Александр Константинович Белов - Мужские рассказы
Однажды, под Рождество, вытянули заводилы Никиту Смолича из дому на потешные бои. Противник ему попался слабый. В кулачном деле своего значения не имевший. И так уж получилось, что берег-берег его Никита да и вдарил. Один только раз. Человек этот качнулся, упал и умер. Вот тебе и потеха. А рядом стояли его малые дети, и, ничего не понимая, смеялись над своим тятькой, повалившимся в грязный снег. Замерли все вокруг, точно ожидая, что все еще образуется. У Никиты ком в горле застрял. Потом он поднял на руки своего противника и отнес тело к тому в дом, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Скоро ушел Никита в лес. Подальше от людей, поближе к самому себе. Думал на год — на два, но привык и остался навсегда.
На воеводином дворе все было готово. Прямо на теремных ступенях восседал путивльский воевода. Он был седоус и гладок лицом. Его ровно стриженную голову как золой посыпала седина. Рядом стояли бояре. Первым среди них был Кирилла Заславич. Воевода иногда указывал ему рукой на кого-то из толпы, и боярин равнодушно смотрел в ту сторону. Ниже расположился всякий близкий к воеводе народ, а еще ниже виднелась одна замечательная фигура, которую Никита признал сразу. Это был Кочмарь. Он привалился к дубовой подпоре крыльца и разглядывал толпу. На дворе, между тем, шутовали скоморохи. Их потешки дразнили всеобщее ожидание. Вот-вот должно было начаться действие, собравшее столько охотчих до драки людей.
Вышел вперед заводила. Приплясывая и размахивая шапкой, пошел вдоль толпы:
Нут-ка, где тут наши удальцы? И не сыскать будто. Видно к бабьим сарафанам призарились. Кому ж теперь в «кулачки» идти?
Возьми меня — выскочил щуплый, махонький старичина, усмехаясь беззубым ртом и хорохорясь всем на посмешище. Заводила пуганул его и, приметив кого-то в толпе, закличил: А вот мой голубчик, сизый вяхирь-воркотун! Выходи, Андрейша, не бойсь!
Тяжеловатый от буйного здоровья молодчик, чем-то напоминающий дубовую косячину, неторопливо вышел вперед. На крыльце оживились. Зашевелился и Кочмарь.
Андрейша поклонился воеводе и боярам и, заломив на груди руки, стал посреди двора. Противник ему сыскался из своих. Никита не разобрал его имени, но народ, по его огласке, одобрительно зашумел, заволновался. Противник этот был не так богат телом, но руки имел отменные. Как два молодых дубка, что приросли к плечам кулачника.
Заводила ударил каждого из бойцов шапкой в грудь и начал определять правила:
В «душу» принимаешь? — спрашивал заводила у каждого поочередно. Принимаю, — поочередно говорили бойцы. А по виску принимаешь? Это уж как ведется, — буркнул Андрейша. Принимаю, — подтвердил его противник. А по «микиткам»? Принимаю. И я беру. В грудки держишь? Сам держу и тебе снаряжу. И я держу.
Толпа одобрительно гудела. Когда обо всем договорились, народ разом смолк, приворожив взглядом бойцов. Началось. Андрейша показательно выдерживал удары противника. Молодчик шел вперед и широко улыбался всем его стараниям. Но вот Андрейша поймал торопливую руку, и его противник забился точно птица в силках. Увернулся сперва от тяжелого кулака Андрейши, но все равно получил тюлю. Здоровила, выказывая свое благородство, не стал его дожимать, а отпустив позорную «соломенную» оплеуху, какой обычно просвещают недотеп, вернул народу.
Еще одного из своих разделал Андрейша и, совсем ублажась собой, повернулся к воеводе:
Давай черниговских!
Воевода взгляну на Кочмаря. Того, видно, не здорово испугал грозный вызов путивльского молодчика. Одобрительно кивнув, черниговский управила подмахнул рукой кому-то своему. Тотчас Андрейше нашелся новый противник.
Ну, сейчас будет! — проговорил кто-то рядом с Никитой. — Не зря дядька Кочмарь и глазом не повел. Этот кому угодно головень отшибет. Что, такой умелец? — спросил Никита Смолич у говорившего. Никем не битый. За всю жизнь. А сколько нашего народа переломал! А кто он родом? — почему-то поинтересовался заручник. Говорят, боярина Михайлы Кручи сын. Младший? Нет, не родной, тот что пасынок.
Вот оно что! Вот где солома искру нашла. Не потому ли Кирилла Заславич так позаботился о никитином приезде? Притча-то как попала путивльскому наводиле. Никита с особым интересом посмотрел на Кочмаря. Вчера, на постоялом дворе, заручник и думать не мог, что этот черниговский назидатель — его давнишний обидчик. Постарел. Хотя нет, скорее жизненную спелость взял. Ведь десять годков минуло.
