Михаил Волконский - Жанна де Ламотт
– Ну уж так и быть! – усмехнулся Саша Николаич, – пройдите в вашу комнату потихоньку и выспитесь там!
Орест спрыгнул с подоконника, пошатнулся, но выпрямился все-таки во весь свой рост и произнес:
– Орест Беспалов не унизится до снисхождения… В милостях не нуждаюсь и поэтому удаляюсь под родительский кров… будьте здоровы…
Он снял картуз, раскланялся и исчез.
В это время в кабинет входила маленького роста старушка с высокой прической и лицом маркизы.
Саша Николаич обернулся к ней и спросил:
– Вы ко мне, маман?.. Отчего же вы не послали за мной, а беспокоились сами?
– Ах, мой миленький, – быстро заговорила она, – ну, какое же тут беспокойство?.. И потом, знаешь, я пришла просто посидеть у тебя… тут прохладнее!.. Я очень люблю тут у тебя… А месье Орест, кажется, опять нездоров? – ска зала она, указав на окно, с которого исчез Орест Бес палов.
Она никогда не называла его иначе, как «месье Орест», и слово «пьян» почитала неприличным настолько, что говорила вместо него «нездоров».
– Он уверяет, маман, что в нем «два угодья»! – улыбнулся Саша Николаич.
– Это, должно быть, милый, очень остроумно, только я не понимаю! – добродушно ответила старушка. – Какие два угодья?
– А по пословице: «пьян да умен, два угодья в нем!»
– Ах эти пословицы, я всегда их путаю!.. Но все-таки, что за охота тебе, мой друг, держать при себе этого человека?
– Ну, что ж, маман, он мне предан, а, главное, куда же он денется без меня? Он ведь совсем пропадет!
– Да, но эта история с молитвенником месье Тиссонье…
– Ну, молитвенник мы достанем обратно!
– И потом, знаешь, – покачала старушка головой, – я боюсь, как бы он не имел на тебя дурного влияния!
– Ну, маман!.. ведь я уже не маленький! – рассмеялся Саша Николаич.
– Ну делай, как знаешь, – покачала старушка головой, – я боюсь, как бы он не имел на тебя дурного влияния! – И добавила так, точно делала не весть какое открытие, только что пришедшее ей в голову: – Знаешь что?.. будем чай пить!
Саша Николаич знал и почему-то очень любил это пристрастие матери к чаю. Она как-то особенно уютно усаживалась за столом, за подносом с чайным прибором и так разливала и пила сама, что каждому неудержимо хотелось при этом тоже выпить чаю.
Саша Николаич позвонил и приказал появившемуся в богатой с галунами ливрее лакею подать чай.
8. Одиночество
Далекий от Петербурга южный берег Крыма издавна составлял по красоте одно из лучших мест на земле, но в начале XIX столетия был почти необитаем. Нужны были месяцы, чтобы добраться туда из центра России.
Вследствие этого Крым был населен по преимуществу местными татарами, не вносившими никакой цивилизации в его дикую или, вернее, одичавшую природу.
Когда тут были цветущие греческие колонии, а затем генуэзские владения, то жизнь била здесь ключом, особенно торговая, но теперь от этой жизни не осталось ничего, кроме разрушенных старых стен да развалившихся четырехугольных башен.
В начале XIX столетия Крым переживал переходное состояние. Его прежняя культура окончательно пала, а новое влияние России было еще совсем незначительно.
Однако голубое море было ярко и красиво, как всегда, и белою пеной рассыпалось в прибое о выступавшие далеко в него скалы причудливых форм, темные вблизи и нежно-фиолетовые и голубые вдали.
Солнце грело и светило, по скалам прежние дороги заглохли и лишь кое-где вились тропинки, в лабиринте которых трудно было разобраться нездешнему человеку.
Татарские поселки с их белыми плоскокрышными лачугами попадались довольно редко, и заросшие выжженным кустарником скалы казались пустыней.
Среди этой пустыни, на вдававшейся в воду косе, стояла женщина, хотя по платью нельзя было причислить ее к этому полу. На ней была полотняная мужская блуза, широкие шаровары и турецкие туфли. Ее волосы были подобраны под соломенную шляпу, лошадь с мужским татарским седлом, на которой она приехала, была отпущена на волю и, казалось, ее обладательница сама забыла о ней.
Странна была судьба этой женщины, волею Провидения попавшей на дикий, но благословенный берег Крыма, где она на воле, чувствовала себя лишенной свободы…
Широкий простор моря, пустынные скалы и леса не давали свободы этой женщине, которая привыкла дышать спертым воздухом большого города и чувствовать себя госпожой среди большого скопища людей, теснящихся в добровольных темницах, называемых городами. Для этой женщины было тяжело, как наказанье, одиночество среди ласковой природы Крыма.
