни и часы ее гостиная, а иногда и будуар были, обыкновенно, переполнены. Вследствие этого прошло около месяца, а граф Иосиф Янович не мог остаться с глазу на глаз с княжною, как ни старался пересидеть ее посетителей. Он был мрачен и озлоблен. Это не ускользнуло от княжны.
– Что с вами, граф? – обратилась она к нему, улучив свободную минуту. – Вы ходите, как приговоренный к смерти.
– Да разве это жизнь? – воскликнул он. – Видеть вас постоянно только в толпе.
– Вы ревнуете?
– Я, к сожалению, не имею права, но мне тяжело думать, что те дивные минуты, которые я проводил с вами в вашем будуаре, может быть, никогда не повторятся.
– Отчего же? Если вы искренне жалеете о них…
– Вы сомневаетесь? – с упреком сказал он.
– Нет, граф, я не сомневаюсь. Я дам вам ключ от садовой калитки, и если после двенадцати сегодня вы свободны, то мы поболтаем в моем будуаре. Дверь в коридор из сада не будет заперта.
Граф Иосиф Янович не успел поблагодарить княжну, как она уже отошла к другим гостям, но при прощанье незаметно получил от нее ключ.
Это преисполнило его радостной надеждой. Разве ключ, лежавший в его кармане, не открывал вместе с калиткой сада княжны Полторацкой и ее сердца? Если бы она не чувствовала расположения к нему, то с какой стати стала бы заботиться о свиданиях с ним с глазу на глаз, да еще в позднее ночное время?
Но вдруг в его уме возникла роковая мысль: «А если это – ловушка?» Однако тут же ему вспомнились слова княжны: «Я неспособна на такую мелкую месть».
Но это не успокоило его.
«А что, если она теперь задумала месть более крупную? – забеспокоился он. – Если она позовет людей и объявит, что я ворвался к ней ночью, без ее воли? Произойдет скандал на весь город: я буду опозорен».
Холодный пот выступил у графа на лбу при этом предположении, но доводами рассудка он еще до приезда к себе домой сумел убедить себя в полной нелепости подобных мыслей:
«Зачем ей делать это? Какую пользу принесет ей этот скандал? У нее много ненавистников, которые готовы перетолковать все не в ее пользу и охотно поверят мне, что она сама дала ключ от калитки и оставила дверь в сад отпертой. Нет, это не то! Просто ей самой приятно провести со мной часок другой наедине, ей льстит мое восторженное поклонение, несмотря на то что я знаю все. Наконец, моя страсть к ней так велика, что должна быть заразительна. Она находит отзвук если не в ее уме, так в ее сердце. Кроме того, ей хочется еще некоторое время помучить меня, прежде чем сделаться благосклонной ко мне. Эти свидания наедине дадут ей широкий простор продолжать этот мой временный искус».
Граф твердо надеялся, что это – именно искус, и непременно временный, что она тоже любит его, и, не затей он этой глупой истории с разоблачениями, она давно была бы его женой.
Успокоив себя таким образом, граф с нетерпением стал ждать полуночи и, когда часы показали одиннадцать, вышел из дома. Надо было волей-неволей идти пешком, так как кучер был нежелательным и опасным свидетелем ночного визита к девушке. Нельзя было ручаться, что он не сболтнет своим собратьям, а те понесут это известие по людским, из которых оно может легко перейти и в гостиные. Тогда княжна будет окончательно скомпрометирована.
Стояла темная октябрьская ночь. Впрочем, Свенторжецкий хорошо знал дорогу и мог бы найти ее с завязанными глазами. Он благополучно дошел до сада княжны, нащупал калитку и, вложив ключ в отверстие замка, повернул его. Замок щелкнул, калитка отворилась. Войдя в нее, граф запер калитку изнутри и положил ключ в карман.
В саду было еще темнее, нежели на улице, от довольно густо росших деревьев. Граф ощупью отправился искать дверь, ведшую в дом из сада. Последняя оказалась незапертой. Свенторжецкий вошел и очутился в передней, из которой вел коридор во внутренние комнаты. Сняв с себя верхнее платье, он вступил в этот коридор и достиг двери, закрытой портьерой. Граф откинул последнюю и вошел в будуар.
Княжна сидела на диване и поднялась, увидев его около двери.
– Милости просим, – спокойно сказала она, как будто в этом его визите не было ничего необычного, и подала ему руку.
Граф почтительно поцеловал ее.
– Садитесь, – указала ему княжна на диван, а сама не торопясь подошла к двери и заперла ее.