Между тем, Андрейше нашелся новый противник. Кто-то из черниговцев. Он словно ждал, когда молодчик утвердится на слабых своих побойщиках, увязнет в дешевизне малых побед. И тут же Андрейша получил под глаз черниговскую отметину. Ему бы подсобраться, навостриться, но вместо этого молодчик бросился на черниговца в открытую. Черниговец легко уплясал в сторону, соскользнул с руки Андрейши и очень складно пробил ему живот. Едва Андрейша сбил шаг, как получил тот же удар и с другой руки. А потом еще и еще один. Все разом. Теперь здоровила обмяк и остыл. Но его противник и не думал о пощаде. Он спокойно и расчетливо принялся за голову. Обычно таким здоровякам издали в мордень кулаки не пихают. Таких сперва остудят, подломят, промнут, а потом уже и режут с подлета в самую ломкую часть. В голову. Удары идут тяписто, садко. Тут главное — собственной руки не жалеть. Бить до боли в пальцах, до ломоты…
Андрейша уложился на песок, безвольно раздав в стороны руки. Кочмарь смотрел грозно и назидательно. Но это было еще не все. Не дожидаясь огласа, из толпы выступил ладный с виду мужик и притопнул сапожком. Что-то залепетал заводила, оживился боярин Кирилла Заславич, перемолвился словом с воеводой. Кочмарь равнодушно оглядел нового противоборца своему драчуну. Черниговский боец с готовностью поднял кулаки. Заводила вспомнил о правилах, сунулся было к путивлянину. Тот отодвинул разводчика рукой и шагнул навстречу противнику. Бой начался. Толпа загудела, зашевелилась. Черниговский попытался достать ударом издали. Не дотянулся. У путивлянина руки завелись, заплясали на месте. Он подскочил к кочмареву бойцу, но тот резво переметнулся в сторону. В толпе засвистели. Черниговец держался на отделении, присматривался к своему противнику. Осторожничал и путивлянин. Но вот он повернулся к черниговцу спиной и, как ни в чем не бывало, вскинул руки для приветствия толпы. Народ завопил. Никита знал этот прием, но черниговец на него попался. Он сперва опешил, а потом, собравшись с духом, бросился сзади на легкомысленного противника. Однако, путивлянину это и нужно было. Он легко скрутился, присев к земле, и, уйдя от удара, оказался уже за спиной легковерного черниговца. В спину бить не договаривались. Но этого удара никто и не увидел. Никто, кроме двух человек в разных концах двора. Никита Смолич и дядька Кочмарь. Каждый увидел по-своему. У Никиты вдруг дернуло спину, точно этот удар пришел ему. Кочмарь почувствовал удар своей рукой, будто это она укусила противника стальными зубами пальцев. В какое-то мгновение все четверо оцепенели. Каждый из них шкурой испытывал не потешную суть этого боя. Не ради простого интереса — кто кого — метали сегодня здесь кулачные каменья. Здесь творилось действие побивания правды правдой. У каждого она была своя, и каждый считал только свою правду верной. Верной — значит непобедимой. Правда не может быть немощной, сирой и убогой, как душевное покаяние. Правда кулакаста и убойна, как само воплощение неоспоримости и очевидности. Истинное правдоборство всегда будет противоположно заповедальному слову смиренцев, чья душа пребывает в миролюбии, ибо она не способна выдержать хорошую встряску боем и непокорностью. Именно в противоборстве и нашла себя подлинная правда жизни, гласящая на каждом ее повороте: «Человек имеет по силе его!» Не было и нет другой правды, и не будет другой, каким бы сладким обманом не поили наши души.
Судьба кулачника — как судьба народа, выдержавшего войну или сломленного ею. Разбитая или несгибаемая. Нет большего порока, чем само поражение. Это понимали Кочмарь и Никита Смолич. Потому и не осуждали бьющего.
Черниговец чуть отпустил руки. Его пробило. Через спину. Он мог бы вести бой, но теперь ему предстояло побеждать еще и собственную немощь. Черниговец развернулся, и тут же руки его оказались скрученными. Путивлянин отпускал их и снова прихватывал таким мощным затугом, что его противник раздул глаза от боли. Ударов, как и следовало в хорошем заручном бое, никто не видел. О них знал только сам черниговец. Их впитывало его измученное тело. Путивлянин делал все то же самое, что на его месте сделал бы Никита. Он смотрел из толпы на происходящее и ловил себя на мысли, что Кирилла Заславич дважды ступает в один след, призывая его, Никиту, драться. Но мог ли этот умник поступить так нерасчетливо? Зачем ему два едино подобных бойца?
Путивлянин, наконец, отпустил свою жертву. Черниговец, будто потеряв рассудок, поплелся куда-то через толпу. Его руки были вывернуты всеми суставами наружу. Народ ликовал. В воздух летели шапки, и все наперебой славили своего героя. И только Кочмарь немо взирал на победителя. И вот Кочмарь оторвал спину от резкого подпора и ничего не говоря шагнул вперед. Его чуб, нависший над густыми бровями, вздыбился в подобии знамени. Толпа сразу поубавила восторга. Никита посмотрел на лица людей. Они переменились. Они стали похожи на лица провинившихся смердов перед заслуженной поркой. Что такого удивительного таила в себе эта фигура?
