Михаил Ишков - Супердвое: убойный фактор
В этот момент на лужайке, прощаясь с погибавшим в морских водах светилом, внезапно и жутко прокукарекал павлин. В этой какофонии явственно прослеживалась тема Пятой симфонии Бетховена. Этот факт не прошел мимо Анатолия Константиновича.
— Так судьба стучится в дверь, — прокомментировал он надрывные вопли экзотической птицы, затем вполне по-деловому перехватил у барона инициативу. — Из отеля Еско сделал звонок. Я объявил боевую тревогу. Со мной были двое датчан, Хенрик и Густав, оба офицеры распущенной местной армии. Отличные ребята, молчаливые, как скандинавские ели. Мы заранее распределили роли. Я предупредил их, что постараюсь все сделать сам. В случае провала, их задача спасти Бора.
Оба как по команде кивками отдали честь.
«…открыл человек в штатском. Этот был, по-видимому, один из местных полицейских. Его коллега, охранявший виллу со двора, находился сзади и держал нас под дулом автомата. Открывший дверь полицейский позволил мне зайти в дом, а моим спутникам приказал оставаться за порогом.
В коридоре я нос к носу столкнулся с приставленным к профессору лейтенантом. Китель расстегнут, оружия нет — видно, офицерик был молоденький, пороха не нюхавший.
Это упрощало дело.
Местный был постарше, но также вел себя расхлябанно — в комнате вытащил руку из кармана, повернулся ко мне спиной, расположился у окна. Вероятно, чтобы наблюдать за подворьем. Что он мог разглядеть в темноте? Бог с ним. Единственная проблема была с профессором — тот играл с лейтенантом в шахматы, поэтому стрелять офицерику в голову при живой легенде современной физики было несподручно. Кто их знает, нобелевских лауреатов. Еще грохнется в обморок. А стрелять придется, так крови меньше.
Я поинтересовался, можно ли моим людям зайти в дом.
Офицер, вновь усевшийся за стол и уже успевший взяться за фигуру, решительно запротестовал.
— Никак нет, господин Шеель. Вашим людям поручено стеречь дом снаружи, пусть там они и находятся.
«Ах ты, прусская крыса, — разозлился я. — Тебе, видать, никогда мочки ушей не простреливали. Ты, наверное, еще партизан не вешал, сараи с людьми не жег, оттого такой вежливый. В шахматы уселся играть!!»
Пришлось взять инициативу на себя.
Как во Франции.
Благородный барон сидит в отеле со своей фрейлейн и ждет когда рус Иван перестреляет эту арийскую сволочь, да еще спрячет концы в воду да так, чтобы никто не догадался, что здесь случилось».
«…все произошло одномоментно.
Я предложил полицейскому проверить, как там мои ребята на дворе? Тот словно не услышал. Лейтенант — не помню как его звали, то ли Курт, то ли Ганс, которому я с согласия профессора подсказывал ходы, приказал вынести гостям кофе. Датчанин нехотя подчинился. Шел недовольный, что-то бормотал про себя — видно, проклинал этих «пруссаков, которые возомнили о себе…»
Это раздражение и потеря бдительности сделали свое дело — он отвлекся, упустил обстановку из вида. Когда взялся за ручку двери, я выстрелил. Полицейский медленно сполз на пол.
На лице лейтенантика обозначился нескрываемый ужас. Он начал судорожно хвататься за кобуру, а кобуры-то на нем и не было. Профессор вскочил, лицо у него невероятно вытянулось, и я предложил нобелевскому лауреату.
— Отвернитесь, профессор, — и прострелил лейтенанту голову.
— Что вы делаете, Шеель? — воскликнул профессор.
— Расчищаю путь к свободе.
— Такими методами?!
— Лягте, профессор!! Лягте на пол! — и подтолкнул дулом нобелевского лауреата.
Бор по-датски дисциплинированно подчинился.
К счастью, эта предосторожность не понадобилась. С улицы вошел Хенрик и, вытирая окровавленный нож, доложил.
— Готов!
Увидев лежащего Бора, он спросил, почему профессор на полу.
— Потому что могла начаться пальба, — объяснил я.
— О да! — согласился датский вояка и предложил Бору встать. — Опасность миновала, господин профессор.
Его спокойствие, как и спокойствие Бора, были по-датски неподражаемы.
Мы перетащили трупы на берег моря, один из подпольщиков тщательно вымыл пол и устранил следы крови.
Скоро к берегу подошла моторная лодка. Мы с Бором устроились на носу, двое подпольщиков погрузили трупы. Избавились от них далеко в море.
