Маргарет Джордж - Тайная история Марии Магдалины
Храмовая площадка была огромной и могла бы показаться еще больше, не будь она битком набита паломниками. Ирод Великий расширил ее вдвое против естественной величины и окружил протяженной стеной, но он не изменил установленных Соломоном пропорций самого храма, вместилища святого святых. В результате в сравнении с огромным открытым пространством, созданным Иродом, само здание казалось маленьким.
Ирод не поскупился на богатое убранство — сооружение представляло собой своего рода набор архитектурных излишеств. Золоченые шпили возносились над крышей, сияя в лучах солнца. Великолепное здание было приподнято над уровнем площадки, и чтобы приблизиться к нему, следовало еще и подняться по ступеням. В огромный внешний двор для неевреев допускались все, даже язычники, следующие дворы предназначались исключительно для иудеев. У очередных ворот останавливались еврейские женщины — далее допускались только мужчины. К алтарю и жертвенникам дозволялось приближаться лишь священнослужителям; что же касается собственно святилища, то даже они не допускалось туда, за исключением тех, кому выпало на этой неделе по жребию. В святое святых имел доступ лишь первосвященник, и лишь раз в году; если там требовалось произвести какие-либо работы, мастеровых опускали туда в клетке, не дававшей возможности рассмотреть что-либо там, где в пустоте и уединении, в замкнутом, лишенном окон алькове, в самом сердце храма, за плотной завесой обитал Дух Божий.
Однако пока единственным впечатлением Марии стали невероятные размеры — как пространства и сооружений, так и волнующегося моря народа. В довершение ко всему в один угол согнали целые стада жертвенных животных — блеющих овец и коз, в то время как из другого неслись крики и кудахтанье жертвенных птиц. Из окружавшего площадку крытого портика слышались голоса купцов, старавшихся привлечь покупателей криками и отчаянной жестикуляцией.
— Меняла! Меняла! Меняю деньги! — кричал один. — Храм принимает лишь подобающую монету! Меняйте здесь! Меняйте здесь!
— Будь проклят тот, кто приносит деньги неподобающей чеканки! Меняйте деньги у меня, по самому выгодному курсу! — старался перекричать его другой.
— Хоть бы они заткнулись! — проворчал Илий, демонстративно зажимая уши. — Торгаши оскверняют святое место!
Когда они подошли к воротам, Мария увидела размещенные с равными промежутками таблички с надписями на греческом и латыни. К сожалению, читать девочка не умела, и ей пришлось, потянув за полу, попросить Сильвана рассказать, что там написано.
— «Всякий дерзнувший будет убит, и только он один будет отвечать за свою смерть», — процитировал тот. — Любому не из народа избранного запрещено ступать за сии врата.
Неужели людей действительно убивали за попытку заглянуть внутрь? Марии казалось, что смерть слишком уж жестокая кара за любопытство.
— Хотелось бы думать, что Господь более… снисходителен, чем некоторые из его последователей, — сказал Сильван, словно прочтя ее мысли. — Мне кажется, он приветствовал бы всякого язычника, проявляющего интерес к истинной вере, но его священнослужители смотрят на это иначе. — Сильван взял сестренку за руку, чтобы их не разделила бурлящая толпа, — Ну что ж, войдем.
Они беспрепятственно прошли через единственную бронзовую дверь, ведущую в обнесенный стеной внутренний двор, который, как и наружный, имел шедший по периметру портик и какие-то строения по углам. Но по сторонам Мария не смотрела — она видела перед собой лишь высившиеся за пределами внутреннего двора широкие ступени и венчавший их храм.
Это было самое величественное, потрясающее зрелище в ее жизни, самое великолепное сооружение, какое она только могла себе представить. В лучах утреннего солнца его белый мрамор сверкал, как снег, а массивные двери с золотым бордюром над ними казались порталом в иной мир. Храм источал мощь и самим своим обликом возглашал, что Господь Всемогущий, Царь Царей, несравненно сильнее любого земного владыки, будь то царь Вавилона, Персии или Ассирии. Эта мысль рождалась потому, что обликом своим храм все же походил на огромный дворец восточного царя.
При виде храма девочке тут же вспомнились песни и стихи о деснице Господней, сокрушающей врагов. Дары, жертвенные животные, клубы благовоний — все это говорило о грозном властелине, внушающем трепет.
Ступишь на запретный двор — и будешь казнен. Используешь не ту монету — понесешь кару. Проникнешь в святилище, и участь твоя будет горше смерти.
Марии хотелось ощущать любовь, гордость от своей сопричастности к сообществу верующих, почтительное благоговение, но вместо всего этого был только страх.
