Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь
И они трое обменялись крепким рукопожатием.
— А вы, Шомберг? — спросил Бюсси, когда они уже сидели за столом в его доме. — Думается мне, вы не менее искусны во владении оружием, нежели Лесдигьер.
— Судите об этом сами, Бюсси, ведь я уже много лет беру уроки у моего друга.
Бюсси закивал головой:
— Что я спрашиваю, об этом можно бы и догадаться самому. Одно несомненно, — продолжал он, в который уже раз разливая вино в бокалы, — сегодняшний день был счастливейшим днем в моей жизни, и я нисколько не жалею о том, что произошло, потому что, кажется, обрел настоящих друзей, которых при дворе найти почти что невозможно.
— Мы тоже рады, Бюсси, — произнес Лесдигьер, поднимая бокал, — что сегодня имели честь обрести себе друга в лице одного из храбрейших и благороднейших дворян Франции. Именно за это я и поднимаю бокал!
— Превосходная рекомендация, клянусь тиарой папы! — произнес Бюсси, когда вино было выпито, — Таких слов мне не говорил еще никто. Обычно всегда сторонились меня да распускали всякие сплетни о моих любовницах.
— Это потому, — назидательно заметил Шомберг, — что никто прямо и открыто не смотрел в ваши глаза и не жал руку.
— Благодарю вас, господа. Таких благородных и честных людей мне встречать еще не приходилось. Однако я с тревогой думаю о том, что решат при дворе, когда увидят нас вместе, ведь свидетелями вызова были все.
Они задумались. Неожиданно Шомберг предложил:
— Мы объявим о том, что дуэль состоялась, но в процессе ее обе стороны пришли ко взаимному согласию и решили помириться.
— Что вы говорите, шевалье! Все тут же подумают, будто я струсил, испугавшись шпаги Лесдигьера.
— Это верно… — ответил Шомберг и, немного поразмыслив, подал еще одну идею: — В таком случае мы объявим, что дуэль прекратилась ввиду ранения в предплечье, в результате которого вы не смогли держать в руке шпагу.
— Такие дуэли обычно прекращаются либо после появления первой крови, что оговаривается особо, либо в связи с извинениями пострадавшего или возобновляются после его выздоровления. Но не таков Бюсси, чтобы извиняться, и все знают это, а также то, что не в моих правилах драться до первой крови. О повторном поединке тоже не может идти речь, поскольку все увидят нас вместе, а значит, отнюдь не врагами. И опять решат, будто Бюсси испугался.
— Но что же делать, Бюсси? — спросил Лесдигьер. — Вы сами видите какой-нибудь выход?
Тот только пожал плечами в ответ.
— А по-моему, — воскликнул Шомберг, — истина в том, что лучше валяться на земле пьяному, чем мертвому. Так говорили еще древние.
— Нет, Шомберг, — возразил на это Бюсси, — истина в другом. Она в вине. «In vino veritas»[52]. Так говорили древние. А поэтому откроем еще одну бутылку, авось ее содержимое прибавит нам ума.
— Или отнимет последний, — заключил Шомберг.
— Что вовсе не исключено, — добавил Лесдигьер.
Этим же вечером все трое отправились в Лувр.
Придворные толпились, роились и жужжали, как осы в гнезде. У всех на устах было одно — чем закончилась дуэль? Кто войдет сегодня в Лувр: тот или этот? Кого предстоит забыть на следующий день? Перестали говорить даже о любовных похождениях, настолько животрепещущей была тема нынешнего дня. Больше половины собравшихся предрекали победу Лесдигьера, особенно те, кто давно его знал, и кто не любил самовлюбленного и спесивого Бюсси. Остальные, а их было мало, были уверены, что победит Бюсси. Это были его любовницы, прошлые или нынешние, и те, кто уже испытал на себе силу его клинка.
Но каково же было всеобщее удивление, когда они оба в сопровождении Шомберга вошли в зал. Придворные ахнули, да так и застыли на месте с раскрытыми ртами. Все взоры устремились на вошедших, никто не смел проронить ни слова.
Бюсси выступил вперед, гордо оглядел сборище разряженных в пух и прах дам и кавалеров, положил руку на плечо Лесдигьеру и в мертвой тишине во всеуслышание громко объявил:
— Наш поединок с господином Лесдигьером, который должен был произойти нынешним утром, не состоялся ввиду того, что мы принесли друг другу взаимные извинения. Больше того, я объявляю всем собравшимся, что с нынешнего дня и до самого смертного часа мы с господами Лесдигьером и Шомбергом становимся друзьями.
