Байки старого шамана - Александр Эрдимтович Башкуев
Вот так ни за понюх табака полег на ровном месте под Ташкентом наш Господин всего Запада, жена его, моя свояченица Матрена, в те дни рожала в Москве, и, пока ребенок был нерожденный, опекуном над ее чревом считался ее отец — мой тесть Еремей. Ну и бунтующие крестьяне пришли к нему со словами: «Пока не исполнится двенадцать лет твоему внуку, ты наш Господин, повелевай нами, приказывай!» Ну и приказал мой тесть собираться в отряды, чтобы воевать против коммунистов, комсомольцев и продуктовых отрядов. С точки зрения обычаев, как Властелин Запада и военный руководитель бурят, имел право. Да только для того чтобы быть Господином Востока или Запада, нужно было иметь нормальное образование да послужить в армии иль чиновником, а без образования да без службы любой из нас, в сущности, безродный арат. Впрочем, он и был арат, хоть и хозяин крепкий и справный. Да и мужик хороший, я так думаю. Это все потом выяснилось, а тогда говорили про то восстание невесть что.
Такие дела не могли пройти незамеченными, и меня вызвали на ковер, выяснять что да как и почему вдруг так вышло, что тесть мой оказался во главе кулаков. Сперва все пугали, обещали посадить Дашеньку, а она тогда плохо ходила и еще кормила грудью нашего Юрочку. Ну и говорил я, что, мол, все это ошибка. Гримаса истории. Еремей Бадмаевич, конечно, по всем понятиям был кулак — у другого арата из простого улуса дочери ни за что не сумели бы в город выбраться, получить хоть какое-то образование. Поэтому я, мол, вины с себя не снимаю — проглядел в тесте вражеского пособника, но ведь и Дашенька моя, и Матрена, сестра ее, и следователь по особо важным, давно из того улуса уехали. Мало они с отцом, похоже, общались, не успели набраться мелкобуржуазной среды. Так что и сажать или арестовывать Дашеньку мою или Матрену из-за их отца не за что.
А в ту пору уже послабление вышло. Забрали меня в начале осени, а в селах уже пошла жатва, сбор урожая, обмолот и все прочее. Так те самые мужики, что по весне поднялись, принялись зерно государству сдавать. Причем все по-честному оставляли себе по нормативу, лишь бы зиму пережить. Так что кулацкое восстание хоть и кровавое у нас было, но весьма странное: кто-то по лесам бегал — стрелять, а большинство мужиков так и ходили на полевые работы — хлеб убирать. Опять же очень важный момент, если бы в том году поднялись одни буряты или же одни русские, то, конечно, прислали бы из центра карателей. А когда те и другие деревни поднялись поровну да никаких политических требований не было, то власть призадумалась. Пока лето шло, хоть и убивали по сельсоветам да на железной дороге коммунистов и комсомольцев, но полевые работы при этом шли. Государство надеялось, что народ сперва хлеб уберет, а уже потом за ним можно будет прислать карателей. Ибо шел тогда 1932-й — первый год после голодомора 1931-го, и каждое зернышко было у страны на счету; мне потом сказывали, что по НКВД прошла ориентировка: хоть и творится восстание — пусть мятежники сперва хлеб уберут. Потом шло планирование, как зерно с умом отобрать, чтоб кулаки при этом его не пожгли. А тут вышло, что мужики сами добровольно принялись его сдавать государству, вот государство и подобрело.
Дело было на контроле у самого Сталина, и сперва он серчал, правда, сам же и приказал, чтобы наперво народ зерно все собрал. А потом, как пошли сообщения с мест, что мужики сами зерно государству сдают, вышла от него перемена — разобрался он, что дело все началось с того, что у мужиков семенное зерно по весне пытались изъять, и рассудил дело иначе. Ему, конечно, пытались сказать, что семенное зерно хотели изъять не на помол, а потому что на Украине и в Западной Сибири свое семенное зерно в дни голода съели, но он быстро выяснил, что все это выдумки, которые появились уже много позже, когда стало ясно, что много где народ не отсеялся, так как семенное зимой съел, а в наших краях хотели его забрать именно на помол. Поэтому всех причастных ко всей этой глупости тут же посадили и заставили признание писать, что все это был вражеский заговор. А ни в Бурятию, ни в Иркутскую область он войска вводить не хотел, потому что это испокон веков была верная земля для России да среди тех, кто восстал, было слишком много родни для его «васильковых», которые тогда уже стали костяком войск НКВД. Вот у самого товарища Сталина и возникло решение, что раз никаких политических требований со стороны кулаков не было, то сделаем вид, что и восстания не было. Были отдельные перегибы кое-где на местах, и отдельные личности принялись убивать коммунистов. Но мы их сейчас выявим, и все на этом закончится.
Поэтому мое начальство, а в наркомате путей сообщения и наркомате внутренних дел долго было начальство по сути совместное, обратилось ко мне с просьбой отправиться в центр мятежа, найти там моего тестя и уговорить его сдаться властям. При этом всем было ясно, поскольку стал он знаковой фигурой, то пощады ему ждать было нечего. Зато в случае сдачи ему обещали прощение для обеих дочерей — моей Даши и свояченицы Матрены, ибо, мол, «дочь за отца — не ответчица». А не сдастся, то очень может быть, что ответчица.
Когда дают такое задание, хочешь не хочешь, а надо ехать. Поехали мы небольшою толпой: я, мой напарник по паровозу Володька Ильин — ему я в трудную минуту всегда мог довериться, пара ребят из НКВД и журналист один, вертлявый такой. Мне он сразу не понравился. А чтобы пропускали нас кулаки через свои посты, вез я весть для