Чего бы только не дала она, чтобы снова попасть в Париж, в так называемую «столицу мира», где день кажется минутой и где каждая прожитая минута дает столько, сколько не переживешь в ином месте и за год!..
Там, в этом Париже, властвовал теперь баловень счастья, ставший из простого, незаметного корсиканца императором, властелином почти всего мира… А она!
Она была королевского рода, прирожденная Валуа и, несмотря на это, должна была носить дырявые башмаки! И она была рада, когда за нее посватался ничтожный господин де Ламотт, исполнявший, как оказалось впоследствии, должность сыщика.
Выйдя замуж, женщина – ее звали Жанна – получила, на положении замужней женщины возможность действовать самостоятельно, а этого ей только и было нужно! Целым рядом просьб и унижений она добилась-таки того, что на нее обратила внимание королева Мария Антуанетта; да и не могло быть иначе: недаром госпожа де Ламотт была королевской крови, прирожденная графиня Валуа.
Ей достаточно было того, что Мария Антуанетта обратила на нее свое внимание, а о дальнейшем она позаботилась уже сама, и это дальнейшее развернулось было, как ей казалось сначала, блистательным ковром для его торжествующего шествия, на котором она сама вышивала узоры. Она начала запутывать интригу влюбленного в королеву кардинала де Рогана и кончила знаменитой историей с ожерельем.
Это драгоценное бриллиантовое ожерелье понравилось Марии Антуанетте, но она отказала себе в его покупке, предпочтя чтобы на его стоимость было куплено военное судно для Франции.
Госпожа де Ламотт уговорила Рогана подарить это ожерелье королеве, и затем последовал целый ряд событий, среди которых, как в омуте, закружилась голова и трудно было разобрать, что следовало и чего не следовало делать…
Жанна Валуа де Ламотт, словно сорвавшись, по наклонной плоскости неудержимо катилась вниз и, словно ее подхлестывал кто, все более и более запутывала кардинала, несчастную королеву и запутывалась сама. Кардинала, требовавшего свидания с королевой Марией Антуанеттой, она одурачила тем, что передала ему много поддельных записок королевы и, найдя схожую с ней лицом девушку, устроила ему свидание с этой мнимой королевой. Роган попал в западню, купил ожерелье, но это ожерелье де Ламотт оставила у себя, потому что оно могло послужить основанием к ее богатству, а ей оно было нужно, без него она не могла существовать.
Она думала, что успеет скрыться из Франции в нужный момент и что во всяком случае Мария Антуанетта не допустит разыграться этому делу, которое грозило для нее скандалом.
Но скрыться де Ламотт не успела, а Мария Антуанетта не побоялась скандала.
Госпожу де Ламотт судили, приговорили к публичному наказанию на эшафоте. Она была наказана, и палач наложил на нее свое клеймо, но потом ей удалось бежать из тюрьмы, где ее хотели заточить на всю жизнь, и поселиться в Лондоне. Но и там враги не оставляли ее своими преследованиями.
Правда, она написала и напечатала свои мемуары о Марии Антуанетте, в которых не пощадила несчастной королевы. За это убийцы, подкупленные французскими дворянами, несколько раз покушались на ее жизнь.
Дело дошло до того, что Жанна де Ламотт должна была спастись от них тем, что выпрыгнула в окно.
После этого она поддалась уговорам одной русской княгини, с которой подружилась в Лондоне, и потихоньку выехала с нею в Крым, распустив слухи о своей мнимой смерти.
И с тех пор она жила с княгиней в Крыму; та старалась окружить ее всевозможными заботами и попечениями и ни за что не соглашалась никуда уезжать, не представляя даже возможности, чтобы где-нибудь было лучше, чем в Крыму.
Много воды утекло и много событий произошло. Во Франции отпраздновала свой кровавый пир революция. Мария Антуанетта и ее супруг, король Людовик Шестнадцатый погибли, и деспотизм республики увенчался деспотией Наполеона, возвышению которого не могла не завидовать госпожа де Ламотт, так как ее жизнь была одним сплошным падением.
Все изменилось во Франции, но Жанна не могла вернуться туда, будучи заклеймлена палачом, и должна была продолжать довольствоваться жизнью на прекрасном, но диком берегу Крыма и ездою на лошади по его горам.
И у нее не было ни копейки своих денег, она во всем зависела от княгини, (а между тем она могла бы обладать богатством, которое составляло цену ожерелья. Она считала, что выстрадала себе это богатство и купила его ценою своей жизни и своего позора; и действительно оно могло бы быть в ее руках, если бы не обстоятельства, причиною которых была глупость ее пособников.
