Тень Химавата - Сергей Сергеевич Суханов

Кузнец сердился, ему было жалко потраченного времени. Каждый горячо доказывал свою правоту, доходило до ссор, но Иешуа умудрялся примирить обоих, после чего работа над чертежами продолжалась.

Каменщики притащили две канджуровых[223] плиты, плотно пригнали их с помощью зубил. Потом выдолбили внутри каждой плиты форму для листа, оставив две дырки – литник и воздуховод.

Неделю спустя приступили к литью.

Ранним утром в горн засыпали древесный уголь, прогрели, затем прокалили формы. К полудню заложили щиты. Дети Гурия натаскали с пруда грязи для замазки швов. Трое греков непрерывно качали мехи. Еще двое подбрасывали угли, ворошили их ломами.

Кузнец хмуро отдавал приказания, ругался, если подмастерья медлили. Видно было, что переживает за результат.

Потом приказал: «Ковш давайте! Остальным отойти!»

Надев перчатки из кожи носорога, вытащил заглушку. В тигель полилась расплавленная бронза. Присмотревшись к огненному ручейку, он удовлетворенно кивнул и повернулся к Бхиме:

– Хорошо.

– Что «хорошо»?

– Присадки в меру, я по густоте вижу. Присадка – дело тонкое. При литье бронзы нужно знать, сколько олова добавлять в медь.

– Зачем?

– Смотря для чего лить… Много олова добавляют при изготовлении сложных изделий, например, скульптур. Или колоколов. Олово увеличивает текучесть расплавленной массы. Это, конечно, удобно, потому что работать легче. Но такая бронза будет хрупкой, поэтому ее ни гнуть, ни ковать нельзя… Здесь в самый раз.

Еще неделю собирали двигатель.

Наконец подвесили его, протянули трубы, установили агрегаты, подсоединили рычаги и педали. После этого приступили к обшивке фюзеляжа. Листы бронзы закрепили на жердяном каркасе, сшивая их штифтами и заклепками. Рапсовое масло залили в бочку в последнюю очередь.

Бхима принес ведерко с белой краской и нарисовал на носу виманы букву: палка с перекладиной, сбоку кружок.

– «В», – произнесла Вината. – Что это значит?

– А ты догадайся, – гонд подхватил невесту на руки и закружился вместе с ней на месте.

Счастливый смех Винаты звенел серебряным колокольчиком.

Под вечер вся деревня собралась возле дома Гурия и Ануши. Намечался праздник. Любой желающий мог потрогать виману, на которой поблескивали капли дождя.

Старики недоверчиво стучали по корпусу птицы костлявыми пальцами, а Иешуа подсаживал детвору. Бхима охрипшим голосом раз за разом объяснял принцип действия двигателя. Селяне мало что понимали из его рассказа, поэтому продолжали задавать одни и те же вопросы. В конце концов терпение гонда лопнуло, тогда он махнул рукой и ушел в дом…

Махишасура наблюдал за торжеством со скалы, жадно втягивая носом воздух. Маленькие фигурки внизу сходились и расходились, сливались в толпу. Вот ведут парня с девушкой к костру. На ней цветное покрывало, на нем красный рупан. Вот они остановились, взялись за руки. Теперь обходят костер слева направо. Бросают что-то в огонь.

Порыв ветра донес до него хоровое пение…

Прете пришлось преследовать Бхиму и Винату до самой Такшашилы, не отставая от каравана, который их подобрал. Он набрался опыта, перестал охотиться на всякую мелочь. Куда проще подкараулить ночью одинокого путника и перегрызть ему горло, а потом медленно, с наслаждением выпить кровь. Куски трупа он обычно запихивал в мешок. Это был его паек, который помогал поддерживать силы во время долгого бега.