Зал ахнул и зажужжал на все лады, приготовившись обсудить это неожиданное сообщение. Но Бюсси властно поднял руку и, словно римский трибун с кафедры, так же громко продолжил:
— Если кто-то из собравшихся в этом зале готов усомниться в честности и порядочности любого из нас, а также в том, что были соблюдены все правила готовящегося поединка, то он может получить об этом полную информацию из уст господина де Шомберга, бывшего нашим секундантом. Если же он пожелает усомниться и далее, то я вызываю того на смертный бой пешим или конным, на шпагах или на рапирах, с кинжалом или без оного. В том даю всем слово графа де Бюсси Д'Амбуаз, и в том же дает слово господин де Лесдигьер, граф де Сен-Пале!
И он опустил руку.
Никто не издал ни звука. Такое в те времена случалось, и заклятые враги становились подчас лучшими друзьями. Достаточно было объявить во всеуслышание, чтобы на другой же день об этом перестали говорить и приняли как само собой разумеющееся. Если же такой огласки не было, то зачинщика поединка, равно как и его соперника, ждали насмешки и всеобщее презрение. Бюсси знал это, а поэтому сразу же предотвратил все возможные кривотолки на этот счет. Все трое становились героями сегодняшнего вечера, и когда они гордо пошли по залу, придворные почтительно расступались, давая дорогу, а через несколько мгновений раздались дружные рукоплескания, что вызвало удивление и улыбки. Недовольными остались только герцог Анжуйский, стоящий на одной из ступенек лестницы, и Ла Моль, прятавшийся за его спиной.
У окна, выходившего на Квадратный двор, ждали их, волнуясь, комкая в руках платки и нервно обмахиваясь веерами, три дамы: герцогиня Анна де Лонгвилль, ее золовка — герцогиня Франсуаза де Лонгвилль, и графиня Франсуаза де Ла Бом де Карнавале, жена покойного Франсуа де Кервенуа, дама сердца кавалера де Бюсси.
Странно, не правда ли, что эти три дамы оказались вместе, но не взаимные ли переживания за исход поединка заставили их тогда оказаться рядом? И трое друзей убедились в этом, когда их пассии, лица которых сияли радостью, со слезами упали в их объятия.
И все же дуэль, наделавшая столько шуму, не осталась без последствий. Король, помня указ о запрещении дуэлей, несмотря на то, что сам поединок, по словам Бюсси, не состоялся, решил в назидание остальным наказать нарушителей, но, узнав имена дуэлянтов и результат встречи, облегченно вздохнул. Двоих он тут же препоручил королю Наваррскому и сказал, что они — его подданные, и пусть он сам наказывает их. Генрих для виду рассердился и запер обоих в своих покоях, запретив им выходить оттуда целых три дня. Зато по вечерам они пили вино, играли в шахматы и рассказывали друг другу сальные анекдоты.
Узнав о мере наказания обоих гугенотов, Карл IX вызвал к себе Бюсси и объявил ему, что отныне он запрещает ему выходить из дома и, тем более, показываться при дворе. Бюсси поинтересовался, надолго ли. «На три дня», — ответил король.
Бюсси поклонился и ушел.
Глава 8
Зять в плену у тещи
Четырнадцатого сентября королева Екатерина Медичи дала польским послам торжественный ужин во дворце Тюильри, только что построенном по ее приказу. Дворец этот скоро будет соединен с Лувром Большой галереей, которая протянется вдоль набережной, сметет по пути улицу, коллеж, церковь Сен-Тома и скроет под собой городской ров. Тот уже окажется ненужным вследствие того, что Генрих III прикажет возвести вокруг западной части Парижа целую цепь бастионов, которая протянется от новых ворот Сент-Оноре до ворот Сен-Дени.
В честь поляков был дан балет, на котором нимфы вод и лесов представляли шестнадцать французских провинций с их эмблемами; за этим зрелищем последовал бал.
Карл, ненависть которого к брату все возрастала и превратилась в своего рода манию, — возможно оттого, что с каждым днем все больше чахнул, в то время как Месье, не в пример ему, выглядел здоровым и сильным, — до того возжелал скорейшего отъезда брата, что все это сказалось на нервах, отчего болезнь стала прогрессировать.
— Матушка, — сказал он однажды Екатерине, — да когда же он уедет? Я чувствую, что он дожидается моей смерти. Что ему тогда польское королевство, если в руках окажется престол Франции! Вели ему скорее же уехать, не то я сам выброшу его отсюда! Чем дольше он здесь находится, тем больше донимает меня болезнь.
— Успокойся, Карл, — ласково проговорила Екатерина, — он уже скоро уезжает, и если только в этом дело, то ты быстро станешь поправляться.
