Защитник - Конн Иггульден
Гнев шел от младшего сына волнами, как полуденный зной. Но в конце концов, Агариста была властью, и Перикл привык подчиняться ей. Вот только долго ли это продлится, ведь теперь он уже сильнее? А она в свои тридцать пять лет по-прежнему была молода и красива.
Агариста указала на вышедших к берегу афинян:
– Почему, по-вашему, мы сидим одни? Между нами и остальными – пространство. Думаете, это просто из уважения?
Елена и братья в замешательстве пожали плечами и огляделись, как будто увидели все в новом свете.
Агариста взмахнула рукой, рассекая воздух:
– Мы – не толпа. Мы – Алкмеониды, древний род. – Она жестом подозвала детей поближе. – Ваш отец сражался на фенхелевом поле, в битве при Марафоне – вместе с Фемистоклом, Аристидом, Мильтиадом, отцом Кимона. Что касается меня, то мой дядя пересмотрел половину законов Афин. Он расширил собрание, назвал десять афинских племен и сделал еще много полезного. Люди знают, что обязаны своими голосами ему – нам. Ваша кровь – золотая нить. Может быть, есть одна или две другие семьи, которые стоят так же высоко, но не более того. Выше нас нет.
Перикл хмуро оглядел собравшихся группками афинян. По его мнению, никакого особого почтения они не проявляли, хотя и оставили Агаристе и ее детям достаточно места. Похоже, мать говорила правду, хотя иногда ему казалось, что она слишком полагается на влияние или защиту своей семьи. Она не видела темных переулков, по которым Перикл бродил в одиночку, подальше от толпы. Иногда ему встречались тела, распростертые на солнце или растерзанные собаками. В глубине души он знал, что смерть может забрать любого, где бы ты ни приклонил голову. Например, в этот самый момент смерть наблюдала за ними с кораблей. Но об этом он не сказал – не хотел огорчать мать.
Агариста вытянулась, высматривая в пенящемся прибое утопленников, и поежилась. Мертвецы перекатывались на мелководье, болтая безжизненными конечностями. Море словно укрылось ими – обломками весел, досками, трупами. На глазах у нее два корабля столкнулись друг с другом, проломив борта и раздавив гребцов внутри. Агариста сглотнула.
– Смотрите! Посмотрите туда! – воскликнул Перикл, протягивая руку.
Ну конечно, его внимание привлекли мертвецы. Агариста знала, что на самом деле он не видит в них людей.
«Мальчики должны расти в доброте, – подумала она. – Мужчины строятся медленно, как башни вдоль городской стены».
Но она не любила младшего сына меньше из-за этого; скорее наоборот, потому что была нужна ему. Агариста вспомнила, как Перикл однажды нашел мертвую ворону и разрезал птицу на кухонном столе. Она застала сына в тот момент, когда он с благоговением расправлял вороньи крылья.
Агариста посмотрела туда, куда указывал палец Перикла и где вместе с остальными утопленниками перекатывалось темное пятно.
– Это же Конис, – сказал Перикл. – Точно он.
Собака ее мужа. Агариста не знала, как отнестись к этому.
В изгнании Ксантипп познакомился с местной женщиной из Коринфа. Собака вернулась вместе с ним как постоянное напоминание об этой части его жизни. Агариста не слишком расстроилась, когда Конис прыгнул в море и поплыл за хозяином. Муж едва не заплакал, но остановиться и вернуться не мог – триера была битком набита женщинами и детьми, и персы уже огибали мыс. Агариста предположила тогда, что мастиф утонул вместе со многими другими в тот день.
Воспользовавшись легким замешательством матери, взявшей паузу для размышлений, Перикл начал спускаться по скалистому склону. И когда Агариста наконец решилась остановить сына, момент уже был упущен, и она осталась с Еленой и Арифроном, умоляюще глядевшими на нее.
– Ох, ладно. Хорошо, – отмахнулась она. – Идите и посмотрите. И сразу же возвращайтесь!
Дети умчались. Агариста поднялась и смахнула песок с туники, чувствуя каждый брошенный на нее взгляд, каждый поворот головы. Она принадлежала к роду Алкмеонидов, и видеть ее без атрибутов богатства и власти, без охраны, рабов и вне высоких стен было так же непривычно и удивительно, как если бы она предстала обнаженной.
Заметив, как склонились друг к другу любители посплетничать, Агариста выше подняла подбородок. Ее дети бежали по берегу к бурой отметине, выделявшейся среди мертвецов. Кивнув сама себе, она зашагала по тропинке вниз. Возможно, собака выжила. Детям нужен был повод для радости. Как и всем.
Фемистокл рисковал жизнью, собственной и всей команды, чтобы высадить одного-единственного паренька, еще совсем мальчишку, сына плотника, исполненного гордости от осознания важности данного ему поручения. Поскольку маленькой лодки для выполнения задачи не нашлось, думали о том, чтобы подогнать галеру к самому берегу. К тому времени персидские воины роились, как шершни, вокруг своего царя и, опять же как шершни, нападали на каждого, в ком видели хотя бы малейшую угрозу. Простая задача казалась невыполнимой. Но потом плотник показал Фемистоклу тонкую кедровую шкатулку, которую можно было запечатать воском, нагреть и разгладить до толщины скорлупы. Мальчик умел плавать, и все они хорошо знали берег и лучшие места для высадки. Фемистокл опустил парнишку в воду с привязанным к руке узелком.
Они отступили в пролив, и уставшие гребцы получили наконец возможность отдохнуть. Заботиться о безопасности Фемистокл поручил триерарху, сам же сосредоточил внимание на крошечной фигурке мальчика, направлявшегося к самому могущественному человеку в мире, который сидел в огромном шатре на фоне горящих у него за спиной Афин.
Глава 4
Ксеркс посмотрел сверху вниз на жалкого, перепачканного мальчишку. Стражники обошлись с ним не слишком ласково, пока искали спрятанное оружие. В проливе продолжалось морское сражение, и потому возникло подозрение, что греки могли прислать яд или вооружить гонца тонким клинком. Узелок разорвали, воск содрали, кедровую шкатулку открыли и выбросили. Даже клочок многослойной бумаги, сделанной из высушенного тростника в египетском стиле, не должен был коснуться царской руки.
Дрожащий парнишка лежал лицом вниз на песчаном берегу, придавленный ногой стражника. Чуть в стороне, ожидая кивка от Ксеркса, стоял глашатай, вызванный по причине знания чужестранных языков. Посматривая с интересом на юного афинянина, он готовился повторить царю его слова.
Ксеркс восседал на деревянном троне. Над его головой подрагивал и похрустывал холщовый купол. Полог шатра был откинут, и царь мог наблюдать за проплывающими мимо триерами. Мардоний заверил Ксеркса, что в его присутствии люди сражаются лучше – чувствуют его пристальный взгляд.
– Прочти мне это, – велел царь.
Прежде чем заговорить, глашатай пал ниц рядом с мальчиком, который посмотрел на него в замешательстве. Когда глашатай поднялся, сорванец тоже начал подниматься. Стражнику пришлось надавить посильнее, чтобы удержать его на месте.