Махишасура пытался в темноте пробраться к дому Гурия, но каждый раз натыкался на пружинящую прозрачную стену. Один раз, когда он в бессильной злобе рыскал вокруг деревни, ему удалось подслушать разговор общинников, из которого стало ясно, что жертва собирается лететь в Кашмир…

До поздней ночи в деревне не утихала праздничная музыка, селяне танцевали, из рук в руки переходили кувшины с тодди и араком. Многие выступали с поздравлением новобрачных, дарили подарки.

Прета то глухо рычал, то тихо повизгивал от нетерпения. Нет, сейчас он не может напасть на иудея: деревня находится под защитой Вишну, хранителя мироздания, вон торчит его украшенный гирляндами жертвенный столб. Выкрашенная синей краской четырехрукая фигурка едва виднеется из-под груды подношений и цветов.

Стемнело, внизу уже нельзя было ничего рассмотреть. От досады прета рубанул рукой по стволу арчи, оставив когтями на коре глубокие рваные борозды. Потом посмотрел в сторону реки. Скривился в хищном оскале: отсюда в Кашмир есть только один путь.

Он развернулся и начал карабкаться по кручам, все дальше углубляясь в ущелье Харо.

Машина тяжело оторвалась от земли.

Дома и деревья вдруг побежали назад, стали маленькими. Рев работающего двигателя бил по ушам, корпус виманы сотрясался. Когда она заложила вираж в сторону ущелья, Иешуа упал на колени, уперев ладони в пол.

Он не мог поверить, что лишь тонкий слой бронзы отделяет его от земной тверди, стремительно уходящей из-под ног. Потом поднялся, схватившись за ремень рукой, выглянул наружу. Ветер ударил в лицо, мощной мягкой ладонью отбросил назад волосы.

Иешуа во все глаза смотрел на открывшийся перед ним простор. На серебряную ленту Харо, петляющую среди скал. На превратившийся в обманчивое зеленое покрывало сосновый лес: будто и нет под кронами головокружительной высоты до самой земли. На заросшие арчовым редколесьем вершины сопок, которые кажутся перевернутым отражением облаков.

Такого восторга он не испытывал с детства. Ему было то ли пять, то ли шесть лет, когда старший брат привел его на террасу, с которой открывался вид на бескрайнюю равнину Эмек Изреель.

– Смотри, – Яаков вытянул руку перед собой. – Это гора Гилбоа. Правда, она похожа на морское чудище? Вот морда, а вот хвост.

– Да, – согласился Иешуа. – А что такое «морское чудище»?

Рассмеявшись, брат потрепал его по голове.

– Ну, это такие большие животные, которые живут в море Ям-Ахарон, – сказал он, потом смущенно добавил: – Я других морей не знаю.

– Больше соседской коровы? – у мальчика округлились глаза.

– Еще как! – воскликнул Яаков.

Он махнул вправо, где в солнечном мареве терялись очертания хребта.

– А вон там гора Хар-ха-Кармел. От нее до моря рукой подать.

Чем дольше Иешуа слушал брата, тем сильнее ему хотелось раскинуть руки и взлететь над равниной. Птицей пронестись над ручьем Эйн-Харод, рассмотреть поближе теряющийся в желтых песках город Енганним, окунуться в синеву над пропахшей морем долиной Эмек Кишон.

Иешуа зажмурился, ощущая в ладошке теплую руку брата, и замер от счастья…

Бхима согнулся над рычагами словно нахохлившаяся птица. Сквозь вой ветра и гул машины, иудей различил человеческий голос. Показалось? Нет, точно – друг поет! Иногда тот оборачивался: слюдяные пластины в пол-лица, встречный поток полощет черные пряди.

Горы становились все выше.

Вскоре ущелье Харо осталось позади, а вимана свернула на восток. Она плавно огибала вершины, натужно воя, взбиралась к седловинам. Пролетала над перевалами, едва не задевая верхушки сосен.

Олени удивленно всматривались в небо, срывались с места и неслись сломя голову впереди крестообразной тени, пока вожак не догадывался метнуться