Несмотря на то что пропитанный духами воздух будуара приятно действовал на графа, звук запираемого замка заставил его сердце сжаться каким-то предчувствием.
Княжна между тем спокойно села с ним рядом и, смотря на него своими смеющимися, очаровательными глазами, сказала:
– Давайте беседовать. Я очень рада, что вы у меня. Вы, конечно, пришли?
– Как же иначе. Не мог же я приехать и таким образом сделать свидетелем этого визита кучера!
– Но это ужасно, в такую ночь и идти так далеко.
– Для того чтобы видеть вас, можно пройти путь в десять раз длиннейший.
– Вы неисправимы. Вы так расточаете всем любезности, что трудно догадаться, кому и когда вы говорили правду.
– Поверьте, что вы не принадлежите к числу тех, которым я говорю светские любезности.
– Мне очень хотелось бы вам верить, но ваших слов мне мало.
– Чем же я должен доказать вам?
– Вы? Ничем.
– Как это понимать?
– Это покажет время.
– Время – понятие растяжимое. И час, и день, и год – все время.
– Неужели меня не стоит подождать?
– Кто говорит об этом? Если только можно дождаться.
– Мы еще молоды, граф!
– Но молодость и есть время любви.
– Скоро преходящей, время страсти, поправлю я вас.
– Пусть так. Но что за любовь без страсти? – воскликнул граф и хотел было завладеть руками княжны, но она быстро отодвинулась от него.
– Граф! Если вы хотите, чтобы наши свидания повторялись, то будьте благоразумны. Лучше расскажите, что вы поделываете?
– Думаю о вас.
– И только?
– Это наполняет всю жизнь.
– Нет, оставим это! Скажите мне что-нибудь поинтереснее, иначе я могу раскаяться, что пригласила вас.
Это было сказано таким серьезным тоном, что граф не на шутку перепугался. Он пересилил себя и стал рассказывать княжне какую-то светскую сплетню, с довольно пикантными подробностями. Княжна оживилась и слушала с видимым интересом.
Незаметно в этой чисто светской болтовне прошло более часа.
– На сегодня довольно! – заметила княжна и выпроводила гостя.
«Она играет со мной! – думал граф, шагая в непроглядной тьме по берегу Фонтанки. – Пусть, когда-нибудь доиграется!»
IX. СЛАДКОЕ МУЧЕНИЕ
Год со дня смерти княгини Полторацкой, проведенный князем Луговым в томительной неизвестности, показался ему вечностью. Он был тем мучительнее, что Сергей Сергеевич видел княжну Людмилу почти всегда окруженною роем поклонников и мог по пальцам пересчитать не только часы, но и минуты, когда ему удавалось переговорить с нею наедине.
Она относилась к нему всегда приветливо и радушно… но и только. Конечно, не того мог ожидать ее жених, объявленный и благословленный ее матерью.
Положим, этого не знали в обществе, но было все-таки два человека, знавшие об этой деревенской помолвке; одним из них был граф Свиридов, ухаживавший за княжной и, как казалось, пользовавшийся ее благосклонностью, а другим – Сергей Семенович Зиновьев, которому Васса Семеновна написала об этой помолвке незадолго до смерти.
Об этом знала княжна, лежавшая в могиле, но не знала княжна, прибывшая в Петербург. Сергей Семенович на другой же день приезда спросил ее:
– Ты невеста?
– И да, и нет, – ответила она, вся вспыхнув.
– Как же это так? Сестра писала, и ты…
Княжна, услыхав, что ее «мать» тоже сообщила брату о сватовстве князя Лугового, подробно рассказала все, включительно до своего последнего разговора с князем.
– Я ведь вам писала, – добавила она.
– Ты не любишь его, – сказал Сергей Семенович. – Если любят человека, так не рассуждают. Он может быть женихом хоть несколько лет в силу тех или других обстоятельств, но предложить скрывать свою помолвку не может любящая девушка.
– Может быть, вы и правы, дядя.
– Зачем же ты давала ему слово при жизни матери?
– Это была мечта мамы.
– А не твоя?
Девушка потупилась.
– И моя. Там… в Зиновьеве.
– А здесь?
– Я не знаю. Видишь ли, дядя, я тебе признаюсь. Когда этот удар обрушился надо мной, я совсем потеряла голову. Потом я пришла в себя, стала думать и пришла к мысли, что, собственно говоря, я избрала князя в мужья, не имея положительно с кем сравнить его; уже сделав предложение, он привез к нам своего друга…