Большая группа священнослужителей-левитов, облаченных в безукоризненно чистые одеяния, стояла на пролете лестницы, отделявшем женский двор от двора сынов Израиля. Под аккомпанемент флейт они распевали изумительно красивые гимны, и их звучные голоса подчеркивались нежными, высокими голосами детей, которым тоже было позволено участвовать в хоре.
Находившиеся рядом священнослужители принимали подношения и по пандусам вели жертвенных животных к алтарям. Караваи хлеба из нового зерна укладывались на плоские поды-лопатки, которые предстояло «качать» перед Господом в ходе особой церемонии. Позади голов священнослужителей Мария видела поднимающийся над жертвенником дым — там совершалось «всесожжение». Аромат благовоний смешивался со смрадом сжигаемого мяса и жира, но не перебивал его.
Когда стали забирать подношения их каравана из Галилеи (семь ягнят, двух баранов, быка, корзину фруктов и две буханки хлеба, испеченного из муки нового урожая), Мария неожиданно почувствовала, что она должна тихонько добавить к этим дарам идола из слоновой кости. Ей нужно избавиться от этого сейчас. Было ли святотатством принести сюда языческое изображение? Резная статуэтка едва ли не обжигала ей кожу сквозь слои ткани, в которой она ее спрятала. Но конечно, это была игра ее воображения.
«Если я подброшу сейчас свою находку к дарам, то уже никогда больше ее не увижу, — подумала девочка, — Она исчезнет навсегда. И вообще, не оскорбление ли это для Бога — смешивать языческого идола с чистыми жертвами? Нет, пусть пока побудет у меня в поясе. А когда вернусь домой, то посмотрю еще раз на это лицо и выброшу фигурку, пока отец не увидел ее и не наказал меня».
Зайдя через главные ворота, именовавшиеся Прекрасными, Мария и ее семья снова прошли через двор неевреев. От впечатлений у девочки голова шла кругом: все было так величественно, так ослепительно, так не похоже на что-либо из обыденной жизни.
— Если бы я могла войти внутрь храма, то увидела бы я Ковчег Завета и каменные скрижали с Десятью заповедями? — спросила Мария Сильвана — А сосуд с сохраненной манной и жезл Аарона?
При одной лишь мысли об этих древних реликвиях она затрепетала.
— Ты бы ничего не увидела! — отозвался Сильван с нехарактерной для него горечью. — Все это пропало. Уничтожено, когда вавилоняне разрушили то, что оставалось от храма Соломона. Да, конечно, существует легенда, будто ковчег где-то зарыт. Ясное дело, всем хотелось бы верить, что святыни утрачены не навсегда, но… — Печаль Сильвана была особенно заметна на фоне всеобщего ликования паломников. — Но, боюсь, мы лишились их навеки.
— Так что же находится там? В храме?
— Ничего. Он пуст.
Пуст? Этот величественный дворец пуст? Все это великолепие, все эти правила и ограничения существуют лишь для того, чтобы почтить пустоту?
— Не может быть! — вырвалось у Марии. — Это же бессмыслица!
— Точно так же думал и римский полководец Помпей, завоевавший Иерусалим пятьдесят лет тому назад. Не поверив, что там ничего нет, он просто вломился внутрь и убедился: там пусто. Иудеям удалось его озадачить. Дело в том, что наш Господь — таинственный и неисповедимый. Даже мы сами не понимаем Его, а служа Ему, становимся народом, который не в силах понять никто другой.
Сильван умолк. Марию, однако, это не удовлетворило.
— Но если священные реликвии, которые хранились в храме, исчезли, то зачем нам этот пустой дворец? Разве Бог приказал нам его построить?
— Нет. Но мы решили, что таким образом угодим Ему, потому что у всех остальных народов есть храмы, а нам хотелось быть не хуже их.
— Только поэтому?
Марии весь этот разговор казался чрезвычайно интересным и важным. Она досадовала, что гомон и шум мешали ей разбирать слова брата.
— Господь не давал ни Давиду, ни Соломону указаний насчет храма. И сам Соломон, преданный слуга Божий, признал это в таких словах: «Поистине, Богу ли жить на земле? Небо и небо небес не вмещают Тебя, тем менее сей храм, который я построил».[7] Ну что, удовлетворил я твое любопытство? — Сильван посмотрел на нее с любовью. — Не будь ты девочкой, из тебя, с твоим умом и пытливостью, мог бы выйти писец или ученый. Из тех мудрецов, которые только тем и заняты, что изучают подобные вещи.