По пути я рассказал профессору, как в оккупированной Калуге вешали партизан, а также тех, кто посмел бросать на немцев косые взгляды. Среди них были две женщины, пятнадцатилетний парнишка и двоюродный брат Петьки Заслонова, организатор подпольной ячейки «За Родину!» Имен я не называл.
Бор внимательно выслушал меня и согласился.
— Я понимаю вас, молодой человек. К сожалению, этот факт только подтверждает, что в окружающем нас макромире катастрофически не хватает согласия».
«…самые невероятные приключения ожидали меня в Швеции.
В Стокгольме Бор развил невероятную активность, я едва поспевал за ним. Профессор принуждал шведские власти обратиться в Берлин с демаршем — подданные соседнего дружественного государства, прибывающие с противоположного берега пролива, имеют право на дипломатическую защиту! Статс-секретарь шведского правительства заверил, что такой демарш уже был предпринят, и ответ из Берлина оказался успокоительным.
Правда, статс-секретарь Германии не верил. Бор тоже.
Затем профессор добился аудиенции у короля и попросил приказать шведской пограничной службе не выспрашивать у беженцев, как, откуда и с чьею помощью они пересекли пролив. Имена спасителей и маршруты должны оставаться тайной.
Король согласился.
На следующую ночь через пролив в нейтральную Швецию хлынула толпа беженцев. Всего было спасено около семи тысяч человек. Четыре сотни решили не трогаться с места. Они поплатились за упрямство — их собрали на сборных пунктах и отправили в Терезиенштадт. Правда, там условия их содержания значительно отличались от тех, которые достались на долю тех несчастных, доставляемых с востока Европы, и, прежде всего, из Польши и Советского Союза. Этих поголовно отправляли в Освенцим».[66]
«…среди спасенных были члены семьи самого Бора. Внучку Анну доставила бабушка Ханни в базарной кошелке жены шведского дипломата».
«…он многого добился, пацифист. Неделю я и двое моих товарищей с датской стороны были рядом. Авторитет Бора был настолько весом, что, указывая на нас и сообщая — «эти люди со мной», никто вслух ни разу не поинтересовался, кто мы и что делаем рядом с профессором.
Охрана была необходима. В ту пору Стокгольм буквально кишел немецкими шпионами. Только по официальным данным, персонал германского посольства превышал несколько сот человек. Не исключалась возможность покушения на жизнь Бора. Я предупредил профессора, чтобы, разговаривая по телефону, он назывался вымышленным именем, однако, когда ему самому случалось снимать трубку, он обычно произносил: «Говорит Бор…», чем каждый раз вызывал искреннее недоумение Хенрика.
За эти несколько дней я всего на несколько часов сумел отлучиться по известному только мне адресу. Резидент НКВД, узнав, что ему предстоит обеспечить вывоз Бора в СССР, выразился кратко, но емко. Я от себя отбил шифротелеграмму, что безопасность объекта обеспечена, вывезти его по указанному адресу нет никакой возможности. В случае опасности готов позволить профессору погостить у друзей».
«…ответа не дождался, по-видимому, Трущев в Москве тоже не дремал. Это развязывало мне руки…»
* * *Час был поздний, обслуживающий персонал начал собирать скатерти, Анатолий Константинович откровенно зевнул, но я прощаться не собирался. Опыт подсказывал, если герой разговорился, надо дать ему выговориться до конца, иначе никакого романа не будет.
— В середине октября, — продолжил Закруткин, — сэр Уолсингхэм переправил Бора и его сына Оге в Англию на «москито».[67]
Присутствующий при посадке некий штатский джентльмен, представившийся мистером Тэбболтом, предложил мне тот же маршрут.
Я пожал плечами и ответил.
— Мне в другую сторону.
— Это неблизкий и опасный путь, мистер Владимиро-Суздальский.
Услышав эту странную фамилию, я сразу смекнул, дело нечисто. Потом в Москве Николай Михайлович объяснил, с кем мне пришлось иметь дело. Он много чего объяснил — например, как и когда он познакомился с мистером Тэбболтом.
На вопрос, почему германские власти не сразу разобрались, куда исчез Бор и охранявшие его сотрудники абвера, барон ответил:
— В штабе вермахта царила такая суматоха, что никто не вспомнил — или просто не хотел вспоминать, о Боре. В свою очередь Бест в компании с Дуквицем двое суток пытался сформировать новое марионеточное датское правительство, а до этого момента всякое выступление Бора считалось преждевременным. Исчезновение Бора было обнаружено только вечером третьего дня, когда исход евреев практически был завершен.
